Александр Апраксин - Ловкачи

Во время перерыва между первым и вторым блюдом Хмуров продолжал развивать все ту же тему.

— Для примера, — говорил он, — возьмем хоть один вчерашний день. Завтрак здесь, обед в «Эрмитаже», мой номер, экипаж — все это я уж не считаю, без этого я обойтись не могу, — а в одной «Стрельне» мы оставили по сорока восьми рублей на брата.

— Да ведь не каждый день! — заметил ему Огрызков. — Ты мне лучше скажи: что ты после завтрака намерен делать?

— Мне ехать надо.

— Куда это? Все туда же?

— То есть как туда?

— Да почем я-то знаю! — засмеялся толстяк. — Разве ты сказывал, где ты вчера был между завтраком и обедом да потом после обеда до двух часов ночи?

Им подали крокетки.

— Любопытство — великий порок, — сказал шутливо Хмуров, — и бывает зачастую наказано.

— Я и не любопытствую, — продолжал, все так же улыбаясь, Огрызков. — Положи-ка мне спаржи, вот так, довольно, спасибо. Мне и любопытствовать, признаться, нечего, когда я и так все знаю.

Хмуров от удивления не донес вилки с куском до рта.

— Что такое? Что ты знаешь?

— Сказать тебе?

— Понятно дело: говори.

— И ты не рассердишься?

— Чего же сердиться! Если правда, скажу: да, правда, действительно верно, если же чушь какая-нибудь, то просто посмеюсь, посмеемся вместе.

— Ты был, — ответил на это Огрызков, тоже приостанавливаясь есть, — и будешь снова сегодня у Зинаиды Николаевны Мирковой…

— Но почему ты знаешь? — воскликнул Иван Александрович.

— Эх, брат, почему все узнается? По простой случайности или по стечению обстоятельств. Кушай, пожалуйста, стынет; да вот вина мне еще налей. Благодарю. Ах, чудак ты эдакий! Где тебе от нас, московских док, такую штуку скрыть! (Хмуров начинал краснеть при мысли: «Неужели же он все знает, то есть и о деньгах и остальное?») На Зинаиду-то Николаевну Миркову давно уж у многих до тебя глаза разгорались. За нею, может быть, особый надзор учрежден! И вдруг ты предполагаешь, что так никто из нас ничего и не проведает.

У Хмурова аппетит весь сразу пропал. «Шутит он или так просто сдуру болтает?» — думалось ему.

— Одно только тебе скажу, — добавил Огрызков, — будь осторожен и держи ухо востро.

— Но почему же?

— Почему? А очень просто. Дай доесть, и я тебе мигом все растолкую.

Иван Александрович Хмуров испытывал немалое смущение.

Странным и даже совершенно непонятным ему казалось, что этот добродушнейший толстяк Огрызков, который недавно еще до его поправки ссудил его ста рублями, который, по-видимому, интересовался главным образом упитыванием своей особы, а потом уже всяческими развлечениями, — мог бы вообще-то проникать в какие-либо дела, да еще в столь тайные, как его, Хмурова, расчеты по отношению ко вдове Мирковой.

Ивану Александровичу одно то уже, что успели проведать про его знакомство с нею, было неприятно. Но теперь он опасался, как бы Огрызков не догадался о том, что ему удалось поправиться на ее деньги, а совсем не на присланные будто бы из деревни доходы.

Но поставить прямо вопрос он, конечно, считал невозможным, и приходилось терпеливо выжидать, пока Сергей Сергеевич свои крокетки доест, чтобы от него услышать то, что он сам захочет ему сказать.

— Вот видишь ли, — начал свои объяснения толстяк, — Зинаида Николаевна — кусок для многих лакомый. Она и баба-то красивая…

— То есть более видная, нежели красивая, — перебил его Хмуров.

— Однако тебе понравилась! Но дело не в одной красоте: она богата, и — что еще весьма важно — она независима! Совершенная свобода для женщины богатой — это, во-первых, величайшая по нашим временам редкость, а во-вторых, представляет мужчине, понравившемуся ей, огромные шансы. Только Зинаида Николаевна женщина очень и очень осторожная. Малейшее что ее сейчас же может смутить. К ней уже подбирались многие. Она никого к себе через порог не допускала, а только издали или на так называемой нейтральной почве разглядывала. Она умница, и, во всяком случае еще до окончательного решения, она будет следить за каждым шагом своего избранника. Будь осторожен.

Потом, вдруг обернувшись к официанту, убиравшему со стола, Огрызков сказал:

— Давай нам кофе.

