Евгений Сухов - Напролом

— Мы с вами полчаса знакомы, Игорь Васильевич, а я вот чувствую, интуитивно чувствую, что вы… оправдаете их доверие. И я бы вам тоже доверял. Я же немного знаю вашу биографию. Вы — правильный мужик, Игорь Васильевич. Вот и весь сказ.

Самородов откинулся на спинку кресла и задумался, что-то вспоминая.

— Правильный мужик… — пробормотал он. — Забавно. Вы вот, Владислав Геннадьевич, тоже правильный… Я ведь тоже кое-что о вашей биографии знаю. Вы у меня всегда вызывали уважение. Он замолчал и долго, с минуту, изучал лицо Варяга. — Знаете, удивительное дело. Тут есть один паренек в Мурманске… Очень на вас внешне похож. Черты лица, разрез глаз, лоб, вот только волосы у него не как у вас, русые, а вороные, в мать. Мать у него знатной красавицей была…

— Была? — рассеянно переспросил Варяг, думая о том, как легко прошла «вербовка» Самородова. — Почему «была»?

 — Когда Стаське было шесть лет, его мать убили прямо у него на глазах.

И тут внезапно что-то кольнуло Варяга под сердце — точно тонкую иголочку вогнали меж ребер.

— А что это за паренек? Как его…

 — Да мурманский адвокат, мой… Даже не знаю, как сказать. Я за его матерью ухаживал когда-то. А теперь мальчик вырос, получил образование, все за правду бьется… Тоже, кстати, правильный мужик. Стасик Щербак.

— Щербак? — Владислав стал припоминать, где он мог слышать эту фамилию. — А мать его, вы говорите, убили? Когда?

— В восемьдесят шестом. Стаське было тогда шесть лет.

- То есть мальчик восьмидесятого года рождения — напряженно допытывался Варяг. — А в каком месяце родился, вы, случайно, не знаете?

Самородов, несколько удивленный таким настойчивым интересом московского гостя к биографии Стаса. задумался на мгновение:

- Декабрьский он… Да, пятого декабря у него день рождения.

Варяг встал и в волнении прошелся по комнате.

— Игорь Васильевич, а кто его мать? — Голос Варяга чуть заметно дрогнул.

- Работала медсестрой в нашем военкомате. Лариса Щербак.

Варяг нервно взъерошил пятерней волосы и тихо спросил:

- Нет осталось ли у вас ее фотографии?

— Как же, есть, конечно, — в полном недоумении кивнул тот. — Показать? Сейчас…

Он поднялся с кресла и вышел из гостиной.

—Что, неужели знакомая твоя? — осторожно поинтересовался Сержант,который до сего момента хранил деликатное молчание.

Варяг молча кивнул и пожал плечами: мол. пока сам не знаю. Но, похоже, да… Он достал пачку сигарет и закурил, меряя шагами полированный паркет.

Вернулся Самородов с толстым фотоальбомом в коричневом плюшевом переплете. Пролистал несколько страниц, вынул небольшую фотографию с фигурным обрезом и протянул Игнатову.

Тот взял снимок и жадно всмотрелся в него.

На фото была изображена высокая статная девушка в белом халате, с длинной черной косой. Лариса. Лара. Ларочка! Она!!!

И точно кадры кинохроники перед его мысленным взором побежали картинки. Февраль восьмидесятого. Пермская исправительно-трудовая колония. Он с тяжелейшим гриппом три недели провалялся в санчасти. Медсестра Лариса делала ему уколы. Слово за слово, они познакомились поближе, вечерами она приходила к нему в палату, они вполголоса болтали о том о сем… Потом, уже в начале марта, он выписался, но продолжал, когда выдавался свободный часок, приходить к черноволосой красавице медсестре Ларочке. Потом у них было… было-то всего ничего… Три ночи любви. А потом его отправили в другой лагерь. С тех пор они с Ларисой не виделись. Он ей не писал — не знал, куда отправлять письма.

— Сколько ей тут? — внезапно осипшим голосом спросил Варяг.

— За год до гибели… Значит, тридцать один.

Все сходится… — глухо пробормотал Варяг. — Тогда ей было двадцать четыре. Вот что, Игорь Васильевич, мне надо повидать вашего Стасика… Пожалуйста, устройте нам встречу!

Ей был крайне неприятен этот клиент, но Марина уже давно научилась отделять мух личных симпатий и антипатий от котлет работы. Ей тут было скверно, она хотела побыстрее отработать свой номер и прыгнуть в теплый салон Валеркиного «жигуля».

