Ричард Паттерсон - Степень вины

— На бедре.

— Можно посмотреть?

Мария не ответила. Шелтон взглянула на Монка. Не говоря ни слова, тот отошел в другой угол комнаты. Шелтон мягко сказала:

— Это поможет нам.

Мария огляделась. Монк отдергивал шторы. Партнер Монка — бледный лысеющий человек, чем-то напоминавший священника, — стоял над ее черным пистолетом. Коп в форме — тот, что допрашивал ее, — смотрел на коллегу с выражением безмерного уныния.

Мария медленно задрала подол юбки.

Царапина как будто даже увеличилась — алела выступающей полосой под колготками. Шелтон наклонила голову:

— А здесь что?

— Он стягивал с меня колготки.

Шелтон рассматривала рану.

— Колготки были на вас?

— Да. Конечно.

Почти заботливо Шелтон опустила подол ее юбки. Только мгновение спустя Мария заметила, что она внимательно разглядывает ткань.

— Можно посмотреть ваши руки?

Мария кивнула. Шелтон взяла обе ее руки в свои, и тон ее стал холодно-вежливым.

— Я хотела бы взять пробы. Из-под ногтей.

Быстро подойдя к черной сумке, открыла ее. Вернулась, снова опустилась на колени, держа в руках тонкий металлический инструмент и белый конвертик.

— Можно?

Дождавшись ответного кивка, Шелтон скользнула инструментом под ноготь указательного пальца правой руки. В этот момент Мария увидела золотые дужки ее серег.

Палец за пальцем женщина брала пробы. Неожиданно у Марии появилось странное ощущение, что она голая.

— Я устала, — прошептала она.

— Только три осталось, — ответила Шелтон голосом педиатра, разговаривающего с ребенком. — Заканчиваю.

Мария едва сидела. Она уже ни на что не была способна.

— Спасибо. — Медэксперт поднялась.

И замерла, глядя на магнитофон. По ее глазам было видно, что она уже обдумывает вопрос, собираясь что-то выяснить. Мария представила себе, как удивится Шелтон, услышав магнитофонную запись. Но та отошла к Монку, так ни о чем и не спросив.

Стоя возле Ренсома, они о чем-то говорили, но так тихо, что ничего не было слышно. Мария почувствовала, что совершенно одинока.

Монк кивнул Шелтон и подошел к ней.

— Мы вынуждены взять вас с собой, в отдел убийств. Надо разобраться в том, что случилось.

У нее возникло ощущение, что все тело одеревенело.

— Долго мне придется там пробыть? — спросила она.

— Несколько часов. Пока мы не разберемся со всем этим.

Мария отметила про себя, что он никогда не извиняется перед ней, будто бы имеет депо с неодушевленным предметом, подлежащим обработке.

— Он оскорбил меня, — сказала она.

— Расскажете. — Голос не был ни равнодушным, ни участливым. — Вы нам все об этом расскажете.

По его тону было ясно: в полицейском ведомстве ей предстоит провести долгие и долгие часы. Встав, Мария поняла, что ноги плохо держат ее. Я в порядке, сказала она себе. Просто долго сидела.

— Ди Стефано проводит вас, — сказал Монк. Полицейский с унылым лицом взял ее под руку. Нетвердо ступая, поддерживаемая и направляемая им, она пошла к двери. Сколько часов, подумалось ей, прошло с того времени, когда она впервые вошла сюда, взяла бокал из его рук? Слушала женский голос с магнитофонной ленты, говоривший ей, чего хочет от нее Ренсом?

Оборачиваясь, Мария почти надеялась, что увидит пустую комнату.

Магнитофон все еще стоял на кофейном столике.

Второй коп складывал бокалы в сумку. Слева от него Шелтон переворачивала Ренсома на спину. Ренсом уставился в потолок пустым и пристальным взглядом, а в это время она рассматривала его рубашку, пальцы. Натянула пластиковые пакеты на его руки.

Мария почувствовала — и это было неожиданно и совершенно непостижимо, — что не может, совершенно не может оставить их здесь с Ренсомом.

— Идемте, мисс Карелли.

Дверь закрылась за ними.

Коридор этажом ниже почуял чрезвычайное происшествие. Консьержка, несколько туристов, мужчина средних лет, обнимавший за плечи некое существо, похожее на дорогостоящую проститутку. И больше никого. Та часть сознания Марии, что сохранила способность к здравым рассуждениям, отметила: пресса пока не знает.

Снаружи было холодно. Пока они шли к патрульному автомобилю, она окидывала взглядом городской пейзаж вокруг Ноб-Хилла, но не видела ничего. Потом за ней захлопнулась дверца автомобиля, стало тесно и темно.

