Наталья Солнцева - Венера Челлини

Зинаида Анатольевна смотрела на гостя задумчивыми печальными глазами, в которых не было слез, а одно только бесконечное сожаление.

– Может, чаю выпьете? У меня и пироги есть, с повидлом. Хотите? – предложила она.

Славка не отказался. Он понимал, что Зинаиде Анатольевне не с кем было поговорить все эти годы – ни о своей какой-то пустой, неудавшейся жизни, ни о сестре с ее трагической любовью, ни о странном красавце Вадиме, который внезапно, непрошено пришел в их жизнь и так же ушел. Наверное, Смирнов оказался первым человеком, которому она все так откровенно рассказала, даже не спрашивая, кто он такой и почему интересуется Еленой Алфеевой. Бабка устала от одиночества, от тишины в комнатах и посчитала само собой разумеющимся, что хоть кто-то наконец заинтересовался их запутанной жизнью.

Они пили чай за круглым столом на огромной кухне, выложенной цветными изразцами, и беседовали, как старые добрые друзья. Пироги оказались пышными и вкусными, чай крепким, а престарелая хозяйка – замечательной собеседницей. Она показала Смирнову старинный самовар, серебряную сахарницу с императорским вензелем, салфетки, которые вышивала ее бабушка, и множество других интересных вещей.

После чая Зинаида Анатольевна принесла толстый альбом с фотографиями и долго рассказывала о своих родителях, о покойной сестре, которую обожала, о ее странном супруге, о племяннике, которым гордилась. Мальчик вырос на удивление серьезным, умным и очень рассудительным, получил хорошее образование, женился – все, как положено.

– Леночка на него нарадоваться не могла!

– А с отцом он поддерживал отношения? – спросил Славка.

Фотографии племянника произвели на него неизгладимое впечатление. Он долго рассматривал их все – детские, школьные, взрослые. Последних, кстати, было мало.

Зинаида Анатольевна задумалась, как бы правильнее ответить на заданный вопрос.

– Не знаю, – наконец со вздохом произнесла она. – Думаю, он обиделся на отца. А виделись они или нет?.. Трудно сказать. Мальчик рос очень скрытным, очень замкнутым. Все переживал в себе. Иногда я просто боялась за него. Нельзя быть таким закрытым! Психика может не выдержать напряжения, и тогда… взрыв.

– Почему вы решили, что сын затаил обиду на отца?

– Ну… он ведь даже не захотел носить его фамилию! И взял себе девичью фамилию матери. Это о чем-то говорит?

Смирнов не смог не согласиться с таким весомым доводом. Он любезно распрощался с Зинаидой Анатольевной, поцеловал ей руку, чем вызвал на ее высохшем бледном лице неожиданно яркий румянец, получил приглашение заходить в гости и, в прекрасном расположении духа, вышел в прохладную тень двора.

На поломанной лавочке сидели голуби, горячий ветер приносил с улицы запах бензина. Славка посмотрел на часы: время клонилось к вечеру. Пожалуй, он успевает заехать еще в несколько мест. Завтра у него назначена встреча с Евой, а с утра нужно будет позвонить Громову.

Многое весьма неожиданно прояснилось. Круг подозреваемых в убийстве Матвеева сузился. Кроме того, Славка мог теперь сообщить Игорю Анатольевичу, кто за ним наблюдает. И у дома Аллы Викентьевны, и возле офиса был один и тот же человек – Олег Рязанцев.

У Евы в прихожей висело большое зеркало. Она купила его три года назад, когда ходила на курсы кройки и шитья. В зеркале можно было видеть себя всю – с головы до ног, именно это и нравилось Еве больше всего.

Когда Олег ушел на работу, она подошла к зеркалу и начала пристально себя рассматривать. По каким признакам Денис угадал в ней робость и стыдливость? Что в ее внешности говорит об этом? Может быть, коса? Или взгляд?.. В своих тетрадях он называл ее «трепетной и покорной возлюбленной»… Неужели она и вправду такая?

