Светлана Шиловская - Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса

Пушечные удары колотящегося сердца, верно, приглушили звук выстрела, потому что я сперва так и не понял, отчего мою шею ожгла жгучая боль. Лишь увидя дымок, рассеивающийся от дула пистолета Скальцова, я сообразил, что жив и уже пришло время заканчивать затянувшийся кровавый спектакль. Не глядя в лицо Сергея Диомидовича, я вскинул руку и почти сразу выстрелил. Скальцов, дернувшись от попавшей ему прямо в сердце пули, еще некоторое время стоял неподвижно, а затем кулем повалился в мокрую траву, закончив свой бесславный жизненный путь.

— Мертв! — хладнокровно отчеканил Кубацкий, с заметным отвращением попытавшись найти на его шее пульс.

Со времени моего возвращения в Петербург прошло уж более полугода. В столицу незаметно пришла весна, потихоньку растапливая неверным своим светом невский лед и вселяя в души горожан радостное предвкушение тепла и ухода суровой северной зимы. Несмотря на все еще идущий Великий пост, в ресторациях и иных веселых заведениях рекою полилось шампанское, дамы оживили все еще теплые гардеробы яркими деталями, старушки на площадях и у торговых рядов наперебой предлагали купить подснежники — одним словом, ликование природы передавалось всем обитателям Северной Венеции, не исключая и вашего покорного слугу.

Не стану утомлять вас излишними перипетиями развязки кровавых событий в Медынском — скажу только, что все завершилось именно так, как предсказывал Кубацкий. После дуэли все мужчины, собравшись в кабинете Аркадия Матвеевича, почти не глядя друг другу в глаза, порешили, что, без всякого сомнения, убийцей был Сергей Диомидович Скальцов, в доказательство чего Вадим Викентьевич поведал несколько историй из жизни погибшего судейского чиновника, которые повергли всех присутствующих в состояние крайнего негодования. Исключение составил лишь отец Ксенофонт, окончательно решивший встать на путь покаяния и искупления содеянного, а потому поначалу упершийся в одном: рано, мол, делать скоропалительные выводы, необходимо-де дождаться приезда полиции!

Увещевания князя и Кубацкого никак не помогали, все уже начали приходить в отчаяние, пока Аркадий Матвеевич не предложил святому отцу взамен на поддержку общей версии пожертвовать на ветшающую церковь пять тысяч. Видя колебания батюшки, Вадим Викентьевич, не дрогнув ни единым мускулом, с ходу добавил от себя еще десять, что и решило все разногласия. За совпадение точек зрения на происшедшее наших и Авдотьи Михайловны с Дашей пообещал взяться князь. Таким образом, к приезду полиции единственной версией недавних событий была такая: невоздержанный и падкий до сладострастных утех отставной судейский чиновник Скальцов, страстно возжелав дочь управляющего Медынским Шмиля Анну, улучив удачный момент, изнасиловал ее, а когда та выяснила, что беременна, то пообещала публично разоблачить негодяя.

Силясь не допустить огласки содеянного, Скальцов убил несчастную, а чтобы запутать всех окончательно и отвести от себя подозрения, выкрал у Авдотьи Михайловны ключ, усадил тело убиенной в кресло и подкинул во флигель портсигар ни в чем не повинного Кубацкого. Приехавший на подмогу Юрлов уже через пару дней вышел на след маньяка, результатом чего стало и его убийство. Обвиненный мною в подозрениях на то, что все случившееся — именно его рук дело, Скальцов вызвал меня на дуэль, контузил в шею, но и сам погиб от праведной пули.

Молоденький следователь, тщательно допросив всех, включая даже и Силантия, охотно принял наш рассказ за истинную правду, мне даже сошло с рук участие в дуэли, в итоге дело в рекордно короткие сроки было закрыто, и мы, съездив в город и дав повторные свидетельские показания, наконец-то все могли быть свободны! Вздохнув с облегчением, мы быстро разъехались кто куда: быстрее всех испарился Вадим Викентьевич, наиболее тяготившийся вынужденным обществом семейства Кашиных — понятно почему! Я же не торопясь собрал свои чемоданы, отужинал на славу и к вечернему поезду отбыл на станцию, пообещав себе никогда более не вспоминать о проведенном в Медынском лете и, по возможности, никогда не общаться с семьей дядюшки, будто они и не существовали!

По приезде в Петербург, разумеется, мне не удалось избежать долгого объяснения с отцом, так как некоторые отголоски происшедшего таки докатились до столицы, в результате я прослыл едва ли не героем, поставившим жирную точку в похождениях кровавого извращенца. Изрядно покуролесив по раутам и обедам чуть не во всех знатнейших столичных домах, к декабрю я все-таки вынужден был поступить на службу — ясное дело, не без протекции отца. Служба, впрочем, была приятной, необременительной и, деликатно выражаясь, не без дополнительных финансовых возможностей, так что жизнь моя потихоньку наладилась и вошла в новое, даже еще более приятное русло. Отец, видя мое усердие и рвение, смилостивился и пообещал переписать завещание заново, ибо после моей отставки в гневе порвал его, пообещав, что, пока я не встану на путь исправления, мне не видать ни копейки.

