Михаил Попов - «Нехороший» дедушка

Сзади — толкотня разных звуков, и никак не понять, что это. Но постепенно, с приближением, составляется из всего этого один сложный звук, что-то понятное: телега подъехала с возницею. Храп коня, збруи звяк, покряхтыванье мужичка, скрип ворот.

— Это что ж у тебя, Евсей, за мешки?

— И не спрашивай, кум.

— А я уже спросил.

Тяжкий вздох, шепот: «Прости Господи!»

— Евсей, с них же капает.

— Этот мешок — то наш секретарь, а этот мешок — то баба его. Порубали их сегодня в Зеркалах.

— Стреляйте, генерал! Зачем вы тогда его достали?!

Модест Михайлович и медсестры разбежались в стороны и встали спиной к стене. Пятиплахов навел пистолет на дверной замок кабинета и нажал курок. Из пистолета появилось пламя, но беззвучно и вертикально вверх. Зажигалка.

Генерал глупо улыбнулся.

Директор отступил на несколько шагов от двери и, зажмурившись, заорал ни на что не похожим голосом:

— Откройте!!!

Врезался плечом в дверь. Она устояла. Изнутри доносились звуки погрома. Модест Михайлович с рыданием и страданием в голосе крикнул:

— Света, открой!

Потом отлип от двери и снова с разбега врубился в нее.

Небольшая круглая беседка с решетчатыми стенами, густо увитыми вьющейся зеленью. Настолько густо, что сквозь них невозможно узнать проходящего мимо человека — видна только его тень. В беседке вкопан одноногий стол, на нем большая бутылка минеральной воды. Справа и слева от стола на деревянных скамейках сидят: генерал Пятиплахов, Петрович, Лолита Обломова и Майка. Между ними в полуразвалившемся, но когда-то породистом плетеном кресле сидит худой, можно даже сказать, щуплый человек в сиреневой больничной пижаме с черной, короткой, но неаккуратной бородой. Глаза его глубоко запали в глазницы, и в них угадывается легкое неопасное безумие. На губах то появляется, то исчезает едва заметная улыбка. Он немного похож на Ленина в Горках в 1923 году и выглядит хозяином, принимающим жалостливую, церемонную депутацию.

Судя по всему, он только что закончил что-то рассказывать.

Майка осторожно погладила его по сиреневому рукаву и по-взрослому нахмурила брови. Понятно, что она ни за что не вылезла бы сейчас с какой-нибудь безапелляционной репликой.

Петрович выпятил губы и кивнул. Он в хорошей форме и выглядит даже немного моложе своего старинного друга Жени Печорина, к которому прикатил с товарищеским визитом, захватив и других друзей. Видно, что дела у него идут неплохо и от этого ему немного неловко.

— Подожди, я не успел подсчитать, сколько всего было смертей.

— Семь, — вступил Пятиплахов. Он выглядит даже лучше Петровича, одет в гражданское, но на плечах как будто можно разглядеть новые погоны с многочисленными звездами. И чувствуется, что пропуск у него ни в коем случае не просрочен.

— Да, семь, — кивнула Лолита. На левой щеке у нее несколько тонких белых шрамов, чего раньше не было.

Майка не вмешивается, скромно поглядывая то на одного, то на другого взрослого.

Петрович кивнул, поблагодарив всех, кто дал подсказку.

— В прошлом всего, значит, три. Одна — на Алтае, ввиду того, что твою бабушку зарубили, когда она была беременна твоей мамой. — Его передернуло. — Привидится же такое!

Майка загнула один палец.

Петрович погладил ее по голове и продолжил:

— Вторая — озеро Иссык. Это какой же год?

— По-моему, шестьдесят третий. Мне было одиннадцать месяцев, — ответил Евгений Иванович.

— Да, ледник съехал в озеро, сель снес одноименный городок. Вы с матерью сидели в автобусе на автостанции. Погибли все, кто там был. Маму твою оглушило, она тебя выронила, волной тебя вынесло на какое-то старое дерево, зацепился пеленкой, хотя и не должен был. — Не совсем было понятно, зачем Петрович повторяет рассказ друга. Видимо, просто особенность характера.

Больной только кивнул.

— Третья смерть — совсем банальная и совсем недавняя: двадцать миллиграмм энапа на литр с лишним водки и еще какие-то лекарства.

— И это было не самоубийство. Я, наоборот, лечился.

— Может быть, хватит? — с неожиданной для себя твердостью сказала Лолита. — Зачем ты его мучаешь этими повторами?

Печорин улыбнулся:

— Совсем нет. Ничего мучительного. Как в кино, только все время странный ракурс, словно я смотрю это кино лежа.

— Вперед ногами, — прошептала Майка.

