Евгений Сухов - Воровская правда

Беспалый тяжело опустился на стул и, глядя на труп вора, налил себе полный стакан водки, а потом единым махом, как будто это была ключевая водица, вылил водку себе в утробу.

Как и в воровском мире, палачу, состоящему на государственной службе, не полагалось дополнительного вознаграждения. Умерщвление для него такая же обыкновенная работа, как и всякая другая. Вот только более нервная, что ли… А душу полагалось лечить хмельным зельем.

— Капитонов! — громко крикнул Беспалый. — Где ты там?! Черт тебя подери! Или, может быть, мне самому покойника тащить?

Вошел перепуганный старлей. За последний час полковник Беспалый сумел удивить его дважды. Значит, и у него нервы не железные, и все это чушь, что будто бы расстрел приговоренных для Беспалого такое же удовольствие, как для некоторых — игра на бильярде. Хуже всего было то, что в свой последний день полковник мог придержать документы Капитонова на очередное звание, и тогда прощай капитанские погоны! А значит, в ближайшее время постыдное увольнение из армии.

— Сейчас!.. Сидоров! — рявкнул Капитонов.

Напуганный гневом полковника, он готов был взвалить труп на собственные плечи и без всяких помощников закопать его на лагерном кладбище в тундре.

Рядовой Сидоров, потоптавшись немного у трупа, нагнулся и стал расстегивать на груди Шельмы рубашку.

— Отставить! — жестко приказал полковник Беспалый. — Похоронить его в одежде! — И, заметив недоуменные взгляды подчиненных, Тимофей Егорович добавил, размахивая пистолетом: — Вы что, плохо слышите? Так я сейчас вам уши-то прочищу!

Одежду казненных никогда не оставляли на территории лагеря. Это была давняя традиция, известная еще с екатерининских времен. Любой новобранец знал о том, что лагерная одежда приносит несчастье, а потому ее отсылали близким родственникам, которые тоже частенько относились к ней как к поганой — в глубочайшей тайне ее кипятили в семи водах, затем трижды промывали с песком и только потом хоронили за оградой кладбища, не забывая поставить над ней крепкий осиновый крест. Порой одежду казненного относили далеко в лес и, разорвав на куски, развешивали на деревьях, и тряпки затем служили птицам для постройки гнезд. Возможно, именно в птицах возрождалась душа казненного. Иногда одежду рвали на мелкие лоскуты, а потом конопатили ими избу. Считалось, что одежда казненного отпугивает от дома нечистую силу.

— Когда похоронить-то? — Капитонов недоуменно посмотрел на Беспалого. Да, полковник определенно был не в себе, надумал похоронить проклятие под стенами тюрьмы.

— Сейчас! Немедленно! — И, нахмурившись, он попытался объяснить: — Тебе легко было бы убить родного брата? Так он мне вроде брата был…

Казненных обычно хоронили в холщовых мешках, которые крепко сшивали суровыми нитками, будто опасались, что почивший узник способен вылезти через махонькое отверстие. С Шельмой все было иначе: начальник лагеря распорядился смастерить гроб, на дно которого уложили сосновые ветки. Домовину опустили на глинистое дно ямы. Потом полковнику Беспалому еще долго вспоминался холодный кладбищенский ветер.

…Тимофей Егорович, шагнув в знакомый кабинет, опасливо огляделся, словно ожидал увидеть на его стенах щербины от пуль и запекшуюся кровь, но новые цветастые обои спрятали от чужих взоров следы казней почти сорокалетней давности. Только тишина здесь осталась такой же гнетущей и глухой.

Александр уверенно сел за стол, и Беспалый-старший вдруг понял, что сын сидит за тем самым дубовым столом, который когда-то принадлежал ему. Тимофей Егорович не был суеверным человеком, но в этот момент его передернуло от ужаса.

— Ты знаешь, что было в этом кабинете? — тихо спросил Тимофей Егорович.

— Могу только догадываться. — Кривая улыбка тронула губы Беспалого-младшего, и Тимофей Егорович понял, что сын знает куда больше, чем хочет показать. Александр Беспалый обвел долгим взглядом помещение, словно пытался увидеть души казненных. — Если хочешь, мы можем найти другое место…

— Нет, — отрицательно покачал головой Тимофей Егорович. — Буду разговаривать с ним здесь.

— Хорошо. Сейчас приведут Муллу. Сколько же ты с ним не виделся?

— Вечность! — глухо выдохнул бывший кум.

С Заки Зайдуллой Тимофей впервые повстречался, когда им обоим было по тринадцать лет. Заки в то время верховодил группой подростков-беспризорников, которые крали все, что лежало без присмотра. Но особым спросом у них пользовался харч, а потому большую часть времени они проводили на рынках, где таскали с лотков продукты и доводили мастерство карманника до настоящего искусства.

