Владимир Колычев - Мужчина, которого предала женщина

Теряя сознание, он ждал очередного выстрела. Но так и не дождался…

Очнулся Валентин в машине «Скорой помощи». Он лежал на носилках, но левая рука при этом была пристегнута к запястью сидевшего рядом человека в милицейской форме. Тогда он успел только понять, что спета его вольная песня…

Весь ужас своего положения он осознал уже после того, как пришел в себя после операции. Он лежал на высокой койке в больничной палате, в углу которой сидел вооруженный милиционер. На этот раз его не сковывали наручники, но все равно, сбежать не было никакой возможности.

– Где Дарьяна? – обессиленно спросил он.

– Что? – пришел в движение милиционер.

– Дарьяна…

– Дарьяна?… Нормально с ней все. И эту взяли, которая в тебя стреляла. И тебя взяли… Ты, парень, лежи ровно, не дергайся. Я ведь шутить не буду…

Валентин лишь усмехнулся. Как он мог дергаться, если он едва живой? И сознание еле теплится…

Он лишился чувств, пришел в себя, снова провалился в небытие. Но спустя время эти перепады прекратились, он окончательно утвердился в ясном сознании, тогда к нему и пожаловал майор Кочетов.

– Ну что, добегался, заяц? – беззлобно, хотя и без всякого радушия, спросил он.

– Допрыгался.

– А я как чувствовал, что Дарьяна тебя у себя прячет…

– Чувствуют знаешь что?

– А дерзить не надо, Полунин. Не надо. Я этого не люблю… Если бы я не чувствовал, мы бы к ней не приехали. И тебя бы добили, и ее…

– Что с ней?

– С Дарьяной? Ничего. Дома сидит. Под домашним арестом. Подписку с нее взяли. Судить будем.

– Судить? За что?

– Сокрытие преступника. До двух лет лишения свободы.

– У вас, у ментов, всегда так: планку до самой верхней высоты поднимаете. Два года – это по максимуму, а по минимуму?

– От двухсот до пятисот минимальных зарплат.

– Она это выдержит.

– Да, с деньгами у нее все в порядке, – кивнул Кочетов. – Муж богатое наследство оставил… Вот я и думаю, может, она хотела от него избавиться?

– Нет, она хотела сбежать вместе с ним. И не хотела она от него избавляться.

– Ну, а может, все-таки?

– Я уже все сказал на этот счет.

– Но ведь она тебя прятала. Зачем?

– А некуда мне было деваться. Все-таки я бывший муж…

– А почему деваться некуда? А твои друзья? Они, кстати, разбогатели… Я так понимаю, и у тебя была доля в общем деле.

– Может, и была. Только я не знаю, как ее получить. И где друзья мои, тоже не знаю… Мы с Дарьяной сбежали, и все, больше я их не видел.

– Но, может, где-то встретиться договорились?

– Договорились.

– Где?

– На том свете.

– Не смешно.

– Так я вроде и не смеюсь…

– И не будешь. Какой уж тут смех, когда пожизненный срок впереди.

– Значит, заслужил.

– Что, и не страшно?

– Страшно. Но ведь правда заслужил…

– И Дарьяну свою никогда не увидишь.

– Значит, я уже умер. Все мы когда-нибудь умрем…

– А если тебе прежний срок оставить? Никаких добавок, довесков… Или даже скостить можно. Отсидишь лет пять и выйдешь. Дарьяна ждать тебя будет. Если любит…

– Во-первых, не скостят. И довески будут. А во-вторых, зря стараешься, начальник. Не знаю я, где Цаплина искать…

– Ну, может, они куда-то собирались?

– Да, Карпатова брать…

– Слышал я об этом. Этим уже занимаются. Засады, все такое… Только ерунда все это. Я так думаю, не тронут они Карпатова. У них и без него денег хватает.

– Значит, они уже за границей.

– Может, да. Может, еще нет… Как они собирались переправиться через границу?

– Без понятия.

– У тебя паспорта нашли, российский и заграничный. Значит, и у них это есть…

– Может, у них и шерсть есть, откуда я знаю?… Без понятия, начальник. Плохо мне. Врача позови…

– Будет тебе врач. Тюремный. Очень скоро, – пригрозил Кочетов.

Но Валентин не испугался. Он уже смирился с тем, что ему придется сгнить в тюрьме.

Простреленное легкое заживало плохо. Прошло две недели после ранения, но Валентин с трудом поднимался с постели: сильное головокружение валило его с ног. И в таком состоянии его выписали из обычной больницы, чтобы перевести в тюремную. Более того, из следственного изолятора за ним прислали обычный автозак. Прямо на носилках его и уложили в зарешеченный фургон. И конвоир лишь посмеивался, наблюдая за ним из своего отсека.

А потом он же заставил его выйти из машины, когда та прибыла во двор изолятора.