Еве вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться, далеко-далеко, чтобы никто никогда не смог отыскать ее больше, использовать в своих целях, придумывать для нее роли и названия! Она чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение – не только без одежды, но и без всяких внутренних покровов, когда ее тело и ее чувства подвергались холодному, трезвому и беспощадному анализу…

Прочитанные дневники Матвеева привели ее в шоковое состояние. Ева была в ужасе от всего, что она открыла для себя. Муж давно разочаровал ее, и это было непоправимо. Что бы она ни узнала теперь о любовнике, не могло повлиять на ее решение прекратить это бессмысленное и мучительное существование в одной квартире и в одной постели с чужим и даже страшным для нее человеком. Но Денис!.. Он оказался еще хуже – настоящее чудовище! Притворщик, гнусный извращенец и негодяй! Он просто играл с нею, как с живой говорящей куклой! У мальчиков иногда была эта странная склонность – играть в куклы, которая приводила Еву в недоумение…

Она чувствовала себя так, словно ее небосвод рухнул, похоронив ее под грудой обломков. Там, среди этих страшных руин, все перемешалось: ее солнце, луна и звезды, облака и цветы, любовь, надежды, все ее волшебные замки и райские сады, которые она создала в своих мечтах – все развалилось, превратилось в прах, в ничто, как и она сама. Она была раздавлена, уничтожена – ничего более ужасного с ней уже произойти не могло.

Когда Ева поняла это, она успокоилась. Значит, бояться больше нечего: хуже ей уже быть не может! Эта последняя мысль подсказала ей, что все кончено.

Ева смотрела на себя в зеркало и ощущала полную свободу – от всего, что произошло в ее жизни, которая стремительно становилась прошлым.

– Я свободна! – сказала она себе и вздохнула. – Я могу теперь посмотреть на это со стороны. И посмеяться! Или поплакать…

Но ни того, ни другого ей не хотелось. Еве почему-то стало интересно – а кто же та, вторая невеста «падшего ангела», сказочная Царевна Лебедь, вечно ускользающая тень вечности?.. Кто же она? Вот бы на нее посмотреть! Денис считал ее и Еву двумя половинками одного целого, какой-то неуловимо-прекрасной Маргариты.

Ева вспомнила пожелтевшие фотографии, где мертвая Маргарита выглядела блекло и жалко, с поникшей головой, в темных пятнах собственной крови – и содрогнулась. Однако ее волновала та, другая Жар-птица, еще одна жертва безумного птицелова.

– Где-то у меня был альбом с репродукциями картин Врубеля! – вспомнила Ева и полезла в книжный шкаф, где на верхней полке стояли книги по искусству.

Она села на диван и с замиранием сердца начала листать альбом. Краски Врубеля, яркие, как восточные ткани, светящиеся и переливающиеся, будоражили воображение. Наконец Ева нашла то, что искала: на сине-лиловом фоне предзакатного неба и моря, в отсветах далекого багрового сияния, обернулась белая Лебедь молодой красавицей с громадными, во все лицо, глазами, в драгоценной короне, с воронено-черной косой толщиной в руку, укутанная прозрачно-серебристым газом фаты. Тонкое, аристократически бледное лицо ее казалось странно знакомым. Белоснежное, пышное лебединое оперение перламутрово светилось, блистало синеватым и розовым; огромные крылья распростерлись вокруг своей хозяйки жемчужным ореолом… Царевна обернулась, словно ее кто-то окликнул по эту сторону картины, извне, позвал – тоскливо и пронзительно, умирая от долгой разлуки. Может, Денис? А может, еще кто-то, уставший от погони за неуловимым?..

Они долго и завороженно смотрели друг на друга: Ева созерцала прекрасную деву, а дева, наполовину сбросившая лебединые перья, как бы освобождаясь из теснящего ее драгоценного футляра, – в свою очередь созерцала Еву. Врубель с безумной гениальностью сумел запечатлеть этот неуловимый, текучий момент превращения на глазах зрителя.

Еве казалось, что она уже смотрела в эти бездонные глаза, уже тонула в них… Где и когда это было? В далеком, как эхо, сне о прошлом? Или в мечтах о будущем? На нее снизошло удивительное очарование образа Царевны, погрузившее ее в оцепенение, от которого не хотелось пробуждаться… Она отчасти поняла Дениса: такая женщина не могла оставить его равнодушным. Как он отыскал ее среди шума и суеты, которыми наполнено до отказа наше время день за днем? Как рассмотрел среди сотен, тысяч лиц? Все-таки было в нем что-то необыкновенное, чего Ева никогда не находила в других людях, – стремление к редкостным явлениям жизни, умение выбрать из всего, что окружает, самое привлекательное, самое… чудесное, иногда – ужасное, но всегда по-настоящему, до слез, волнующее…

Ева отложила альбом и принялась размышлять. Мысли в ее голове путались, перескакивали с одного на другое; воспоминания о прошлом причудливо переплетались с прочитанным в дневниках, с недавними переживаниями, с ее собственными фантазиями. Она долго сидела задумавшись, уставившись в одну точку. Неясная догадка никак не могла приобрести четкость и определенность.

Ева хотела позвонить Всеславу, даже набрала его номер, но в последний момент передумала. Они договорились, что Смирнов сам позвонит ей, – значит, нечего торопить события. Излишняя суета никогда не помогала делу.