Лолита нахмурила на нее брови. Девочка опять стала хорошей и еще раз погладила рукав пижамы.

Вступил генерал:

— Это все ерунда — смерти, которые не состоялись. Я бы и сам поглядел такое кино о себе. В твоем случае интересно, что дважды эти ситуации были так или иначе связаны с твоей матерью.

Печорин улыбнулся.

— Так и в третьем случае то же самое: пить в тот раз я ведь начал по случаю маминой скорбной годовщины.

Пятиплахов отмахнулся:

— Это все не имеет значения. Важно смотреть вперед. Там у тебя четыре смерти и мало что просматривается. Вот тот город, где ты попал, судя по всему, в эпидемию. Ты сказал — явная заграница. Что это — юг? Европа? Китай? На каком языке говорили? Сколько тебе было, по ощущению, лет? Может, с какого-то возраста имеет смысл подзавязать с туризмом?

— Когда болеешь, всегда чувствуешь себя стариком, — сказала Лолита.

— Кажется, я слышал гудки, почти наверняка не паровозные, а корабельные. Может, порт? — пожал исхудавшими плечами Евгений Иванович.

— Паровозов сейчас не бывает, — сказала Майка.

— Вот и не езди туда, где порт, — посоветовала Лолита.

— А языки совершенно незнакомые. Не английский, не немецкий… лопотание какое-то, рядом, по-моему, лежал негр.

— Знаете, сколько языков в мире? — не удержалась Майка.

— Не езди в те страны, где может быть такой лепет. Вся Америка в твоем распоряжении, Канада, вся Европа…

— А вдруг это была Албания? — осадил Лолиту Петрович.

— Уж без Албании всяко можно обойтись, — отступила та.

— История с падением вертолета — вообще ерунда, — перешел к следующей смерти Печорина генерал. — Не летай на них, на вертолетах, и всего-то делов. Я бы тоже отказался, легко, если бы не приходилось по работе.

Все согласились, что вертолетный случай серьезной опасностью не выглядит. Сколько на свете людей, никогда не пользовавшихся услугами этого транспорта, и никому не приходит в голову их жалеть. Тоже мне обделенность!

— Вот третья из будущих твоих кончин… — начал было Петрович.

Евгений Иванович сделал ему знак вялой рукой: не надо.

— Я еще и сам тут не все додумал. Мне надо хорошенько все вспомнить, уяснить. Как-то там все спутано.

— Не хочешь — не надо! — мгновенно согласился старый друг.

— Кстати, — поинтересовался Пятиплахов довольно вкрадчивым голосом, явно очень опасаясь задеть больного, — а местные врачи, Модест например, что говорят про твои эти полеты во сне и наяву?

Печорин вздохнул:

— Второй месяц меня лечат… светил приглашали. Сначала очень извинялись, особенно Модест Михайлович за выходку «зятя».

— Сын тоже здесь лежит? — спросила Лолита.

— Не знаю, где лежит этот сын, но ко мне относятся тут хорошо. Вот сегодня даже вас всех разрешили ко мне пустить. Все, что я им рассказал, записали, и не один раз. Кем они меня считают — полным психом или частичным, уж и не знаю.

Возникла пауза, всегда трудно придумать, что с ней делать. Но у Петровича была домашняя заготовка. Он вынул из кармана пиджака конверт.

— Что это? — с живой заинтересованностью спросил Евгений Иванович, вскрыл и сам ответил на собственный вопрос: — Приглашение?

— Был у тебя, забирал почту, как договаривались. Кстати, видел твоего деда. Ничего так, в форме. Сказал, что записался в хор. Но не ходит.

Это сообщение никого не заинтересовало, все смотрели на конверт.

— Приглашение, — подтвердил больной, вскрыв послание.

— Куда? — заинтересованно наклонились к нему.

— Василиса приглашает меня на защиту докторской диссертации. Причем не своей, а какого-то Егорова.

— Это ее муж, — влезла Майка, — я ее знаю, я у нее ночевала; хочет сразу с двух сторон перед тобой покрасоваться, змеюка.

— Она не змеюка, — спокойно возразил Евгений Иванович.

Майка легко согласилась:

— И Нина тоже не змеюка, сразу к тебе отпустила, как я захотела. — Секунду помолчала и добавила: — Ей-то чего, она уже беременная, хотя живота и не видно.

Печорин удивился:

— А как ты вообще могла узнать, что я здесь, и с кем ты приехала?

— Тетя Люба Балбошина все разведала, но ехать к тебе времени у нее совсем не было, вся в делах-делах.

— Позвонила мне, съезди, мол, — пояснила Лолита. — Она же за мной ухаживала, когда я… Да я бы и сама. Тебе от Любы привет.

— Ты ей тоже передай. И ее медиумам. Знаете, каким образом я «оттуда» вернулся?