– Ну, чего разлегся? Кончился твой санаторий! Пошел, пошел!

Валентин понимал: это месть за то, что он не сдал своих разведчиков. Ведь он мог хотя бы назвать, на какие фамилии оформлены фальшивые паспорта, но он молчал. За это и поплатился.

Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнотный ком, он поднялся с носилок, едва удерживая равновесие, подошел к распахнутой двери. Трап ему никто не подавал, ступеньки слишком крутые, оставалось только прыгать…

А почему нет? Ведь это необходимость: только так можно было покинуть автозак. Значит, если он вдруг умрет, ударившись о землю, это не будет самоубийством… Он просто умрет. Просто из одной жизни переместится в другую. Из одной жизни, где все уже потеряно, в другую, где у него все впереди…

Он спрыгнул. Но даже не потерял сознания. А тряхнуло его так, что вся тошнота изверглась наружу. Конвоиры его не торопили. И не пинали, заставляя подняться. Но и руки ему не подали, не помогли зайти в здание изолятора; не было и санитаров из тюремной больницы, которые могли бы доставить его в палату…

А может, никто и не собирался отправлять его в больницу. Может, его ведут на «сборку», чтобы затем отправить в общую камеру, а может, и в морг, если ему все-таки повезет умереть от истощения жизненных сил…

Но Валентину повезло попасть в тюремную больницу. Своим ходом он добрался до кабинета главного врача, где, бухнувшись на кушетку, потерял сознание.

В чувство он пришел в какой-то конуре с маленькими зарешеченными окошками, сплошь заставленной железными шконками. Серые, давно не беленные стены, облупленный потолок, запах карболки выедал сознание, подушка и матрас воняли мочой. Но все-таки здесь можно было лежать, набираясь сил. И еще здесь время от времени делали перевязки, кое-как кормили. И главное, не доставали сокамерники, чего Валентин боялся больше всего, поскольку не чувствовал в себе силы постоять за себя. Желание было, но не не хватало возможностей…

А через две недели его вызвали на допрос. Обычно следователь сам приходил к нему, а в этот раз его под конвоем доставили в специальное помещение, где ждал его майор Кочетов. Впрочем, к этому времени Валентин мог уже вполне сносно передвигаться на своих двоих.

– Как самочувствие, Полунин? – спросил майор, в ехидной насмешке сощурив глаза.

– Бывает и хуже.

– Да, может быть и хуже… Выпишут тебя из больнички в беспредельную камеру. Ты же знаешь, как плохо ведут себя всякого рода отморозки. Знаешь, да?

– Это угроза?

– Да не хочу я тебе угрожать.

Кочетов обошел его со спины, взялся руками за спинку стула, на котором сидел Валентин, склонился над ним, приблизил губы к уху:

– Я хочу тебя уничтожить. И знаешь почему? Потому что ты не хочешь помочь мне найти этих ублюдков.

– Каких ублюдков? – не понял Валентин.

– Цаплина, Медника, Варенцова, Теплова, Казымова…

– Они не ублюдки.

– Ну как же! А мирные чеченские жители?

– Они такие же мирные жители, как я равноапостольный святой. И ты, майор, прекрасно это знаешь.

– Они грабят и убивают.

– Кого они убили?

– Тихоплесова, например.

– Я слышал, Тихоплесова убил Гоша.

– Это ты клопам из своего матраса расскажи.

– Кстати говоря, Тихоплесов поставлял оружие чеченским боевикам.

– Даже если так, это не повод его убивать.

– Его убил Гоша.

– А инкассаторов он тоже грабил?

– Инкассаторов ограбил я. Но это случайно вышло. Выхожу из магазина, смотрю, какой-то парень на инкассатора набросился, другой в него собрался стрелять. Не знаю, что на меня нашло…

Это была версия, которую Валентин выработал для себя в общении со следователем. Все-таки тот ему предъявил обвинение по тому эпизоду, когда они вместе с Медником совершили разбой.

– И опять ты выгораживаешь своих дружков, – недобро усмехнулся Кочетов. – Есть свидетели, они опознали тебя и Медника. Зачем ты несешь вздор про какого-то парня? Хочешь взять вину на себя? Медник сейчас пузо греет где-нибудь в Турции… Или не в Турции?

– Не знаю, – не повелся на уловку Валентин.

– Пузо твой Медник греет, а ты тут загибаешься.

– И что?

– Я бы на твоем месте разозлился на него.

– Но я же на своем месте. И место у меня плохое. Потому что я человека убил. Зарезал ни в чем не повинного человека. И виноват в этом только я. Так что я никого ни в чем не виню. А если злюсь, то только на себя… И не скажу я, что грабил с Медником или еще с кем-то там. Хотя бы потому, что за групповое ограбление больший срок дают…