Александр Войнов - Готовься к войне (Кат)

Никанор отодвинул кочергой конфорку на плите, заглянул внутрь, и, убедившись, что дрова прогорели полностью, задвинул вьюшку на дымоходе.

- Карты с любовью вперемешку - гибель для нашего брата, мужика. Ежели головы холодной на плечах нету, - подытожил рассказчик и, помолчав, добавил. - Я думаю, что Ростова подвела привычка к благополучию, уж больно он был доверчивый и к такому раскладу не готовый. Привычка к благополучию - самая вредная привычка. Хочешь мира, готовься к войне. Не расслабляйся и некому не верь. Ростов к штосу готов не был и не догадывался, что с шулером играет. А Долохов ему «Баламута» и метал, целый вечер жульничал. Так что всегда готовься к войне, это очень важно.

Катсецкий часто употреблял жаргонные слова, смешивая обычную речь с «феней». Его собеседник вырос на улице и хорошо разбирался в этой воровской терминологии, но слово «Баламут» слышал впервые.

- А что это - «Баламут»? - задал вопрос Левша.

- Это когда карты в руках шулера не тасуются вовсе и сложены в одном положении, как ему выгодно. А с виду кажется, что шулер их честно тасует. Но тасовка фальшивая. Иллюзия и обман зрения. Прием шулерский. Если бы Долохова уличили, то могли бы и на дуэль вызвать или, хуже того, подлецом обозвать. Но он ни того, ни другого не боялся, потому что смельчак был, готовый ко всему. И бедный. Понимал, что нельзя раздеть голого. Терять ему было нечего. Я этого «Баламута» у шулеров-катал Свердловских тасовать научился. Сильная у них школа карточная. Захочешь, тебя натаскаю. Я в разных играх толк знаю. И в «коммерческих», таких как «терц», где мозгами шевелить надо и память иметь, и в «буру», «рамс» и «двадцать одно». Но ты знай, что доля у игроков незавидная. Я за ихним братом давно наблюдаю. Ни одного под конец жизни с деньгами не помню. Поползет, поползет вверх, да, глядишь, с горы и скатится. Калифы на час. Однодневки. И чем сильнее шпилит, тем больше проигрывает, из-за амбиций остановиться не может. А кто с деньгами остается, тому они не впрок. Так или иначе, к рубежу нищим подходит. С игры не один жизни не сладил. Пиковая у шуляг судьбина. Так что бойся быстрых денег. Но игру вести уметь надо. Пригодится. Научу тебя, если захочешь.

-У нас на поселке только в двадцать одно и буру играют, - заметил Левша. - А про стос никто и не слышал.

- И в буру и двадцать одно натаскаю. Сегодня поздно уже. Завтра с утра начнем. Ты основное понять должен. В игре нельзя на фарт полагаться. Удача – она сучка переменчивая. Играть нужно только на шансе. Если ты честно играешь, то шансы у тебя и у противника пятьдесят на пятьдесят. А ты должен игру так повести, что бы твоих было семьдесят, а его тридцать. Тогда, в продолжительную, обязательно в кураже будешь. И правило это не только на игру распространяется. Всю жизнь так строить надо.

- Как этого в игре достичь можно? – заинтересовался Левша.

- Много есть способов. Это целая наука. И карты по мастям и по росту коцают, и на лишке играют, и тасуют фальшиво. А до революции за это могли подлецом обозвать, и подсвечником по голове ударить, и в окно выбросить. У Лермонтова есть забавная история, «Машкерад» называется. В ней Арбенин князя Звездича оскорбить захотел, а повода не находил. Так вот он, когда банк метал, сделал вид, что заподозрил Звездича в обмане и карты ему в лицо бросил. «Вы шулер и подлец. Вы подменили карту» - заявил он. Шулерство тогда не приветствовалось, а сейчас все можно. Время другое.

- Откуда ты, Никанор, все про блатных знаешь? - Спросил Левша.

- Я всего год как на тюрьме подрабатываю, по совместительству. До пенсии тяну. А до этого всю жизнь в «органах». И ЧК застал, и ОГПУ, и МГБ. Всякого на своем веку повидал. В «двадцатые» лихое время было. Шпаны - пруд пруди. А тут еще белогвардейцы недобитые, махновцы-анархисты, атаман Григорьев и прочая нечисть. Меня в банды внедряли и в подполье белое. И секретные задания выполнял. Да и подсадным на тюрьме приходилось.

- Наседкой, что ли? - угрюмо поинтересовался Левша, запивая чаем остатки халвы.

- Не наседкой я был, а «сексотом». Секретным сотрудником то есть. Я оперативник, а не стукач. И на службе - что прикажут, то и делал. А «наседка» - это когда блатной ссучится и на своих доносит. Были и такие. Матерые типы попадались. Сидит такой в «тройниках», весь в наколках и зуб спереди из золота, а к нему в камеру «мокрушника», которого опера сами расколоть не могут, и подкинут. Матерый и давай того обхаживать. Не мытьем, так катаньем. А правду дознает и наверх доложит. А растратчиков этих, как орехи щелкает. Я у таких шилокрутов-наседок многое почерпнул. И «феню» выучил, и карточные игры постиг, и повадки ихние знаю. Так что за урку или шулера приблатненного запросто «катить» могу.

Вот в Москве во время НЭПа легендарная была личность в уголовном мире. Яшкой Юровским звали. Слыхал про такого? - спросил Никанор.