На момент встречи Тимофей уже четвертый год жил без родителей, потеряв их в знойное холерное лето. В тот страшный год курносая забрала к себе почти все село, и дворы, некогда славившиеся на всю округу своей веселостью, не способны были даже на скорбный плач. Порой некому было оттащить покойников на погост, и они разлагались во дворах, прели в душных хатах. Из огромной семьи в пятнадцать человек Тимофей остался один.

На его глазах сначала скончалась матушка, через день умер отец. В течение месяца один за другим ушли двенадцать братьев. Его охватывал ужас, когда он видел муки близких, исходящих обильной рвотой и поносом. Особенно жаль было шестилетнего братишку, измучившегося от бесконечных судорог. Мальчик постоянно звал мать, скончавшуюся неделей раньше, и, видно, душа умершей вняла просьбе младенца и в одну из душных ночей призвала мальца к себе.

Тимофей оставался крохотным живым островком посреди царившей смерти: он видел, как костлявая забирает в свои цепкие лапы один двор за другим, а сам он не ощущал даже малейших признаков болезни. Будь он старше и религиознее, то воспринял бы свою неуязвимость как божью отметину, а может быть, наоборот, увидел бы в соседстве живой и мертвой плоти нечто сатанинское. Не исключено, что на том свете за него кто-то очень крепко молился, если курносая не желала забирать его ослабленное голодухой и страхом маленькое тельце.

Тимохе впервые по-настоящему повезло, когда холерные команды начали сжигать дома с умершими. Почувствовав запах гари, он вышел из дымящейся хаты, напоминая бестелесный дух, воспаривший над почившими. И если бы холерная команда не была закалена многими смертями, то, возможно, поверила бы в его святость.

Так Тимоха прибился к холерному отряду, с которым целый год разъезжал по деревням и селам Поволжья, ликвидируя очаги поражения. Зная о небывалом даре мальчишки, санитары сполна использовали его в своей работе и, прежде чем поджигать дом, посылали Тишку осмотреть хату, не остался ли кто живой. Случалось так, что в избе находились умирающие люди, — единственное, что можно было для них сделать, так это оттащить подальше на улицу, где жар от полыхающего дома был не столь силен. И только однажды, рядом со скрюченным трупом молодой женщины, в люльке, набитой соломой, он нашел годовалую девочку, которая мило улыбалась на его нежданное появление.

Видно, девчушка была слеплена из того же самого теста, что и он. И молодые комсомольцы, не привыкшие еще поносить бога, со страхом перекрестились, когда из царства смерти Тимофей вынес живое светловолосое чудо.

Еще через год Тимофей перебрался к тетке в Москву. Тетка не выразила особой радости от появления племянника, но зато не отказала в ломте хлеба и крынке молока. Тимоха, в свою очередь, как мог помогал ей по дому — колол дрова, таскал воду и каждое утро ходил на базар.

Именно на рынке с ним произошел случай, который перевернул всю его жизнь. Тот день был предпасхальный, и, кроме обычных продуктов, он должен был купить десятка два яиц, а еще муки для калачей. Базар был многолюден и напоминал растревоженный улей, жужжащий на все голоса и нахваливающий выставленный товар. У одного из прилавков его внимание привлек парнишка, который больше смахивал на ротозея, чем на покупателя: он поглядывал по сторонам, приценивался к товару, но ничего не покупал. Порой он уверенно врезался в толпу, подставлял под ее течение плечо, и было заметно, что хаос и толчея доставляют ему немалое удовольствие. Вдруг Тимоха увидел, как правая рука парнишки быстро скользнула в карман пальто стоявшей рядом с ним женщины и стремительно извлекла оттуда кошелек.

«Вор!» — догадался Тимоха.

А парнишка, словно почувствовав чей-то пристальный, чужой взгляд, резко обернулся и, углядев в толпе застывшего Тимофея, дружелюбно подмигнул ему. Карманник действовал умело и очень быстро, пальцы у него были длинные и неимоверно гибкие. Он мгновенно открыл кошелек и выгреб из него аккуратно сложенные купюры, после чего небрежно швырнул кошелек себе под ноги. Тимохе он напоминал фокусника в цирке, способного одурачить несколько сотен зрителей. Но сейчас вор блистал своим мастерством перед единственным зрителем. Затем он так же рисково сунул руку в карман крупного грузного мужчины, проследовавшего мимо него неповоротливой тяжелой баржой. Вор растопырил ладонь, и между пальцев у него мелькнули несколько банкнот.