Владимир Колычев - Белая волчица

– Товарищ майор, не надо! Он все скажет! – Кустарев решительно встал между жертвой и палачом.

– Не скажет.

– Говори, где Лена! Или майор сейчас выстрелит мне в спину, а потом – тебе в лоб! – Гриша в ужасе скривился в ожидании пули.

– Да не знаю я, где Лена, – выкрикнул Перекосов.

– Кто в нее стрелял?

– Не знаю. Это к Веселому! Он в курсе!

– Значит, Никиткин Лену заказал?

– Ее не собирались убивать, чисто запугать хотели.

– А Лена куда делась?

– Да не знаю я.

– Ты следил за ней?

– Да. И не только я.

– А кто еще? – спросил Кустарев.

– Какой-то мужик за вами пошел. Из джипа выбрался, вы в подъезд, он за вами. Оглянулся еще, потом зашел, через минуту вернулся, сел в машину. Да, этот тип, скорее всего, за вами следил.

– Уверен?

– Точно не скажу, но мужик реально подозрительный.

– Кто такой?

– Да я откуда знаю? Не наш это!.. Может, лукоморский? Вы же на них подумали, когда стрелять начали…

– Кто стрелять начал? Веселый? – спокойно спросил Одинцов.

Да, теперь это был нормальный человек, нисколько не отягощенный одержимостью, якобы внушенной ему. Одинцов больше не изображал зомби. Пистолет он уже вложил в кобуру.

– Веселый?! – Перекосов захлопал глазами, глядя на него.

Его только что развели, как последнего лоха. Он это прекрасно понял. Поэтому в глазах парня угадывались обида, досада и даже истерика.

– Туманова и Еремеева тоже Веселый застрелил?

– Туманова? Еремеева?.. Не знаю таких!

– И Веселого не знаешь? – спросил Одинцов и усмехнулся.

– Нет, знаю. Только он не при делах.

– То есть к покушению на старшего лейтенанта полиции гражданин Веселый не имеет никакого отношения?

– Не имеет.

– Это ты сейчас так говоришь. Ну да ладно, ты можешь лепить все, что душе угодно. Это уже не имеет никакого значения. Доказательства нам не нужны. Я Никиткина сажать не собираюсь. Пусть себе живет, висит вот на этом крючке. – Одинцов достал из кармана диктофон. – Я предъявлю ему данную запись, и мы с ним договоримся. А как он поступит с тобой, я не знаю.

– Эй, но так нельзя! – запаниковал Перекосов.

– А может, я и не буду с ним договариваться, – сказал Одинцов, пристально глядя на жертву собственного произвола. – Допустим, я просто задержу Веселого и предъявлю ему. Он даже не узнает, кто его сдал. А ты дальше у Никиткина работать будешь. Как тебя дружки называют?

– Арсений, – выдавил из себя парень.

– А у нас ты будешь работать под кличкой Стук. Или не хочешь стучать на меня?

– Стучать не хочу!

– А будешь?

– Если так надо…

– Конечно. Значит, за покушением на Кустарева стоял Веселый?

– Да.

– Кто с ним работал?

– Мы с Арапом только следили!

– А стрелял кто?

– Веселый. С ним Татарин был. Они вдвоем там крутили.

– Может, и Лену эти субъекты похитили?

– Нет, они свое дело сделали. Зачем им Лена?

– Может, Никиткин хочет, чтобы она на него работала?

– Это вряд ли. Я бы знал.

– Значит, кто-то другой следил, так получается? И как он выглядел, этот другой?

– Среднего роста, спортивный такой, походка быстрая, упругая. Лицо широкое, а переносица узкая, и глаза близко посажены.

– Что за машина?

– «Инфинити» черного цвета. – Перекосов напряг память. – Да, номера московские. Точно! Два раза по сто семьдесят семь…

– Сто семьдесят семь – это и цифровой набор номерного знака, и обозначение региона?

– Да.

– И буквы помнишь?

– Только две, между цифрами. «н» и «а». На!..

– «На!» – это тебе будет, если соврал!

– Нет, реально так было.

– Никому о нашей встрече не говори. Это для твоей же пользы. Да и сам никуда не уезжай. Дернешься – сдам тебя Никиткину.

Одинцов закруглил разговор, чтобы заняться розыском Лены. Кустарева подмывало поторопить его. Он сдерживал себя, но это давалось ему непросто.

Гипноз – это особое, измененное состояние. Человек зависает между сном и явью, теряется в действительности, не соображает, что происходит. Даже если и понимает, то на уровне подсознания, рефлексов, заложенных природой. Антенна в его мозгу открывается для приема сигналов извне, дешифратор между ним и сознанием бездействует.

Но чтобы манипулировать человеком, его еще нужно ввести в состояние транса. А сделать это непросто. Одной силы воздействия мало, нужны знания, умения, специальная техника и хитрость.