Сентябрьский кошмар потихоньку забывался, пока однажды у дверей моей холостяцкой квартиры на Лебяжьей канавке не оказался тот, встреча с которым никак не ожидалась мною, — по крайней мере, в этой жизни. Услышав звонок в девятом часу вечера, я как-то сразу понял, что этот гость — не из приятных. Когда же слуга доложил имя позднего визитера, я, признаться, даже чертыхнулся — так не хотелось видеть этого призрака из недавнего прошлого. Приняв по возможности более непринужденную позу, я неприязненно взирал на вошедшего в комнату Вадима Викентьевича Кубацкого — собственной персоной. Он ни капли не изменился — напротив, стал еще более элегантным и даже, казалось, несколько посвежел. Насыщенного серого оттенка костюм из дорогого заграничного сукна сидел на нем как влитой, одно лишь неизменно скучающее выражение лица оставалось тем же. Принужденно-радостно поприветствовав незваного гостя, я предложил ему коньяк и сигару, от чего он не отказался, давая понять, что пришел не на минутку. Уютно расположившись у камина, он, кашлянув, с любопытством оглядел меня и произнес:

— Вы, верно, удивлены моим визитом?

— Откровенно говоря, да, — честно признался я. — Дружбы мы с вами, помнится, не водили, да и вы, по-моему, не из тех людей, которым свойственно припоминать былое у камелька.

— Я и сам не думал, что, будучи в Петербурге, стану искать встречи с вами, — усмехнулся Кубацкий. — Но таков уж я есть — не терплю нерешенных загадок. Как человек практический, я должен непременно поставить точку там, где она должна стоять, тем более если ее забыли поставить!

— Не совсем вас понимаю, — осторожно сказал я, пытаясь понять, к чему клонит этот провинциальный хитрец.

— Разве? — спросил Кубацкий, раскуривая сигару. — А я полагаю, что именно вы и должны убедить меня в моей правоте!

— Я, конечно, постараюсь сделать все от меня зависящее, — я потихоньку стал раздражаться, — но пока что, ей-богу, не могу взять в толк, о чем вы.

Кубацкий еще раз внимательно посмотрел мне в глаза и, отведя взгляд на фужер с коньяком, любуясь на игру цвета благородного напитка в отблесках огня из камина, начал:

— Дело в том, Павел Владимирович, что я действительно повинен в смерти этой девочки — отчасти, конечно, но все же повинен. Оправдать себя могу только тем, что покойная Анна Шмиль обладала действительно необычайными способностями — не сомневаюсь, что кто-то из ее малороссийских предков когда-то был сожжен заживо за колдовство. Она словно присушила меня — я пытался вырваться из-под обаяния ее пагубных чар и никак не мог найти в себе силы окончательно порвать эти, ни к чему хорошему не сулящие привести нас, отношения. К тому же видя, какими глазами смотрят на меня Дарья Аркадьевна и князь с супругой, я понимал, что мои визиты в Медынское они могут трактовать только в одном варианте — не мог же я им сказать истинную причину своих частых приездов! Уже в конце августа Анна — уж не знаю, зачем! — поведала мне о своей связи со Скальцовым, а когда я взял ее в оборот, сгорая от ревности, то, чтобы позлить, — еще и о князе, а уж затем — об отце Ксенофонте. Вы можете себе представить, что творилось со мною в тот вечер?! Я чуть не прибил ее, хотя нет — даже дал пощечину, а она, утерев кровь с губы, с насмешкой произнесла, что за это она соблазнит еще и вас. «Вон как Князев племянник на меня смотрит! Да я его только пальцем поманю — мой станет!» — вот ее истинные слова… В тот злополучный четверг я приехал только для одного — объявить князю о разрыве помолвки, которой, собственно, никогда и не было, и решительно поговорить с Анной, ставшей для меня поистине настоящим демоном страсти. Ее убийство ошарашило меня, но тогда я, признаться, грешным делом, подумал, что покойница рассказала мне далеко не обо всех своих связях и в деле замешан еще кто-то — из тех, кого не было на обеде, хоть бы и пришлый каторжник. Впервые на странные мысли меня навели таинственные события с перемещением тела убитой — я, право, готов был предположить, что сам эллинский бог смерти Танатос забрел ненароком в Медынское и решил немного пошалить там! Но когда Юрлов обнаружил мой портсигар во флигеле — тут-то я и сказал себе: э, нет! Это кто-то из своих! Зачем, иначе, надо так подставлять меня? Смерть Юрлова окончательно укрепила меня в моих выводах…