Владимир Константинов - Страх

Мне до чертиков уже надоело это эканье и я подсказал:

— Константинович.

— Ну да… Это конечно, ага… Нехорошо так, Дмитрий э-э-э…

— Константинович.

— Нехорошо это, Дмитрий Константинович… Выражаться. Нехорошо.

— А я не выражаюсь,

— Нет, выражаетесь… Я же собственными этими… Ушами этими… Слышал.

— Как же ты меня притомил, олигарх, — устало проговорил я. — Пошел бы ты тогда к такой матери! Общение с тобой сделает из меня неврастеника. Определенно.

Сосновский рассмеялся, будто я сказал что-то очень смешное. Вероятно олигарх любил, когда лиди выказывают перед ним слабость.

Он вновь нажал на кнопку на пульте телефона и сказал:

— Два кофе.

Через пару минут бесшумно вошел невысокого росточка симпатичный молодой человек с подносом в руках, выставил на стоящий в углу кабинета круглый столик две чашки кофе и вазу с фигурным шоколадом и так же бесшумно вышел.

Я уже отметил, что в постоянном окружении Сосновского были все люди невысокого роста. По всему, он не любил высоких. А я был именно из таких.

— Давайте, Дмитрий э-э-э…

— Послушайте, Виктор Ильич, — не выдержал я, — в таком случае называйте меня просто Димой.

— Ага. Совершенно нет памяти на эти… На имена, ага… Совершенно, — пожаловался мне олигарх. — Давайте по чашке… И того… Потолкуем ага.

Мы перешли в угол кабинета и стали пить кофе в полном молчании. Я устал от позора, Сосновский — от триумфа. Наконец, кофе был выпит и я, спросив разрешения у хоязина, закурил. Я терялся в догадках. Что ещё задумал этот хитрый лис? С «приговоренным к расстрелу» он вряд ли стал бы распивать кофе. Путем шантажа склонить к предательству? Нет, он не такой наивный, должен прекрасно осознавать, что такое не пройдет ни при какой погоде. Тогда, что? Приготовил очередную подлянку? Может быть у него сегодня день смеха?

— А что бы вам того… не поработать на этого… На меня не поработать? — вдруг сказал Сосновский.

Предложение было настолько неожиданным, что я буквально онемел от изумления, Теперь я понимал ещё меньше чем когда бы то ни было. Зачем ему это? Ему что, некому подлянки делать? По-моему, он их утраивает всей стране и довольно регулярно.

— Почему вы того… Молчите почему?

— Я посчитал, что вы неудачно пошутили.

— Нет, я это… Серьезно это. Так как?

— И в каком же качетве? Если в качестве боксерской груши для ваших ребят, то нет, я не согласен.

— Зачем же… Приличную найдем… Должность приличную… Сколько вы там… — Олигарх отчего-то показал на окно. — Получаете? Сколько?

— Мне вполне хватает, — ответил я уклончиво. — И потом, я же не из-за денег, а по идейным соображениям.

— А, бросьте! — пренебрежительно махнул рукой Сосноывский. — Чего уж тут… Передо мной?… Чего? Я в десять раз больше, ага… Машину… Квартиру… Все будет… Сразу будет. Так как?

— Я не могу вот так, с кондачка решить такой важный для себя вопрос, — ответил я, пытаясь выиграть время и все как следует обмозговать. Я был настолько напуган предыдущим, что очень не хотел оказаться по своей глупости в новом дерьме.

Сосновский неожиданно легко со мной согласился.

— Это конечно… Это я понимаю… Надо подумать… Думайте… Надумаете, я всегда… К вашим этим… Услугам вашим, ага… Всегда, так сказать. — Сосновский встал. — Не смею того… Задерживать, ага.

Полный противоречивых чувств я покинул кабинет олигарха. Не верил я этому черту лысому, ни одному его слову не верил. Определенно.

Меня вернули на базу отдыха, где я продолжил мыслительную деятельность, если то, что я ношу на плечах, ещё способна родить что-то конструктивное. Вряд ли. Но надо попытаться. Иной альтернативы у меня нет. Да, здорово я отличился. Так отличился, что этот позор теперь до конца дней моих будет приходить ко мне в кошмарных снах. Меня эта дура молохольная эйфория подвела. Что б ей пусто было. Раскудахталась зараза: «Ах, какой умный! Ах, какой замечательный! Ах, какой крутой парнишка! Прям сибирский уокер!» И ведь по прежнему опыту знал, что стоит только послушать эту дуру, как окажусь в дерьме. Но, похоже, что прежний опыт лишь Сосновскому полезен, а Беркутову он до лампочки. Учит этого бедолагу жизнь, учит, а ему все, что об стенку горох — то поступит в партию, то наступит в дерьмо. Ну да ладно, хватит самокритики, пора думать о том, как без посторонней помощи выбраться из пасти дракона.