– Да, я умею подавлять чужую волю. Вернее, когда-то могла это делать, – со вздохом проговорила Лена.

Она смотрела на собеседника, но тот не откликался на ее взгляд. Ни в глаза не смотрел, ни на руки. Но при этом он видел ее через зеркало, которое висело сбоку от нее. Возможно, этот тип мнил себя Персеем, который сражался с Медузой горгоной.

Видный мужчина, интересный. Неважно, что ему далеко за сорок. Лена давно уже заметила, что ей нравятся мужчины в возрасте. Вряд ли это какая-то особая форма извращения, геронтофилии, хотя комплексы из детства в ней определенно присутствовали.

Девчонка росла без отца. Тот бросил их с мамой, когда ей было восемь лет. Она помнила его и очень любила до сих пор – так же сильно, как и ненавидела. Лена не могла простить его измену.

В каждом взрослом мужчине она прежде всего видела отца. Ей нужна была забота и ласка, а секс – это всего лишь средство удержать человека возле себя. Лена ведь понимала, что от нее требовалось Ивану и Антону. Они не видели в ней дочь, да она, в общем-то, на это и не напрашивалась. При всех своих комплексах, взятых из детства, Лена прекрасно осознавала реальность. Только вот прощать она так и не научилась.

– Что значит могла?

– Вы меня очень напугали, я пережила сильный стресс. С тех пор как отрезало.

– Как мы тебя напугали?

– Здравствуйте! А кто стрелял в нас?

Она возвращалась из магазина, переходила дорогу, и тут вдруг кто-то сзади навалился на нее. Подъехала машина, девушку затолкнули в салон. И вот Лена здесь, в большом, ярко освещенном помещении без окон. Ее вывели сюда из комнаты, в которой она находилась в ожидании этого мужчины.

Да, действительно видный дядечка. Статный, подтянутый, кожа суховатая, не дряблая, наверняка приятная на ощупь. Правильные черты лица, породистый нос, пышные волосы с проблеском благородной седины. Он и в самом деле хорош собой. Что ж, тем легче будет лить елей на его седины.

– Кто стрелял?

– А кто меня похитил?

– Тебя не похитили, просто привезли на разговор.

– И с кем я говорю?

– Можешь называть меня Василием Алексеевичем.

Лена посмотрела на мужчину так, как будто собиралась проникнуть взглядом в глубину его души, узнать, правду он говорит или обманывает. Уж она-то знала, как легко человек может соврать. Сама не без греха. Да и какой это грех, если сама жизнь – сплошной обман?

Да и не врала она – тому же Кустареву, например. Девушка даже не выкручивалась, когда он допрашивал ее. Просто у нее правда такая, не каждому понятная.

Лена показывала, что пыталась воздействовать на мужчину, но в ее взгляде не было сил. Она никак не могла проникнуть в чужие мысли, поэтому обессиленно опустила голову. Пускать пыль в глаза девчонка умела. Сама жизнь научила ее этому искусству.

– Хорошо, пусть будет так, – тихо сказала она.

– Тебе не интересно знать, о чем пойдет разговор?

– Да ваш босс уже предлагал мне работать на него.

– Это ты про Лукомора?

– Да, про него. Если вы думаете, что это я отправила его в полицию, то ошибаетесь. Я с ним всего лишь поговорила.

– Можешь не оправдываться. Лукомор – не мой босс. Мне все равно, что с ним будет. Я хотел узнать другое. Скажи-ка, зачем ты убила Антона Сергеевича?

– Кого? – встрепенулась Лена.

Она готова была к любому обвинению, но только не к этому.

– Да, Охоткина Антона Сергеевича.

– Вы меня с кем-то путаете!

– Ты спала с ним?

– Да, было дело. Только очень давно. Поэтому это уже неправда.

Лена не любила Рому, но готова была стать его верной женой. Только он не оценил ее преданность, как переходящий вымпел, передал девушку своему дружку. Мол, бери, Толик, пользуйся! Мне не жалко. Хорошо, что Лена была уже знакома с Иваном. К нему она и сбежала. Да Рома в принципе и не возражал.

В Милюхина она практически влюбилась, но и он поступил с ней по-скотски. Охоткин уговорил его отдать Лену ему. Очень уж понравилась она этому господину, видите ли. Да девушка и сама к нему очень быстро привыкла.

Она никогда ни от кого не требовала обручального кольца. Главное, чтобы не бросали ее, как это сделал отец. Но Охоткин именно так и поступил в угоду своей жене. Он пришел к ней, сказал, что между ними все кончено, и даже пустил слезу по этому поводу.

Лена по простоте душевной пожалела его. Он этим даже воспользовался, поимел ее на прощание и ушел. Сперва Лена сама легла на спину, потом спохватилась. Она не шлюха последняя, чтобы ее трахали на посошок. Но Антон уже не смог остановиться. Вот тогда она и дала себе клятву отомстить ему.