Андрей Молчанов - Канарский вариант

Рассуждения последовали, и я выключил слух, вглядываясь в океанскую даль залива, отделенную от трассы низкими бурыми холмами с редкими проплешинами снега на их склонах.

Мелькали в глазах островки высохшей прошлогодней травы, брошенные на обочинах автомобили - запыленные, с разбитыми стеклами…

И все-таки я убежал от зимы, все-таки здесь меня постигало сладкое предощущение весны, уже жившей в американском небе, воздухе, в деревьях, хранивших ее в своих соках, уже оттаявших, устремленных к ветвям, к неприметно набухающим почкам…

Мопс проживал в престижной части Бруклина, именуемой Манхэттен-Бич, занимая первый этаж аккуратного домика, стеной к стене стоящего в череде ему подобных на небольшой улочке, упиравшейся в закованный бетоном заливчик.

В трех комнатах обреталась семья Мопса: жена и малолетняя дочь, бойко лепетавшая по-английски и языка русского не признававшая, что, впрочем, Мопса, гордого сознанием американского происхождения дитяти, ничуть не огорчало.

Жена - анемичная бесцветная особа, затырканная Мопсом как морально, так и материально, встретила меня молчаливым кивком; ребенок, жуя жвачку, даже не обернулся на гостя, поглощенный мультфильмом, и я, распаковывая свои немногочисленные пожитки, подумывал, куда бы направить стопы, дабы скоротать вечер вне скуки этого дома, тем более Мопс наверняка сорвется до полуночи по своим местным коммерческим делишкам.

– Свой диван ты знаешь, белье Аня тебе даст, жратва и пиво в холодильнике, - сказал мне Мопс, тыкая пальцем в кнопки телефона. - Але, Гриша? Ты еще в офисе? Как на новом месте? Ты не очень бизи [занят {англ.)]? Так я заеду, там митеры [счетчики парковочного времени (англ.)] у вас есть? - Он выразительно посмотрел на меня, и, уяснив смысл такового взгляда, я вытащил из сумки увесистые цилиндрики российских «двадцаток», которые едва не забыл прихватить сюда, вспомнив о них лишь в последний момент и не без ужаса представив себе сцену, которую бы устроил мне Мопс, не выполни я его завет.

Мопс между тем сделал еще пару звонков, блеснув в диалогах с собеседниками неологизмами русскоязычных эмигрантов, и вскоре отбыл в город, а я, сообщив на пейджер местному уполномоченному Тофика свой номер телефона и не дождавшись в течение получаса ответа, побрел пешочком в сторону близлежащего Брайтон-Бич, где в питейном заведении «Гамбринус», усевшись с кружкой бочкового пльзеньского пива у окна, предался смакованию мелких крабов в чесночном, с зеленью соусе, глядя на чистую сухую улицу и вспоминая замызганную зимнюю Москву.

Грязи в Нью-Йорке нет. Мусор имеется в изобилии, но асфальт и бетонные плиты тротуаров всегда будто бы вымыты.

Я глотал холодное свежее пиво, думая, что обитателям этой страны все-таки есть в чем позавидовать.

Нигде в мире не найти такого обилия и разнообразия вкуснющей жратвы, доступной без исключения каждому. То же можно сказать о миллионах хороших и одновременно сравнительно дешевых машин. Да и вообще многому удручаешься, возвращаясь в родные пенаты и вспоминая государство за океаном, с его круглосуточным сервисом любого рода, развитой социальной защитой, жизнью согласно закону, а не постановлениям, должным образом оплачиваемому труду. Но главная и несомненная прелесть Нью-Йорка - воздух! Морской, родниковый, не отягощенный мерзостью промышленных выхлопов…

И часто, просыпаясь здесь ночью, я с наслаждением ощущал льющуюся в легкие кристальную зимнюю прохладу из проема сдвинутой книзу фрамуги.

Но все же… Все же Америка была мне чужда. Я ощущал здесь разрыв каких-то энергетических связей с той землей, на которой родился и хлебнул столько лиха. И меня, идиота, возможно, неуемно тянуло обратно, и противиться такому желанию я не мог, ибо на уровне тех самых мистических тонких материй сознавал, что мой берег и почва там - за океанскими и земными просторами, и останься я здесь, зачахну как береза в тропиках или кактус в тайге. А может, выживу, пущу, истощая силы своего существа, корешки, но ведь буду уже не тот.

Смутирую, точно.

Утром следующего дня, когда мы с Мопсом попивали кофеек с бутербродами, у дома остановился вылизанный «кадиллак» последней модели, из которого вылез молодой, лет двадцати с небольшим, парень.

Худощавый, хлипкого сложения, с характерной кавказской физиономией.

Парень вошел в гостиную, представившись хрипловатым неприятным голосом:

– Аслан. Вы мне звонили.