Оказавшись на заднем сиденье, Мария увидела перед собой металлическую решетку, отделявшую ее от Ди Стефано. Тот запустил двигатель.

— Подождите немного, — попросила она. — Откройте, пожалуйста, окно.

Дворец правосудия был огромным монолитом — длиннее футбольного поля и совершенно безликим. Коридор уныл, как отделение «Скорой помощи»: свет матовых лампочек, голые стены, на полу — зеленая виниловая плитка, стертая ногами бесчисленных посетителей. Ренегаты городского дна сновали по коридорам, обделывая свои делишки с полицией. У Марии было фантастическое ощущение человека, попавшего в иной мир.

Ее провели на седьмой этаж, через дверь с надписью черными буквами: «Убийства», и поместили в комнату без окон под номером 8-11. Кто-то принес кофе с порошковыми сливками и палочкой для размешивания. Она осмотрелась: длинный стол, жесткие деревянные стулья, желтые стены, пол с зеленым ковровым покрытием. Кофе был некрепкий и на вкус горький.

Она ждала два часа.

Что они там делают? Глядя на голую стену, Мария мысленно повторяла вместе с Шелтон все стадии экспертизы: вот та дюйм за дюймом[7] осматривает тело, вот ее палец скользит по царапинам на ягодицах Ренсома, вот она застыла над раной. Что она там увидела?

Мария задумчиво потрогала синяк под глазом.

Синяк набух и отозвался на прикосновение болью. А стоило повернуть голову — болела расцарапанная шея.

Ногти. Шелтон их осматривала. Посмотрела и у Ренсома. После этого снова осмотрела рану. Потом Марию увезли.

В дверях появился Монк.

— Жалоб нет?

— Нет.

— Вы готовы отвечать на вопросы?

— Да. — Она почувствовала прилив энергии. — Мне хотелось бы поскорее покончить с этим.

Он вышел и через некоторое время вернулся с магнитофоном. Поставил его на стол между ними.

Мария, как зачарованная, смотрела на аппарат.

— Что здесь записано? — наконец спросила она. Монк посмотрел на нее оценивающим взглядом.

— Чистая кассета, — ответил он. — У нас записываются все допросы.

Это почему-то оказалось для нее неожиданностью. Не сводя глаз с магнитофона, она кивнула.

Монк нажал кнопку. Мария смотрела, как катушки стали медленно вращаться.

— Это предварительное следствие по делу об убийстве. — Полицейский говорил нарочито монотонным голосом. — Тринадцатое января, четыре часа пять минут пополудни. Потерпевший — Марк Ренсом. Допрашивается Мария Карелли. Допрос веду я — инспектор Чарльз Монк.

Из внутреннего кармана пиджака он вынул небольшую белую карточку.

— Мисс Карелли, мы обязаны поставить вас в известность о ваших правах. С этой карточки я буду зачитывать вам соответствующие положения. Отвечайте, пожалуйста, отчетливо и ясно.

— Хорошо.

— Вы имеете право на молчание. Это означает, что вы можете не отвечать на какие-либо вопросы. Вам это понятно?

— Да.

— Все, что вы говорите, может быть использовано против вас в суде. Это понятно?

Мария смотрела, как катушка сделала один оборот, потом другой…

— Мисс Карелли?

— Да. Мне понятно.

— По вашей просьбе на допросе может присутствовать адвокат. Если вы не в состоянии нанять адвоката, его помощь будет вам обеспечена. Это вы понимаете?

— Да. Конечно.

— Есть необходимость присутствия на данном допросе адвоката?

— Нет.

— Готовы ли вы отвечать на мои вопросы?

— Да. — Оторвав взгляд от магнитофонной ленты, она выпрямилась. — Он изнасиловать меня пытался. Это кого-нибудь здесь волнует?

Минутное замешательство, и Монк невозмутимо приступил к допросу.

— Вы были знакомы с Марком Ренсомом?

— Как и все, я знала его. — Она уточнила: — Марк Ренсом был знаменитостью. Но я никогда не встречалась с ним до сегодняшнего дня.

— Как вы оказались в его номере?

— Это связано с моей работой. — Помедлив, она сказала: — Сколько раз мне объяснять одно и то же?

Минуту Монк рассматривал ее.

— Лично я все это знаю, — ответил он. — Но идет магнитофонная запись.

— Ну хорошо. — Она пожала плечами. — Я — тележурналистка, из Эй-би-си. С осени участвую в программе «Дидлайн», готовлю интервью.

Неожиданно Марии захотелось, чтобы Монк подтвердил, что была у нее жизнь и вне этой комнаты.

— Вы смотрели — по вторникам, вечером?

Инспектор молчал, не желая, чтобы тон допроса изменился.