Хмуров был в крайнем недоумении. Ему всегда казалось, что Сергей Сергеевич, наравне со всеми в том кружке москвичей, в который ему удалось вновь втереться по возвращении из долгой отлучки, ничего решительного о нем не подозревает и считает его за человека вполне обеспеченного. Пока дела шли плохо, он всячески старался этого компании своей не показывать и, как бы там ни тянулся и ни путался в долгах, закладывая даже часы своего номерного из меблированных комнат, но в обществе всегда платил свою долю за завтраком, обедом и ужином да все время щеголял в роскошном экипаже от Ечкина. Так, мимоходом как-то, ему довелось занять у Огрызкова сотенную, и он уже рассчитался с ним.

В эту минуту ему хотелось еще верить во всякие самообманы, но, с другой стороны, Сергей Сергеевич говорил хотя и вскользь, не затрагивая главного вопроса, а намеками достаточно-таки ясными, и это более всего тревожило Хмурова.

Вдруг еще одна мысль промелькнула у него в голове, и он спросил:

— Но скажи, пожалуйста, как ты узнал о том, что я начал бывать у нее?

— Нет ничего проще. Во флигеле Мирковой живет Савелов. Он тебя видел и сейчас мне рассказывал.

Невольно Хмуров снова вытянул шею и взглянул в ту половину ресторанного зала, где сидели все еще за столиком Савелов и полковник.

Зато, с другой стороны, у него тотчас же отлегло от сердца. Стало быть, Огрызков сам только сейчас, входя в общий зал «Славянского базара» и здороваясь с Савеловым, узнал вскользь о том, что его, Хмурова, стала принимать у себя Зинаида Николаевна Миркова. В таком случае никаких опасений быть не может и Огрызкову о деньгах мысль и в голову не придет.

Что касается Мирковой, так оно еще во сто раз лучше, если она до его времени была осторожна: не захочет же она себя компрометировать; и дело все обойдется, лишь бы время выиграть.

Он даже повеселел.

— А не выпить ли нам коньячку? — спросил он и на утвердительный кивок головою Огрызкова распорядился.

Приятели сидели за чашечками мокко и закурили по тонкой, ароматичной гаванне. Уже совершенно оправившийся Хмуров самоуверенно говорил:

— Со мною опасаться нечего! Если прекрасная Зинаида Николаевна осторожна, что женщине во всяком случае только может делать честь, то и я не вчера на свет родился, прекраснейшим образом знаю, чего я хочу, куда стремлюсь и как этого достигнуть.

Он потянул из своей сигары, помахал ею слегка и медленно около носа, а потом продолжал:

— Раз не секрет, что я стал бывать у Зинаиды Николаевны в доме, пусть не будет секретом и то, что у меня по отношению к ней самые честные намерения.

— К женщине еще красивой, да с двумя миллионами состояния, — улыбаясь, сказал Огрызков, — я полагаю, каждый охотно пойдет с честными намерениями.

— Ты меня не понял.

— А что же ты хотел сказать?

— Что я готов жениться на ней, что я и не думаю ограничиваться легким флиртом или банальным ухаживанием.

— А другие-то, ты полагаешь, не принесут ей и ее двум миллионам в жертву свою свободу? — спросил шутливо Сергей Сергеевич.

— Какое мне дело до других!

— Да, но им-то, пожалуй, будет дело до тебя!

— Ну, я соперничества не боюсь, — с презрительною усмешкою ответил на это Хмуров. — Лучшее доказательство моего первенства — это то, что я у нее принят, а на днях вы все узнаете еще кое-что другое.

— Желаю, желаю тебе от души! — совершенно искренне воскликнул Огрызков. — И если я тебя предупредил относительно осторожности, то, пожалуйста, не будь на меня в претензии.

Хмуров был готов ответить какою-то любезностью, но к нему подошел один из швейцаров и, склонившись, осторожно доложил:

— Вас, Иван Александрович, спрашивают барыня в карете.

Он слегка побледнел, но привычным движением руки с кольцами на мизинце расправил свои красивые усы и, извинившись перед Огрызковым, вышел.

На ходу швейцар ему доложил в виде пояснения:

— Оне вас просят совсем к ним выйти: пальто и шляпу извольте надеть-с.

Пришлось вернуться, еще раз извиниться, потребовать счет, но Огрызков предложил за все заплатить, с тем чтобы потом, при встрече, сосчитаться.

Странным казалось Хмурову, чтобы женщина, которая прослыла за особу тактичную, осторожную, могла бы приехать за ним в ресторан.

Что бы это означало?..

Он старался убедить себя, что сам никакого промаха не дал и что это просто так, все сейчас пустяком разъяснится, а в то же время было страшно и в мысли пробегал один только вопрос: «Ну а если?»

У подъезда экипажа не было. Он растерянно посмотрел на обе стороны и наконец только увидел ее карету, остановившуюся дальше, у входа в гостиницу, а не в ресторан. В этом уже замечалась некоторая мера предосторожности, так как мало ли кто из ее знакомых мог здесь жить или проездом остановиться!..