Татьяна Гармаш-Роффе - Королевский сорняк

Тоня шевельнулась, – видимо, до ее сознания долетел грохот. Она открыла глаза и выглянула из-за плеча Кирилла. Отбойный молоток уже взрывал бетон в самом центре прямоугольника. Черные люди убирали раскрошенные куски.

– Что они делают? Зачем дробят пол? – шепнула Тоня.

Кирилл не ответил.

Тоня не переспросила.

Очистив прямоугольник, черные люди взялись за лопаты и принялись копать. Тоня отвернулась от них.

– Пить хочу… – прошептала она.

Кирилл тоже хотел, но какой смысл об этом говорить?

Ему показалось, что Тоня снова провалилась в обморочный сон. Тем лучше для нее…

Черные люди трудились, капюшоны мотались на их головах, – как вдруг один разогнулся и, утерев потный лоб, отошел к стенке, где лежало несколько объемистых сумок, и достал оттуда бутылку воды.

Отпив, он закрутил пробку и положил бутылку обратно. Не успев толком подумать, Кирилл совершил бросок. Так бросаются на добычу хищники – молниеносно, сосредоточенно, беспощадно.

Выхватив из сумки бутылку с водой, он вернулся с добычей на матрас. Черные капюшоны сопроводили его действие поворотами голов. Никто, однако, не выразил протеста.

Отвинтив пробку, Кирилл принялся пить.

…Воды там осталось не более полулитра – ерунда для здорового молодого мужчины. Сейчас он выхлебает всю воду без остатка, пока Антония спит и не видит. Вон как светится животной, примитивной, физиологической радостью: вода! Она необходима для жизни! Даже если жизни осталось на пару часиков.

Писатель довольно откинулся в кресле, созерцая, как крупно и судорожно движется по горлу Кирилла кадык. А Антония спит. Вот вам любовь, детки!

…Кирилл, с сожалением оторвавшись от бутылки, запустил руку под голову Тони и, приподняв ее, приставил горлышко к ее пересохшим губам. Вода потекла Тоне в рот. Она открыла неосмысленные глаза, рефлекторно глотая, словно младенец из соски.

Вода кончилась. Кирилл отбросил пустой пластик с сожалением.

Черные люди только движением капюшонов отреагировали на гулкий звук. Не разогнувшись, не замедлив темпа, они продолжали копать яму в центре подвала. Восемь пар рук, восемь лопат – яма углублялась чудовищно быстро. По ее краям росли горки земли.

…Неожиданно лопаты словно по команде замерли. Капюшоны оборотились в сторону лестницы. И через несколько секунд из-за черных спин появился Писатель.

У Тони забилось сердце. Надежда загорелась в ее мозгу безумием пожара: «Он пришел нам сказать, что фарс окончен!!! Он нас достаточно напугал, он насладился и налюбовался…»

– …Я насладился, – донесся до ее затуманенного сознания голос Писателя. – Я получил полное удовлетворение…

«…И заставил нас понять, что мы всего лишь персонажи в его романе…»

– …Вы жили так, как сочинял Я. Вы чувствовали то, что интересовало Меня. Вы трахались, потому Я этого хотел; вы ссорились, потому что Я этого хотел; и теперь вы трясетесь от страха, потому что Я этого хочу!

«…Он все получил от нас, и больше мы ему не нужны!»

– …И даже если вы все еще продолжаете своевольничать, все еще пытаетесь мне что-то доказать, – я вам доказал, что вы всего лишь мои персонажи. Впрочем, вы меня больше не интересуете. Мой роман дописан. Я поставил точку.

«…И теперь спектакль окончен!!! Сейчас эти черные люди снимут свои костюмы, станут обычными и нестрашными – нанятыми актерами! А нас отпустят домой!!!»

– …Я мог бы закончить это волшебное зрелище прямо сейчас, но, видите ли, мои дорогие, это сатанисты. И у них своя программа – ритуалы там и все такое прочее. Так что потерпите немножко до финала.

– Сатанисты??? – в ужасе прошептала Тоня, не веря собственным ушам.

Кирилл больно сжал ее ладонь.

– Они самые, Антония, – любезно откликнулся Писатель. – Местные сатанисты, которые охотно воспользовались возможностью принести вас в жертву своим богам. А я воспользовался бесплатной рабочей силой, чтобы выкопать яму. Баш на баш, так сказать, – хихикнул Писатель. – И я оставляю вас в их приятном обществе.

Он направился к лестнице. Сатанисты расступились перед ним, образовав черный коридор. Пламя свечей задрожало от движения их балахонов.