Итак, почему олигарх мне предложил трудоустройство? Я вроде бы не безработный и в его благотворительности не нуждаюсь. Допустим, что я откажусь. Что тогда будет? Тогда он, как пить-дать, меня убьет. Вернуть меня в таком виде жене и родному коллективу ему совесть не позволит. И что же все это значит? У меня нет иной альтернативы, как согласиться, так что ли? Похоже, что так. И все же, зачем я со своим кляйне маленьким умишком ему понадобился? Ведь кажется одержал надо мной полную и безоговорочную победу, наплевал в душу, уничтожил, как личность, насладился моим унижением. Чего же еще? О чем ещё может мечтать такой человек, как Сосновский? И мало-помалу я начинаю понимать психологию олигарха. Да, ему все это мало. Ему надо окончательно сломить мою волю и превратить в своего раба, в живой ходячий экспонат своей власти, могущества и изворотливости ума, умеющего превращать даже самого строптивого в последнее чмо и ничтожество. Чтобы, проводя очередную делегацию по залам своего дворца, он мог указать на меня и снисходительно сказать: «А это мой раб Дима. Когда-то был ну очень строптивым, даже пытался со мной воевать. А теперь видите, что от него осталось? Дима, ко мне! Сидеть! Лежать! Лизни у того дяди ручку. Укуси вот ту тетю за задницу. Молодец!» Да, похоже, именно в этом все дело. Главное — понять психологию противника. Это уже кое-что. А затем уметь её использовать с пользой для себя. Это мне ещё предстоит. Так что, ничего ещё не кончено, господин хороший, олигарх ты занюханный. Мое согласие на тебя вкалывать, будет началом твоего конца. Это я тебе обещаю и где-то по большому счету даже гарантирую. Определенно.

Ночью Калюжный завернул труп жены в старенький ковер, отвез на Гусинобродское кладбище и закопал между свежих захорониний, отметив место двумя зарубинами на березе.

Он постоял над тем местом, где спрятал труп жены, поплакал, чуть слышно проговорил:

— Прости меня, Ирина! Ты ведь знаешь, что я это делаю ради спасения нашего сына. Даст Бог, когда-нибудь я смогу похоронить тебя по-человечески. Я очень на это надеюсь. Спи спокойно, моя хорошая!

Вернувшись домой, Эдуард Васильевич попытался уснуть. Но сон не шел. Он вообще потерял способность спать. Его мозг и тело буквально изнывали от усталости, но он ничего с собой не мог поделать. От двух таблеток демидрола лишь немного онемело во рту. Только и всего. Может быть выпить? Нет, это сейчас исключено.

Утром он стал ждать звонка. Но в одиннадцать не позвонили. И воображению Калюжного стали рисоваться картины, одна страшнее другой. Звонок раздался в половине двенадцатого. Эдуард Васильевич схватил трубку.

— Алло! Я слушаю!

В трубке раздался ровный, даже приятный баритон:

— Это хорошо, что слушаешь. Судя по твоим действиям, ты принял наши условия, наши правила игры? — мужчина снисходительно рассмеялся.

— Да-да, конечно, не извольте беспокоиться. Я все сделаю, как вы того требуете, — заикивающе, даже как-то по-лакейски, проговорил Калюжный.

— У тебя нет иного выхода, дружище, — резюмировал баритон.

— Да-да, конечно, — тут же согласился Эдуард Васильевич.

— Где кассета?

— У меня.

— О ней кто-нибудь знает?

— Нет, не беспокойтесь. Ни одна живая душа.

— Мертвые нас не интересуют, — мрачно пошутил мужчина. — Сегодня ровно в четыре доставишь её на вокзал Новосибирск-Главный и отавишь в 192 камере. Записывай номер кода.

— Нет-нет, я так не могу! — заволновался Калюжный. — А как же Анатолий?!

— Ты почему перебиваешь собеседника, не выслушав до конца? Это невежливо… Так вот, в камере ты найдешь ответ на волнующий тебя вопрос. Понятно?

— А где же гарантии, что с ним ничего не случилось?!

— Мы тебе не ателье по пошиву верхней одежды, гарантий не выдаем, — вновь пошутил баритон и весело рассмеялся, посчитав шутку удачной.

— Но как же так?! Ведь вы же обещали?! — беспомощно проговорил Калюжный.

— Никто тебе, дружище, ничего не должен. Ты и так выполнишь все наши условия без всяких гарантий. У тебя просто нет выбора.

— Но только, пожалуйста, очень вас прошу… Анатолий, он единственный у меня… Я отчего-то по вашему голосу чувствую, что вы меня понимаете и сочувствуете мне. У меня никого другого на свете… Вы меня понимаете?

— Какой же ты нудный, приятель, — вздохнул мужчина. — Записывай код.

— Ага, я сейчас. Вот только ручку… — Калюжный заметался по комнате в поисках авторучки, но все они, как назло, куда-то запропастились. Наконец, вспонил, что авторучка есть в его нагрудном кармане. Подскочил к телефону. — Да, говорите, я слушаю.