Александр Чернобровкин - Чижик – пыжик

— Для меня готовил? — поинтересовался я, подходя к окну.

На губах Осокина появилась самурайская улыбка. Я не стал прикасаться к коробке — и пизда раз в год стреляет. Пусть динамитное харакири делает без меня.

— Кто тебя зарядил? — начал я допрос, вернувшись к Динамитчику.

Два «витязя» стояли с боков от него, один — сзади. Михалевский вышел из дома. Наверное, пробивает местных жителей на любопытство.

Осокин молчал. И зря. Я повторил вопрос, а потом оправдал ожидания «витязя», стоявшего позади Динамитчика, — врезал в лобешник. В пасть бить не стал: зубы и него острые, легко руку разбить, а такие раны гниют, долго заживают. Осокин не долетел до пола, был вовремя подхвачен и возвращен в прежнее положение. Не удержался, начал валиться вправо. Его придерживали, пока очухивался. Из-под длинного чуба на узкую харю потекла кровь. Видимо, шкура лопнула. Оклемавшись, Динамитчик вытер ебло, увидел кровь и жутко побледнел.

— Кровь, — жалобно произнес он и показал ее мне.

Такое впечатление, что мы, два пацаненка, договорились драться до первой крови, я выиграл и больше бить не имею права.

— Кто? — повторил я и сделал движение, будто хочу врезать с левой.

— Не знаю! — жалостливо и в то же время сердито крикнул он.

— Как это не знаешь?! — давил я.

— Кто тебе давал деньги? — задал вопрос «витязь», стоявший сзади.

Динамитчик вывернул к нему голову, ответил:

— Бандит. Как зовут — не знаю.

— Особые приметы есть?

— Что-что? — не понял Осокин.

— Чем он отличается от других людей? — сформулировал я попонятней.

Он повернулся ко мне, приложил руку ко лбу, чтобы кровь не текла.

— Здоровый. Как ты.

Мусора в подобных случаях шутят: особые приметы — усы, борода и дырка в жопе. Ничего, время и желание у нас есть, будем толковать до тех пор, пока не вывернем заказчика на лицо.

— Татуировки у него есть? — продолжил допрос, вернувшийся Михалевский.

— Есть. Много.

— Какие?

— Разные. Не помню. Во — перстни на обоих руках.

— Что на них изображено?

— Не помню.

— Хоть на что похоже?

Осокин пожал плечами.

— На динамит похоже? — стебанулся я.

— Нет, — ответил он уверенно и даже улыбнулся, но не очень весело.

— На каждом перстне есть рисунок. Попробуй нарисовать, — предложил стоявший справа «витязь» и протянул Осокину записную книжку и ручку.

Динамитчик взял их, повертел и произнес:

— Нет, не помню.

— А машина у него есть? — спросил я. Изобретатели неравнодушны к любой технике.

— Есть! — радостно подтвердил Осокин. — «БМВ», новая, дорогая. Он самый главный.

На «БМВ» из самых главных ездил Вэка. Мы переглянулись с Михалевским. Он пожал плечами: мол, тоже верил, что в жизни есть святое, но пришлось убедиться в обратном.

— Давай книжку и ручку, — потребовал «витязь», поняв, что допрос окончен.

Осокин отдал. Какое-то еще время посмотрев на «витязя», вдруг выпалил:

— Зуб у него, вроде этот, — показал на своих, — вставной, только железный.

«Витязь» улыбнулся, показав два золотых. Да, будь у него все целы, я бы совершил непоправимую ошибку.

— Лось? — высказал догадку Михалевский.

Оно, трепло хвастливое.

— По поручению Деркача, — добавил я, облегченно вздохнув: теперь не надо ломать голову над переделкой мировоззрения.

— А может, сам? — предположил Михалевский, как бы оправдываясь за поспешность в обвинении Вэки.

— Проверим, — сказал я.

Динамитчик смотрел на нас из-под прислоненной ко лбу ладони. Дурнота прошла. Ебаный карась подслушивал с искренним детским любопытством.

Михалевский показал на него глазами: что будем делать?

— Пусть живет, — сказал я, придумав, как использую его. — Чтоб в Толстожопинске месяц не появлялся, понял?

— Да, — согласился он.

— Ничего там не забыл? Может, что-нибудь надо взять? — подтолкнул его в нужном направлении.

— Надо.

— Разрешаю съездить на один день. Завтра. Утром приехал, взял, что надо, и сразу сюда. Никому не звонить.

— А я не знаю его телефон. Он сказал, что сам ко мне придет.

— Когда убьешь меня?

— Ага, — честно признался Осокин.

— И сколько тебе заплатили?

— Пять тысяч, — ответил он и уточнил: — Долларов.

