Вячеслав Жуков - «Шестисотая» улика

– Ну, опер, давай теперь, не промахнись.

Один выстрел. Второй… Третий… Надо постараться хотя бы на миг успокоиться, чтобы не потерять драгоценные секунды. И Федор замер, прижавшись к углу дощатого вагончика. Руки расслабил так, как малыш держащий детскую игрушку, с той лишь разницей, что вместо игрушки в майорских руках был пистолет. Прицелился, почувствовав, будто окружающий его мир, замер. И плавно нажал на курок. Выстрела как будто не услышал. Только пистолет в его руках остервенело вздрогнул.

По тому, что он на этот раз не промазал, догадался, когда из пробитого шланга ударила тугая струя горячего масла. Прямо в переднее открытое окно кабины, заливая кнопки, рычаги управления и человека, который запустил всю эту громадину в действие.

Из кабины пресса послышался страшный крик. В голову и лицо, водителю «четверки», под сильным давлением била струя горячего масла. Бросив пистолет, он пытался выбраться из кабины и не мог открыть дверь, которую сам же запер изнутри.

Федор ему помогать не стал. Достав из кармана наручники, за левую руку пристегнул Шевчука к руке бывшего руководителя автомобильного альянса, и побежал на выручку Грека и Ваняшина.

Вытащить обоих через двери, не было никакой возможности. Мешали металлические борта платформы. Оставалось заднее окно, которое все потрескалось, но еще не выпало из резиновых крепежей.

Опера сидели на заднем сиденье «Мерседеса». Туманов вскарабкался на платформу и, пригибаясь под нависшей плитой, подобрался к иномарке. Это было делом нелегким, потому что ему высокому пришлось хорошенько пригнуться.

– Живы? – спросил майор, мельком глянув на побитые физиономии сыщиков. Не сдаются его помощники, не падают духом.

– Живы, живы, Федя, – торопливо проговорил Грек, искоса поглядывая на нависшую над ними плиту пресса. – Ты только поторопись. Вытащи нас скорей отсюда. Тяни меня первого. Лешка тяжелый, на него время много уйдет. Мы потом его вдвоем вытащим.

– Да погоди ты, – Федор посмотрел на растрескавшееся стекло, от которого надо было сначала как-то избавиться. А вот как, майор не знал. Сверху на нем края острые, руками не ухватишься. И тут майору пришла мысль, вообще не вытаскивать его, а разбить до конца.

– А ну, берегите глаза, – скомандовал Туманов и с размаху ударил рукоятью пистолета по стеклу. Так он делал до тех пор, пока стекло не вывалилось внутрь салона «Мерседеса», обсыпав Грека с Ваняшиным мелкими осколками.

Грек высунул в окно стянутые скотчем руки.

– Давай, Федя, тяни. Родной.

Туманов рванул усатого капитана так, что тот в буквальном смысле вылетел из машины, как пробка шампанского вылетает из бутылки. С лейтенантом Ваняшиным пришлось сложнее. Тот оказался слишком тяжелым и, вытаскивая его из салона вместе с Федором Тумановым, Грек орал:

– Ну, Лешка, паразит. Отожрался, как кабан. И как только тебя такого бабы на себе держат.

– Ты, тяни, – с недовольством отозвался Ваняшин, услышав, как плита пресса немного опустилась на крышу «Мерседеса», отчего та издала скрежетание, а сам корпус машины предательски вздрогнул, рискуя смяться и превратиться в груду металла.

– Давай, Саня! – крикнул Туманов и дернул лейтенанта за левую руку. Грек дернул за правую. Сам Ваняшин оттолкнулся ногами от переднего сиденья и таким образом вылетел из салона.

Федор увидел, что масло из шланга, пробитого пулей из его пистолета, вытекает уже не так, как в начале. Не то давление. Подумал о том, что когда оно окажется в насосе меньше положенной нормы, шток не выдержит тяжести плиты пресса и отпустит ее сразу вниз.

Что будет тогда со всеми ними, об этом майору было страшно подумать, особенно сейчас, поэтому он крикнул Греку с Ваняшиным:

– Прыгайте с платформы. Быстрей.

Молодой Ваняшин, пригнувшись и отбежав от «Мерседеса», проворно перекатился через металлический край ограждения платформы и быстро спрыгнул на землю. С Греком оказалось сложнее. Не та прыть у старичка. Пригибаясь, он подбежал к ограждению, но перепрыгнуть через него сразу не смог. Затекли ноги, пока сидел в одном положении. Пришлось Туманову помочь ему.

Федор перебросил Грека через ограждение платформы, и, не теряя ни минуты драгоценного времени, прыгнул сам, больно ударившись при этом об валявшуюся на земле покрышку от автомобиля. Но это было ничто, в сравнение с тем, что произошло в следующую секунду.