– Да! Чуть не забыл! – крикнул Писатель уже со ступенек. – Я придумал для вас красивый трагический финал. В классике любовников замуровывали в стенках живыми… Но в наши скорбные времена таких добротных стенок больше не существует. Поэтому вас закопают живыми в этой яме… И вы медленно умрете в объятиях друг друга… Ха! Я бы посадил на вашей могиле розы, белую и красную, чтобы они сплелись ветвями, как в красивых сказках, но в подвале розы не растут, увы… Так что не обессудьте.

С этими словами он покинул подвал.

Кирилл прижал Тоню к себе. Ее трясло. Он осторожно опрокинул ее на матрас и накрыл своим телом, чтобы согреть. Не обращая больше внимания на жутких людей в капюшонах, они покрывали друга прощальными поцелуями… Их слезы мешались, как и дыхание. От жажды у Тони пересохло во рту, и Кирилл несколько раз облизывал ее губы, смачивая их: сейчас ее шепот, ее слова были самым главным, самым нужным и важным, что у него осталось в жизни. А жизни осталось на несколько десятков минут… И он гладил Тонин урчащий от голода живот, и целовал его, и слушал, что говорила она…

И он тоже говорил. Он рассказывал ей свою жизнь, поражаясь сейчас той детской безмозглости, с которой он плыл изо дня в день, – в драгоценный, невосполнимый день! И снова просил прощения, и Тоня ему шептала сухими губами, что не нужно, что поздно, что все равно простила, что все равно любит, что роднее него никогда не было, что он единственный и самый лучший…

Это было хуже любого упрека. Это было невыносимо. Хотелось умереть прямо сейчас. Если бы он мог предложить себя вместо Тони – он бы это сделал.

Но ужас заключался в том, что он не мог вместо : им назначили умереть вместе.

Потом они устали шептаться и плакать, и затихли под одеялом, крепко обнявшись на грязном матрасе без простыни и подушек. Они больше не смотрели на страшных людей и на страшные приготовления, они никуда не смотрели, сомкнув теплые лбы и закрыв глаза, вдыхая запах друг друга и последние мгновения любви и жизни…

Томимый самыми дурными предчувствиями, Алексей сделал еще два звонка. Первый – Ване, с поручением навестить одну из дач.

– Если увидишь, что там глухо, – наставлял детектив, – то мне отзвони, а сам немедленно поезжай по второму адресу…

Для себя же, неизвестно по какому наитию, он выбрал самую дальнюю дачу в непрестижном северном направлении. Ту самую, деревянную.

Второй звонок был предназначен Сереге, бывшему коллеге по Петровке, а также верному другу до гробовой доски.

Впрочем, дружба дружбой, а дело, пусть даже еще и не заведенное по правилам протокола, но зато уже «разогретое» до кондиции, имело свою магию цифр раскрываемости преступлений. Серега доверял чутью друга «до гробовой доски». А правильную папочку всегда можно завести и задним числом!

Посему Серега, вникнув в обстоятельства исчезновения Тони, вполне охотно откликнулся на предложение Киса проведать вместе с ним подозрительную дачу.

Пока Алексей объяснялся с Серегой, пока Серега объяснялся с очередной «малышкой» (так Серега называл всех своих дам сердца, которых его сердце меняло примерно каждые полгода) на предмет «куда это ты на ночь глядя?»; пока они с Серегой вырулили за город, Ванюшка на своем мотоцикле сумел проверить дачу по первому адресу, самому ближнему к Москве. И доложился: «Темно и тихо. На звонок никто не отвечает. Вряд ли дача обитаема».

Алексей отправил его на следующую дачу. А им с Серегой оставалось еще примерно полчаса пути.

Никогда, никогда еще в жизни он не испытывал такого мерзкого чувства беспомощности!!! Никогда его так не унижали, не оскорбляли!!! Они решили ему доказать, что он всего лишь жалкий придурок, не знающий жизни! Не видящий людей насквозь сызмальства!

Тем не менее они снова обнимались и целовались! Лишенные пищи, воды, одежды и тепла, перед лицом неминуемой смерти, они смели друг друга любить!!!

Он ничего не понимал. Они не могли притворяться: в таких ситуациях уже никто не способен притворяться. Они не могли делать это нарочно, ему назло: в таких ситуациях уже не до философских аргументов.

Но что же тогда? Он должен, глядя на них, признать, что есть некое метафизическое чувство, превыше физиологических потребностей, превыше непререкаемого и здорового эго? А вслед за этим допущением – признать, что он не постиг очень важную сторону жизни? И человеческой души? Он, ПИСАТЕЛЬ??? Инженер человеческих душ??? Что он прошел мимо этого чувства, отвергая само его существование? Что он несчастный идиот, который ошибся в своей концепции и тем самым себя обделил???