И вообще не нравилось ей в этом особняке. Сразу не понравилось, когда к ним подвалил тот охранник из джипа. Смутное предчувствие какой-то беды прямо- таки витало в воздухе. Слишком уж грубыми и непредсказуемо злыми были эти пьяные мужики.

Они зашли в спальню. Норвежец сразу сбросил халат и, усевшись на ковер перед тумбочкой, стал выдвигать ящички, явно что-то ища.

Марина осмотрелась. Огромная двуспальная кровать с резной спинкой была накрыта черным атласным покрывалом. Красиво, но мрачновато. По бокам — светильники в форме пальм.

Ей стало холодно. Не топят тут, что ли?

Мужчина бубнил что-то себе под нос. Оглянулся. Грубо, презрительно сказал:

— Чего стоишь?! Раздевайся давай! Что тебе, особое приглашение надо?

«Козел пьяный, — брезгливо подумала девушка и стала стягивать платье. — Может, он еще и извращенец какой-нибудь? Хорошо хоть бухой: трахнет и уснет быстрее».

Оставшись в одном нижнем белье, Марина замерзла еще больше.

Норвежец тем временем нашел, что искал, — пакетик с белым порошком. Сделав на полированной поверхности тумбочки «дорожку», свернул трубочкой белый квадратик бумаги.

«Наркоман, — поняла Марина, — сейчас нюхнет, придурок… Хреновые дела. Под кокаином они все резвыми становятся. Да еще под бухалово! Видно, придется по полной программе отрабатывать — так просто этот кобель не уснет!»

Вдохнув наркотик, Норвежец некоторое время сидел неподвижно, только слегка потряхивал головой. Потом, когда «забрало», вскочил. Глаза его сверкали так, что, казалось, вот-вот выскочат из орбит, движения стали какими-то резкими, дергаными. От былой пьяной расслабленности не осталось и следа.

— Так! На чем мы остановились? — громко, каким-то чужим голосом рявкнул Норвежец, подходя к девице.

Марине стало не по себе от этого остекленевшего взгляда. Но она взяла себя в руки и профессионально улыбнулась:

— Иди сюда, моя лапочка! Ты такой симпатичный. Как ты хочешь? Ложись, я сама все сделаю.

— Ну уж нет! — Он с жадностью оглядывал крепкое тело, скользил взглядом по высокой груди с коричневыми кружками вокруг сосков, по упругому животу с золотой сережкой в пупке, по выбритому лобку, по широким гладким бедрам. — Делать все буду я. А ты смотри!

Норвежец подошел к шкафу и распахнул дверцы. Марина озабоченно наблюдала за ним. Может, за «резинкой» полез, свое добро предпочитает? Клиент обернулся. Вот урод! В руках он держал самую настоящую плетку. Махнул ею в воздухе, рассекая воздух.

— Ну как? Специально для тебя приготовил!

Марина отшатнулась. Это не шутка. Накачанный наркотиками мерзавец хочет по-настоящему ее отхлестать.

— Э-э, послушай! — хрипло сказал Марина. — Я этого не люблю. Убери это… Я такими вещами не занимаюсь. Если хочешь, позови Татьяну!

Сплетенная косичкой плетка со свистом обрушилась девушке на плечо. Она закричала и выгнулась от невыносимой боли. Марина инстинктивно ощупала мгновенно вздувшийся рубец на коже и разрыдалась, г — Ты мне не указывай! — зарычал вмиг озверевший Норвежец. — Я буду делать то, что мне нравится. И не с Татьяной, а с тобой! А ты… Улыбайся, падла! Улыбайся!

Он визгливо рассмеялся и ударил ее по спине еще раз. Девушка упала на ковер.

 — Вставай! — заорал он. — Ползи в койку, тварь!

Марина кое-как поднялась. Когда в воздухе снова взвилась плетка, она, забыв о профессиональной этике, изо всех сил толкнула его в грудь. Норвежец пошатнулся и едва не упал навзничь.

— Ах так? Сука! Замочу!

Бросив плетку на пол, он подскочил к тумбочке и выдвинул верхний ящик. Пошарив там рукой, вынул металлический прутик.

Марина сначала даже не поняла, что это. Потом стало ясно: он сделал в воздухе какое-то неуловимое движение — и из стального прутика выскочило длинное лезвие. Одурманенного спиртным и наркотиками мужика трясло, даже зубы стучали.