Евгений Сухов - Лихая гастроль

– Так и сказал? – пуще прежнего подивился Аристарх Ксенофонтович.

– Так и сказали, батенька, – уверил Епифанцев. – А чего же не сказать – ясное дело, язык-то без костей. Мы, в отличие от вас, по всяким Парижам не разъезжаем, вот потому и ходим в чем бог послал, – потянул он пальцами за отворот зеленого сюртука.

– Так что же мне, так и шляться, что ли, по пароходу в этом рубище? – невесело протянул Аристарх Ксенофонтович. – Чай я не босяк какой-нибудь, я бас всея Руси! Сам Федор Иванович Шаляпин, – произнес он величаво, ткнув перстом в небо.

– Полноте вам, батенька, – отмахнулся Феоктист Евграфович. – Вам бы нотную грамоту подучить, а то орете, как лось во время гона! А рубашку возьмите, – бросил он на кровать косоворотку. – Это, конечно, не фраки, коими у вас в Париже все комнаты забиты, но у нас в России нынче все так ходят.

Прозвучал длинный гудок: капитан поприветствовал идущий по встречному курсу пароход – точную копию «Самсона». На открытой третьей палубе с зонтиками в руках прохаживались дамы в длинных белых платьях. Барышню, находившуюся у самого борта, Аристарх сумел рассмотреть в деталях: молодая, какой может быть только гимназистка седьмого класса, с длинной гибкой шеей, как у лебедушки, и с подчеркнутой талией. Она помахала проходящему пароходу узкой кистью и спряталась за надпалубные надстройки. В борт ударила встречная волна, слегка колыхнув пароход.

Надев косоворотку, Худородов глянул в зеркало. На вид обыкновенный купчина, каких только на одном пароходе наберется полтора десятка.

– Где же мой портфель? – завертел артист лохматой головой.

– А зачем он вам, батенька? – хмыкнул невесело Епифанцев.

– Надо бы того… опохмелиться! А то жар внутри такой, что житья никакого! Будто бы печь! У меня там гонорар лежит.

– Только ведь нет более портфеля, – развел руками Феоктист Евграфович.

– То есть как нет?! – едва не подскочил на месте артист.

– А вот так, нет… Давеча вы сели в покер играть с одним капитаном-кавалеристом – так продулись враз! Поначалу вам везло, на целую тысячу его обыграли, а потом целых шесть отдали.

– Так что же вы меня не оттащили? – обиженно прогудел артист.

– Да разве такую махину оттащишь? – не на шутку осерчал Епифанцев. – Я за левую руку держу, Марк Модестович за правую тянет, а ты нас как котят с себя сбрасываешь и дальше играешь. Марианна даже подходила, так вы и ее не послушали. Совестно, право! – покачал он головой.

Прошедший день понемногу приобретал все более отчетливые рисунки. Откуда-то из закоулков подсознания, едва покачиваясь, выплыл игральный стол, на котором был разложен полукругом аккуратный пасьянс. Со стороны он сумел рассмотреть даже себя, нервно поглядывающего на «открытые магазины». А над картами нависала круглая физиономия кавалериста с широкими черными усами.

– Неловко как-то, – согласился Худородов. – Так что же делать?

– А чего вам делать еще, милейший? – усмехнулся Епифанцев. – Для вас ведь три тысячи рубликов – это всего лишь скорлупки от орешков. Вы же так и кричали, что по всей России у вас две дюжины доходных домов, не считая трех заводов мануфактуры. Коли уж вы так богаты, так, может быть, поделились бы с нами, со своими компаньонами?

Аристарх Ксенофонтович только отмахнулся.

– Какое там! Мне бы сейчас хоть на чарку наскрести. Может, уважишь, Феоктист Евграфович, а уж я твое добро не позабуду!

– Ладно, сочтемся, – кивнул Епифанцев. – Будет тебе чарка. А это что за газета? – показал он на стол, где лежал вчетверо сложенный замасленный листок.

– Сам-то я газет не читаю, – сказал артист. – Видать, от капитана осталось, когда он на ней воблу резал. Человек он военный, следит за новостями.

Аристарх Ксенофонтович даже улыбнулся, довольный тем, что память понемногу возвращалась.

Феоктист Евграфович поднял со стола газету, прочитал название: «Московский вестник». Именно в ней отражались наиболее значимые события прошедшего дня. А таких, судя по количеству написанного, набиралось немало. Не было дня, чтобы в губернский город не заглянула какая-нибудь знаменитость или значимая персона, которой непременно отводилось немало газетных полос. А уж торжествам – юбилеям важных особ, свадьбам их отпрысков, балам, устраиваемым губернатором, – отводилась целая страница, где непременно расписывалось, в какие именно наряды были одеты гости. Подсчитывалось число украшений – бриллиантов с изумрудами, – которые были на дамах. Порой на балах набиралось такое огромное количество украшений, что они свободно могли бы соперничать с Алмазным фондом.