Лицо его было бесстрастно-отчужденным, темные злые глаза смотрели как бы сквозь нас, и никакого намека на коммуникабельность в этом типчике категорически не ощущалось.

– Мне сказали, что через вас будут решаться все финансовые вопросы, - сказал я.

– Что-то из машин уже подобрано?

– Простите, - вступил в разговор Мопс, - как подбирать что-либо, когда…

– Я понял. - Не удосужившись взглянуть в сторону Мопса, Аслан расстегнул пухлую кожаную сумочку и, достав из нее пять пачек сотенных в банковской упаковке, бросил их на обеденный стол. Осведомился: - Хватит на первое время?

– Сколько здесь? - заинтересованно вопросил мой компаньон.

– Пятьдесят.

– Но это же всего на две машины…

– Сколько надо еще?

– Для старта? Хотя бы еще столько же…

– Завтра в это же время. - Гость хмуро кивнул и направился к двери.

Заверещал стартер «кэдди», и машина скрылась из виду.

– Ну вот теперь и начнем, - удовлетворенно констатировал Мопс, сгребая деньги со стола. - Правда, не нравится мне этот звереныш… Чечен, вроде, как думаешь?

Я ничего не ответил.

Мне тоже не пришелся по вкусу уполномоченный Тофика, но отступать теперь было некуда.

– Я с чеченами в Бутырке в одной камере три месяца оттянул, - делился между тем Мопс. - Знаешь, с содроганием вспоминаю…

– А чего так? - поинтересовался я.

– Если бы не моя статья антисоветская, не знаю, как бы выжил… Статью они уважали, а так, в быту… За любое слово цеплялись, вообще, я понял: раз ты не их роду-племени, цена тебе - грош ломаный. Это - закон.

– Весьма похожий на еврейский, - вставил я.

– Ну-у!.. - протянул Мопс. - Сравнил! Мы - агнцы! Интернационалисты! А эти… - Опасливо покосился на дверь. - Облапошить тебя, ограбить, унизить - для них доблесть.

– Ну и чего? - спросил я. - Будем давать реверс?

– А уже бесполезно, - сказал Мопс, настроение которого после получения аванса перешло в фазу редкого благодушия. - Уже влезли… неизвестно, правда, во что. Ты «понятия» знаешь. За реверс полагается неустоечка. Теперь главное другое: грамотная тактика.

– То есть?

– То есть принял он «тачку» - все, никаких дальнейших претензий, новый абзац. И так далее. Акт - подпись. Справимся! Кстати, две телеги уже стоят у приятеля на площадке, поехали смотреть…

Я допил остывший кофе и поднялся со стула. Вскоре мы с Мопсом мчались на его содрогающемся всеми частями кузова и шасси тарантасе в трущобы Куинса. Работа началась.

Сквозь сонную сладенькую истому постепенно прорезалось желание, унося остатки утренней дремы.

Он обнял спавшую рядом женщину, прижал ее - размякшую, горячую - к груди, вдыхая запах духов из разметанной копны соломенных волос, и медленно скользнул ладонью по лилейной коже ее бедра, почувствовав волнующе-зовущий жар…

– Ты измучил меня, - шепнула она бессильно и обреченно. Однако прильнула к нему.

Эта девочка была одной из трех его давних подружек, с которыми он, Алихан, спал.

Относясь настороженно к случайным связям, он дорожил этими женщинами, считая их результатами долгой и удачной селекции.

Девочки, не задавая никаких вопросов ни о прошлом его, ни о нынешнем, считали Алихана желанным любовником, а никак не клиентом, и, давая им деньги, он, также не причисляя их к категории платных шлюх, говорил всегда одно и то же: мол, не стоит, по его разумению, дарить то, что может оказаться ненужным, а потому купи себе все сама, дорогая, по собственному усмотрению…

Денег на женщин он не жалел.

Да и вообще с презрением относился к скрягам и златолюбцам, полагая, что эти людишки никогда не смогут оценить всю прелесть жизни, испытать ответную благодарность, беззаветную верность и любовь других, ибо начисто, как правило, лишены способностей к поступкам и глубоким чувствам. А старую истину о земных богатствах, которых в могилу не возьмешь, понимал особенно остро, навидавшись в своей жизни столько крови и трупов, что и десятку гробовщиков во снах не привидится…

Он, родившийся в Афганистане, воевал с пяти лет. В четырнадцать стал главой крупной банды, а к двадцати - наверное, сгинул бы в череде кровавых стычек, не сведи его судьба с одним русским, влиятельным офицером КГБ.

Тогда его звали не Алихан, а Рашид. Тюркское имя присвоил ему в качестве кодовой клички новый патрон, движимый неизвестно какими соображениями.