- Да, слышал, - согласно кивнул головой, с открытым ртом, слушатель. - Про него даже песня есть.

- Про песню не знаю, - пожал плечами Никанор, - но в большом авторитете был Яшка у шпаны московской, хотя все знали, что чекист он бывший. Много крови на нем было. Стрелял без разбору и своих и чужих. Из тюрьмы бежал. Но недолго, говорят, побегал. Уложили его в перестрелке. Так вот, на самом деле он как был ментом, так ментом и остался. А славу жиганскую ему чекисты составили, что бы воры вокруг него кучковались. А Юровский этот под пули ментовские их и подводил. Так ЧК столицу и вычистила. А Юровский помирать и не собирался. Не брала его «курносая». Фамилию сменил и в другой город перевелся.

- А за что же ему привилегия от смерти? - удивился Левша.

- Грех большой на нем. Участие принимал в расстреле семьи царской в Екатеринбурге. За это проклял его отец Гермоген и смерть предрек от собственной руки.

Царя бывшего Николу Романова с семьей и доктором Боткиным последние месяцы охраняли надежно.

- Это с тем доктором, который желтуху лечить придумал? - догадался Левша.

- Вот-вот. С тем самым, - согласно кивнул головой Никанор. - Только ты не перебивай. В дом Ипатьева, где семейство Романовых содержалось, без пропуска только отец Гермоген проходить мог. После того как царю с родней церковь посещать запретили, Гермоген к ним и зачастил. Духовником был ихним. А сам связником служил промеж Николой и белыми офицерами, которые ему побег готовили. Отца Гермогена красные на то время побаивались, потому, как народ его любил и прислушивался к его проповедям. И вдобавок силой духовной обладал чрезмерной. Жизнь вел праведную, постничал много и,говорят, напрямую с Всевышним общался. Судьбы предсказывал, и тайный ход планет предвидел. Охрана его пропускала беспрепятственно. Царь с домочадцами сидел тихо. Ждал белочехов с атаманом Дутовым. Пока в июне его брата, великого князя Михаила, который от короны добровольно отрекся, в Алпатьеве без суда к стенке поставили. С того времени Никола и зашевелился. Понял, видать, что жареным запахло. Стал помощи просить в записках через Гермогена. А охрана одну записку перехватила, и текст в Питер лично в руки Ульянову и доставила. Тот шлет тайного комиссара Войкова, с заданием. В три дня с Романовыми покончить. Видать счеты старые вспомнил и поквитаться за брата повешенного задумал. «И первые станут последними», - вздохнул Никанор. - Войков в расстреле участия не брал, но план разработал, а исполнение поручил Яшке Юровскому. Около одиннадцати ночи бывшего императора с семьей и доктором Боткиным в подвал свели. А чтобы лишнего шуму и слез не было, сказали, что нужно общий снимок сделать для иностранных газет, что, мол, все живы и здоровы. Для этого дела фотографа заготовили из большевиков местных. Когда все семейство расселось рядком перед фотографом, граммофон завели погромче, охрана их из наганов и положила. Никого не обминули. Ни дочерей, ни сына малолетнего Алексея. Только белый пудель из рук у Алексея вырвался в последний момент и деру дал. Впопыхах охране не до него было. А фотограф этот не простой малый был. Когда пули стали в княгинь-дочерей и царицу попадать, так и стали бриллианты из корсетов сыпаться. Видать, на черный день припасены были, да так и не понадобились. Фотограф первый это дело заметил и к рукам прибирать стал. Не все конечно. Но сколько смог в суматохе. Пока начальство на камни лапу не наложило. Юровский увез камни вождю в Питер. Тот принял благосклонно, чаем потчевал и торжественно произнес : «Это, батенька, бгиллианты для диктатугы пголетагиата». А сам Армандше Инке, любовнице своей, за границу диппочтой отослал. А семейство Романовых во дворе бензином облили да и сожгли. А что осталось, в болоте за городом схоронили.

Когда белочехи с Дутовым Екатеринбург взяли, то комиссию учредили по расследованию гибели фамилии царской. А во главе следователя Соколова поставили. Редкий палач был. Много народу от его рук полегло. И все без вины. Первым соседа Ипатьевского поставили к стенке. Пуделя у него обнаружили, что от смерти ушел. Да только виновного ни одного не нашли. Все дали деру. Хотя лично адмирал Колчак разослал циркуляр с фамилиями участников расстрела по всей территории, которую беляки заняли. И все бесполезно. Не суждено их поймать было. Отец Гермоген трое ночей службу служил и анафеме предал всех, кто в тот час в подвале Ипатьевском находился. Проклял он навечно их и души ихние. И предрек им жизнь долгую, а смерть от руки собственной. Чтобы души их наверняка в ад попали и чтобы ничем они греха своего замолить не смогли. И все сбылось, только Войков избежал этой участи. Чужими руками жар загреб. Но погиб первым. Застрелили его белогвардейцы то ли в Польше, то ли в Германии. В Европе в общем. Ульянов, перед кончиной своей, полпредом туда послал в знак благодарности за Екатеринбург. Да только Войкову на пользу не пошла ваканция. Там и остался навечно. А когда «картавый» крякнул, так его и земля не приняла. И по сей день принимать не хочет. Хотя сказано было : « Из праха восстал и в прах и превратишься». Видать, из чего-то другого сотворен был.