Татьяна Степанова - Ключ от миража

— Сережа, я о «деле Мосгаза» читала, понимаешь? И подробности его, пусть и в общих чертах, знала всегда, — ответила Катя тихо. — Но я совсем ничего не могла вспомнить, как ни старалась.

— У него ведь, у этого «Мосгаза», было немало убийств по всей Москве? — спросил Мещерский.

— Да, и все были по одному и тому же сценарию. Он ходил по домам в дневное время, когда жильцы были на работе, а дома оставались в основном старики и дети. Представлялся газовщиком из Мосгаза. Когда ему открывали дверь, он заходил и сразу же бил жертву…

— Чем?

— Кухонным топориком для рубки мяса. Знаешь, Сереженька, — Катя как-то странно посмотрела на Мещерского, — я ведь и про этот топорик тоже не раз читала. Он его всегда с собой носил во внутреннем кармане пиджака, петлю себе такую делал, как Раскольников. Я все это знала с самого начала, но вот вспомнить, сопоставить до самого последнего момента не могла. Здесь, на Ленинградском проспекте, он совершил свое самое ужасное убийство. Потом его поймали. Не в Москве, а в Казани. Взяли прямо на перроне вокзала, когда он приехал, сбежав отсюда.

— А почему он сбежал из Москвы? Понял, что его ищут?

— Здесь, на Ленинградском проспекте, он выбрал этот дом специально. Дом был тогда совсем новый, принадлежал солидному учреждению. Он, наверное, полагал, что в таком доме квартиры богатые, будет что взять. Он же грабил. Дверь ему здесь открыл ребенок, мальчик шести лет, он был один дома. Но он убил его не сразу, не в прихожей. Ударил топориком, но вгорячах промахнулся — ранил в плечо. Мальчик побежал по коридору, заперся в ванной. Он ломал дверь, рубил ее топориком, добираясь до него. Там все было в крови, Сережа… Соседи слышали детские крики, плач, но ведь днем было дело — дома-то одни старики были немощные, и телефона тогда еще в квартирах не было, так что никто не помог. Он взломал дверь и зарубил мальчика в ванной. Нанес ему топором огромное количество ран. А когда уходил из квартиры, взял какое-то барахло — носильные вещи, детские вещи, спортивный костюм… Это было его последнее убийство, потом его взяли, потому что удалось составить его фоторобот.

— Вы что — дело подняли из архива? — спросил Мещерский, закуривая.

— Дело многотомное. Подняли пока оперативный архив Петровки, альбомы из музея, там кое-что есть полезное — подробности, списки свидетелей, фотографии с мест происшествий.

— Где все это происходило? Там, в четвертом корпусе? — Мещерский с тревогой заглянул Кате в глаза. — Та квартира была на каком этаже?

— На пятом.

— Неужели.., неужели та самая, пятнадцатая, где убили Бортникова?!

— Пятнадцатая трехкомнатная. А рядом с ней шестнадцатая. Теперь этой двухкомнатной квартиры нет, Тихих в ходе ремонта даже ее дверь заложил. Но именно там, в шестнадцатой квартире, «Мосгаз» и совершил то убийство. Эта квартира точно такая же, как и та, в которой я живу сейчас. — Катя помолчала. — Такой же узкий темный длинный коридор и дверь в ванную в конце его… Я фото взяла из архивного альбома так, на всякий пожарный. Вот, взгляни на него, — Катя достала из сумочки маленькую пожелтевшую фотографию.

— Ионесян Владимир Михайлович, уроженец Тбилиси, — прочитал Мещерский надпись, сделанную выцветшими фиолетовыми чернилами на обороте. — Черт.., надо же… А смахивает на провинциального артиста… Но в глазах что-то точно есть.., дьявольское. «Мосгаз», так вот ты какой, оказывается. Ходячий ужас Москвы. А я ведь тоже о тебе слыхал. Все мы о тебе что-то слышали когда-то… Сколько было мальчику лет, ты говоришь, шесть?

— Да, — ответила Катя.

— А мне тоже, наверное, столько было, когда это случилось.

— И Олегу Алмазову тоже, — сказала Катя. — Его квартира как раз над той самой шестнадцатой.

— Значит, у Ионесяна это убийство на Ленинградском проспекте было последним? Тогда составили его фоторобот? Значит, его видели там? А кто видел? В деле есть фамилии свидетелей?

— Там сотни человек были опрошены. Но фамилия того, с чьих слов был составлен первый его портрет, там не значится, по крайней мере в тех материалах, которые мы с Никитой успели просмотреть.

— А убитый мальчик? Как его звали?

— Витя Комаров. Знаешь, Сережа, это было самое первое, что я бросилась проверять после номера квартиры — фамилию. — Катя вздохнула. — И ничего не совпало.

— Но какая-то связь все равно есть. Связь между той давней трагедией и этими убийствами — две жертвы убиты топориком.