Шланг разорвался в том месте, где майор прострелил его. Извиваясь из стороны в сторону, как ядовитая змея в смертельной агонии, он выпустил остатки масла из насоса, из-за чего упало давление в штоке и он, как и предполагал Федор, больше не смог удерживать многотонную плиту. Она рухнула вниз, в миг, превратив находящейся под ней «Мерседес», в распластанный лист металла.

Увидев, что стало с машиной, в которой они с Ваняшиным только что были, капитан Грек зажмурился, покрутил головой, потом открыл глаза и сказал:

– Вот, епона мать.

Ваняшин молчал под впечатлением случившегося, представляя во что, сейчас превратились бы они, если бы им не пришел на выручку их боевой друг майор.

Сидя на земле, и поглаживая ушибленную об покрышку ногу, майор улыбнулся. Теперь можно было это сделать. Грек с Ваняшиным живы, а ушибленная нога, это мелочи жизни. Стоит ли на нее обращать внимания. Сейчас гораздо важнее другое, а пока майор спросил:

– Вы зачем туда забрались? – кивнул он на платформу пресса.

– Так ведь мы не сами, Николаич, – пустился объяснять Грек. – Эти господа нам придумали такую смерть, – указал он на Бабенко и капитана Шевчука.

– Ладно, Сан Саныч, у нас еще будет время, поговорить об этом отдельно, – пообещал майор Туманов.

Федор встал, отряхнулся. Достал из кармана диктофон. Проверил, не разбил ли его, пока кувыркался тут? Оказалось, что диктофон в порядке. Показал его Бабенко.

– На нем записано все, что вы мне наговорили и этот ублюдок, – кивнул майор на продажного гаишника.

– Одно слово – мент, – произнес Бабенко с открытой неприязнью и отвернулся. Сейчас ему не хотелось видеть ни чью рожу: ни этого лопуха – капитана Шевчука, ни майора Туманова с его операми.

Бабенко и капитана Шевчука оперативники доставили в изолятор временного содержания, находящийся при управлении. Водителя «четверки» пришлось отправить в больницу с ожогами лица и глаз.

Несколько лет назад Николай Константинович Бабенко, старший следователь по особо важным делам, расследовал сложное уголовное дело, в котором были замешаны три очень известных вора в законе. Причем один из них, по кличке Рыба, входил в верхушку воровской иерархии и был хранителем общаковских денег. Кличку эту Василий Рыбаков получил не столько за свою фамилию, сколько за свою неразговорчивость. В деле его фамилия почти не фигурировала. И возможно, не всплыла бы совсем, если б агентура не донесла о готовившейся ворами переправке крупной суммы денег в Швейцарию. И чем больше Николай Константинович вникал в суть дела, тем больше понимал, что у него, как у следователя нет никаких шансов довести это дело до суда. И не только потому, что в нем фигурируют три самых известных, самых авторитетных вора в законе, с которыми судьи, вряд ли захотят связываться. Еще там всплыли имена чиновников такого высокого ранга, что следователю Бабенко стало не по себе. Так или иначе, но именно эти чиновники, наделенные огромной властью, принимали деятельное участие в переправке воровских денег за рубеж.

Понимая, что в недалеком будущим, существовать ворам в России будет не так комфортно, они решили обеспечить себя комфортом далеко за пределами любимой родины. А заодно и тех чиновников, кто им помогал в криминальном бизнесе. Бабенко уже знал несколько имен и фамилий, кто отбыл на постоянное место жительство за границу, но ручеек денег для них не иссекаемо продолжал идти из России. Огромный теневой механизм криминала работал по полную мощь, отправляя в Швейцарский банк миллионы долларов для живущих по всему свету российских воров в законе, которые взамен, на далекую родину отправляли тонны наркотиков, нисколько не обременяя себя заботами о молодом поколении, которое они травили этим дурманом. Главное – бизнес. А он как раз был отрегулирован на высшем уровне, принося баснословные доходы.

За этот бизнес, как раз и отвечали три вора, среди которых был и хранитель общака Вася Рыба, человек уже не молодой и почти не посещавший светские вечеринки. Принадлежавший к старой воровской касте, Рыба не имел семьи, даже не позволяя себе завести постоянную любовницу, предпочитая вести затворнический образ жизни. Его жизнь можно было сравнить с жизнью монаха, отдававшего все время молитвам да хранению неприкасаемой святыни, с той лишь разницей, что молился Рыба совершенно другим ангелам хранителям, а святыней для него были общаковские деньги. Он один знал, где они спрятаны до того момента, как отправятся за пределы страны. До самого конечного пункта Вася Рыба лично сопровождал бесценный груз.