Я чуть не выматерился от обиды: за неполный год подешевел на три штуки.

— И все деньги сразу отдали?

— Пятьсот. Остальные потом.

Ой, бля! Подешевел быстрей рубля! Тому, кто потом хлопнул бы Динамитчика, заплатили бы больше.

Михалевский, улыбаясь, переглянулся со своими подчиненными.

— Уходим, — скомандовал я.

— Коробку заберем? — спросил Михалевский.

— Обязательно, — ответил я и спросил у Осокина: — Профессор, она не ебнет?

— В часах батарейки нет.

— Для меня приготовил?

Он кивнул.

Уже в дверях я напомнил:

— Ты понял — завтра утром и опять сюда? На месяц. Иначе сам знаешь, что будет.

— Понял, — подтвердил он, жадным взглядом провожая коробку из-под обуви.

Обратно пошли через деревню. У встречной бабки, которая в огромных резиновых сапогах шкандыбала нам навстречу, узнали расписание автобуса. Ходил всего один в девять утра, час дня и шесть вечера. Коробку выкинули с моста в реку.

— Сдай его мусорам, — приказал я Михалевскому, когда ехали в машине. — Скажи, что завтра утром придет домой, пусть берут.

— Понятно.

— Организуй возле дома наблюдение, — продолжил я. — Сейчас в «Светке», если Деркач или Лось там, — я поймал его взгляд и добавил, улыбнувшись, — и Вэка, скажу, что нашли исполнителя, завтра утром будем брать. Посмотрим, кто притопает, кроме мусоров.

— Умно, — похвалил Михалевский.

Я высадил его возле «Витязя», а сам покатил в «Светку». Машину поставил на охраняемую стоянку на заднем дворе. Теперь два пенсионера через день охраняли наши тачки, получая деньгами и по бутылке водки после дежурства. Последнее им нравилось больше, ведь деньги обесценивались слишком быстро.

В зале были все трое подозреваемых. Вэка сидел со Снегирем на одном конце, Деркач и Лось — на другом. Я поздоровался со всеми. Странное ощущение — прикасаться к людям, которые пытаются убить тебя и которых ты собираешься убить. Я постарался, чтобы голова и сердце были пусты. Деркач, как и многие подслеповатые, обладал развитой интуицией.

Я сел за стол, налил себе конины.

— Где пропадал? — спросил Вэка.

— Охотился на подрывника, — ответил я громко, чтобы все слышали, выпил и закусил долькой подсахаренного лимона.

— Ну и как?

— Завтра узнаем. Он прятался где-то за городом. Сегодня позвонил мамаше, что деньги кончились, завтра утром придет.

И Вэка, и Деркач, и Лось вели себя нормально.

— Кто такой? — спросил Снегирь.

— Чмо левое. Возьмем, посмотрите.

— А заказал кто? — допытывался Снегирь.

— Он и расскажет, — ответил я и налил себе еще рюмку. — Давайте о чем-нибудь веселом.

Ребята, давайте ебаться, а через пять минут меняться. О том и пошел разговор. На пьянке болтают о работе или ебле, на работе — о пьянке или ебле, а вот на ебле — только о ней, родимой.

День начался как обычно. В офис я приехал к одиннадцати и спросил у Нины:

— Никто не звонил?

— Нет, — ответила секретарша, поблескивая глазами.

В одиннадцать часов утра и одиннадцать вечера у нее сексуальный пик. Об этом даже моя жена знает. Сейчас позвонит. Я улыбаюсь и показываю на телефон. Нинка тоже лыбится и покруче выпячивает буфера, предлагая потискать их. Прямо сейчас и прямо здесь. Я давлю левую. Нинка, как всегда, без лифчика, что меня, как всегда, заводит.

И звонит телефон.

— Ирка! — со смехом говорю я, отпуская настропаленную сиську.

Секретарша снимает трубку, включает динамик, чтобы я слышал, и бесчувственным голосом — это при переполненных похотью глазах! — произносит:

— Приемная.

— Шеф приехал? — спрашивает Михалевский, забыв поздороваться.

Значит, что-то очень важное. Я забираю трубку, выключаю динамик:

— Слушаю.

— Все, как мы предполагали. Сначала появился первый (так мы условились называть Лося; Деркач — второй, Вэка — третий). Объект он упустил, а потом ушел, потому что к дому подъехали две милицейские машины. Их вызвала засада, что в квартире была. Они производили обыск в квартире и сарае. Через сорок минут первый объявился вместе со вторым. На красных «жигулях» пятой модели. Угнанных, как потом узнали. Ждали у соседнего дома. Когда объект вывели из подъезда, «жигули» подъехали. Стрелял второй из «калашникова». Мы не успели предупредить, — огорченно, будто провалил операцию, закончил Михалевский.