— Да, кухонным топориком, таким же, каким орудовал Ионесян, но… Зотову не зарубили, ее задушили ее же платком. И чем больше я думаю об этом, чем больше вспоминаю ту сцену в ЖЭКе… Кто-то был там, кто-то слышал, о чем говорила Зотова, и кто-то пошел за ней. Но ведь до этого момента Зотова жила себе и жила, и никто на ее жизнь не покушался. Значит… Значит, в ЖЭКе произошло нечто такое, после чего убийца уже не мог оставить ее в живых. Он услышал что-то для себя крайне важное, смертельно опасное… Может быть, он боялся разоблачения?

— Но ты ведь там тоже была, Катя!

— О чем Зотова говорила с Гринцер, я слышала только краем уха. Гринцер потом нам сказала: Зотова рассказывала ей о «Мосгазе», об убитом мальчике Вите Комарове, о том, что его мать после его гибели — кстати, и я это тоже слышала — якобы «умом тронулась». Еще она сказала — и я это тоже слышала, — что она знала эту женщину, они же были соседками. Ты понимаешь, Сережа, связь, пусть пока и зыбкая и не совсем очевидная, действительно есть, и она заключается не в одном только орудии убийства — этом топорике. Есть еще одно обстоятельство, которое меня тревожит…

— Ребенок? — спросил Мещерский. — Ты хочешь сказать, что во всех этих случаях был как-то, пусть даже косвенно, замешан ребенок? — Да, причем ребенок, пострадавший от взрослых. Ребенок плачущий, кричащий… Павлик Герасименко, которого насиловал Бортников, Мальцев, избитый в драке Русланом Багдасаровым, и.., шестилетний Витя Комаров, зверски убитый Ионесяном. Но и это еще не все.

— А что еще?

— Знаешь, Свидерко познакомил меня сегодня с дополнительными данными по некоторым жильцам. По Зотову-старшему и по Алмазову. Зотов, оказывается, в недалеком прошлом работал в Шереметьеве-один и был знаком с менеджером фирмы, в которой работал и Бортников.

Мещерский пожал плечами: что ж, бывает, мир тесен.

— А что есть по Алмазову? — спросил он.

— Сведения о его матери Елизавете Станиславовне. Она скончалась незадолго до того, как было совершено первое убийство, когда пострадал Багдасаров. Елизавета Станиславовна Алмазова умерла шестнадцатого декабря в четвертой клинической больнице на улице Потешной, куда была направлена ее лечащим врачом.

— Что ты хочешь этим сказать, я не понимаю.

— Это больница имени Ганушкина, Сережа. Психиатрическая.

Мещерский помолчал.

— Чем занят Никита? — спросил он наконец.

— Тем же, чем и я, чем и Свидерко, — в архивах копается. Третий том обвинительного заключения по делу Ионесяна читает. А еще они со Свидерко через совет ветеранов Петровки пытаются найти хоть кого-нибудь из старых сотрудников, кто работал здесь, в отделении милиции на «Соколе», когда искали убийцу. В документах и архивах ведь не все может быть отражено, не все подробности.

Катя забрала у Мещерского фотографию, которую он все еще держал в руке. Она дотрагивалась до пожелтевшего кусочка картона осторожно и брезгливо, словно это было что-то нечистое, скользкое. А со старой фотографии смотрел на нее и Мещерского, на дома, на снег, на Ленинградский проспект симпатичный улыбчивый тридцатилетний шатен — кудрявый, темноглазый, действительно чем-то неуловимо смахивавший на клубного конферансье или на солиста курортного джаза, одетый по моде конца шестидесятых — в кургузый твидовый пиджачок, белую нейлоновую сорочку и черный галстук-удавку.

Мещерский снова взглянул на дом, на это старое фото убийцы, на притихшую Катю, хотел что-то сказать, но промолчал.

Вечерело. Во двор дома следом друг за другом въехали две машины — серебристая «десятка» и темно-синий «Фольксваген». Из «Фольксвагена» вышел Евгений Сажин, вытащил из багажника сумки с продуктами. Подошел к «десятке». Евгения Тихих сидела, устало облокотившись на руль.

— Добрый вечер, Женя, — поздоровался Сажин.

— Привет.

— Что-нибудь случилось, помочь?

— Нет, ничего не надо. — Евгения Тихих опустила стекло, порылась в сумке, стоявшей рядом на сиденье, достала пачку сигарет. Но не закурила, мяла пачку в руках.

— Пойдемте, — Сажин кивнул на подъезд. Она посмотрела на него и отвернулась.

— Однажды вы сказали, что как-нибудь заглянете ко мне по-соседски. Сегодня вечером, может быть? — Сажин наклонился к ней. — Поговорим. Может, я все-таки смогу вам чем-то помочь?

— Знаете, откуда я еду, Женя? — спросила Евгения. — Из милиции. Поехала за дочерью в школу. А там мне сказали, что она ушла с двух последних уроков. Сбежала… Сегодня ведь этого выпускают…