И уже ниже, в конце четвертой страницы, давались объявления разного толка. По большей части преобладали объявления о знакомстве на предмет создания крепких (но часто и необязательных) отношений с молодым человеком (барышней). Здесь же женщины искали серьезного покровителя, а мужчины – воплощение своей мечты. Нередко им удавалось встретить именно то, чего они желали. Здесь же помещались объявления разного толка: начиная от продажи египетских котят до корма для «говорящих попугаев». В этот раз внимание Епифанцева привлекло объявление:

«Чиновник с восьмилетним стажем и непорочным формуляром с окладом в 150 руб. уплатит 1000 руб. всякому лицу, который отыщет для него место с окладом в 250 руб. Предложения прошу высылать по адресу Ямская, дом. 14, кв. 5».

На этой же странице, только несколько ниже, Феоктист Евграфович прочитал еще одно объявление:

«Срочно продаю родовое имение на Подколокольном переулке. Дом князя Курагина».

Свернув газету вчетверо, Феоктист Евграфович довольно хмыкнул:

– Ну, чего разлегся тут, бас ты наш косолапый, поднимайся! Дело у меня в Москве имеется.

– Чарочку бы поднести… – взмолился Аристарх Ксенофонтович.

– Будет тебе чарочка, только ты давай поторапливайся! Через час в Москве выходим!

Выйдя из каюты, Феоктист Евграфович заторопился на палубу, где его ожидала Ефросинья Мельникова с подругой. Неделю назад они побывали в Елабуге, где Фрося, представившись знаменитой Анастасией Мальцевой, устроила три концерта. Успех был ошеломляющим! Публика заставляла ее бисировать по пятнадцать, двадцать раз. На сцену вместе с букетами летели деньги, которые просто собирали в большие корзины, а один из поклонников подарил певице огромный букет, сделанный из пятисотрублевок. Фросе предстояло выступить еще в Нижнем Новгороде, уже облепленном огромными афишами о предстоящих гастролях знаменитой Анастасии Мальцевой.

На палубе Феоктист Евграфович увидел Краснощекова, о чем-то разговаривающего с Ефросиньей.

– Вот что, Марк, мне с Аристархом нужно будет задержаться на некоторое время в Москве…

– Неожиданно как-то.

– Намечается интересное дельце, уж не хотелось бы отказать себе в удовольствии… А ты давай езжай по «железке» в Нижний вместе с дамами. Остановишься в «Парижском подворье», там все предусмотрено. Проведешь два концерта – и назад!

– Может, сделаем три? Публика ее хорошо встречает.

– Не стоит. Слишком рискованно.

– Может, все-таки подключить Аристарха?

– Слишком непредсказуем наш Шаляпин; да и намозолили мы с ним глаза по всей России-матушке, не ровен час, полиция заинтересуется. Помнишь, как его журналист пытал?

– Помню.

– Не нравится мне все это!

– Меня тоже насторожило.

– А Мальцева – человек новый, но давно на слуху, а видеть ее мало кому доводилось. Не подведешь?

– Сделаю все, что смогу, Феоктист Евграфович.

Кивнув на прощание, Епифанцев заторопился в каюту.

Московская сыскная полиция находилась в Большом Гнездниковском переулке, в сорок восьмом околотке, расположенном к северо-западу от центра Москвы. Квартира начальника сыска размещалась на втором этаже, откуда открывался вид на Тверской бульвар. Окна рабочего кабинета выходили во внутренний дворик, в котором всегда царил покой.

Григорию Васильевичу Аристову и раньше приходилось бывать в этом огромном помпезном здании, как в качестве рядового сотрудника сыска, так и в качестве надзирателя сыскной полиции, но он никогда не предполагал, что может войти сюда в качестве хозяина. Однако с соизволения государя императора подобное случилось, и в прошлом месяце он вступил в должность начальника Московской сыскной полиции.

Вскоре Аристов взял себе за обыкновение прохаживаться по его длинным коридорам, смотреть через окна и наблюдать за прохожими, в чем он находил вдохновение. Особенно ему нравилось смотреть на МХАТ, и он даже всерьез подумывал о том, чтобы перенести служебную квартиру именно на эту сторону. На краю тротуара стояла огромная афишная тумба, на которой расклеивали репертуар театра, так что Григорий Васильевич всегда был в курсе бенефисов ведущих артистов. И уже дважды наведался в театр в новом чине.