Игорь Чубаха - Пепел и кокаиновый король

В купе вежливо постучали.

– Ну?! – откликнулся Стрелочник.

– Чайку не желаете? – ласково прохрипели в коридоре.

– Неси.

– Вам сколько? – уточнили из-за двери.

– Мне парочку. А тебе? – Стрелочник глянул на Пепла сквозь круглые очки в металлической оправе.

– И мне парочку, – решил не отставать Пепел.

– А там, – продолжил Стрелочник, когда предупредительный штымп за дверью отвалил в сторону вагонного титана, – в Ровно-Грузовая смотрящим состоит Гусек. Он тебя определит дальше по твоему маршруту. Если надо, зашлет маляву следующим смотрящим.

Стрелочник поднялся – на Пепла пахнуло овчиной от меховой безрукавки вора – откинул крышку сиденья, достал из багажного ящика полиэтиленовый пакет и принялся выкладывать из него на откидной столик газетные свертки.

– Сиди пока здесь. Почаевничаем, за жизнь погудим, – Стрелочник развернул газету, прятавшую шмат сала. – Как сформируют, звякнут. Тогда отведу тебя, представлю. Там холодильные вагоны, мясо везут в Житомир, охраной при них человечек из наших, – Стрелочник хехекнул, выкладывая на тарелку из фольги вареную курицу и слегка подавленные яйца. – Типа смотрящего по холодильникам.

Стрелочник замолчал, пережидая, пока за окном прогромыхает маневровый тепловоз.

– Ишь, гоняется, – он неодобрительно покачал головой. – «Формулы один» пересмотрел. Переходи себе на «Эр-200» и гоняйся, а на маневровых путях изволь соблюдать.

Опять постучали. Тип неопределенного возраста в картузе и резиновых сапогах внес чай в подстаканниках. Звякнули ложечки в граненых стакашах. Когда угощение приземлилось на стол, рядом лег сахар в железнодорожных упаковках.

– Стрелочник, скоро на шестой подгонят триста сорок второй из Чухонии.

– Знаю. Иди, Пила... Достали их напоминания. Думают, у меня слабоумие, – пробурчал старик, когда тип в картузе задвинул за собой дверь купе. – Да, надо будет сходить, приглядеть за работой. Чтоб лишнего не хапнули, там же компьютера едут, понятно, наши хавальник раззявят. Ох, и жадный народ пошел нынче. Одним днем живут, о завтре не думают.

Не совсем прогнил этот мир. Не сдали Пепла воры, а наверняка к ним обращались, сулили нехилые деньги. Или, скорее даже, вовсе не обращались, понимая, что воры на заподло не пойдут. Пока еще кто-то верен понятиям, понятия живы. Пусть понятия держатся, главным образом, на таких как Стрелочник, которые ботают по фене послевоенных годов, когда не всегда и понять-то можно, о чем задвигает собеседник, которые уважают все больше паутиной поросшие песни вроде: про Шилку и Нерчинск, «Гоп со Смыком это буду я», "А по тундре, по железной дороге, где мчится поезд «Воркута-Ленинград».

Сквозь перегородку пробились новые звуки – там включили радио. Бодрый голос приглашал отдохнуть: «Хотите убедиться, что знойными бывают не только „жгучие брюнеты“? Нет ничего проще! Вам на время мгновенно тающих, как айсберг на Гавайях, но все же летних отпусков уготована пара теплых местечек на черноморском или средиземноморском побережье! В самом деле, одни куда только не летают, а мы что – так никуда и не полетим?! В дорогу! Нас ждут семь-восемь излюбленных приморских маршрутов...».

– Эх, чифирнуть бы, да здоровье уж не то, – Стрелочник отхлебнул чаек, макнул в стакан кусок сахару, вытащил, пососал размоченный кончик. – Короче, Пепел, до Ивано-Франковска доедешь королем. Ну, а на Западной Украине самому крутиться придется. Тамошние деловые хлопцы умом совершенно поехали, навроде отцепленных вагонов, которые сами по себе несутся с горы к разобранному мосту. Мол, мы теперича незалежни и сами тут как-нибудь, без сообщества прокантуемся. Все воры как воры, былые советские связи поддерживают, новые устанавливают, общее дело ведь делаем. Даже молдаване и те не выкаблучиваются. Одни эти бендеровцы дуркуют. Ну вот в говне и сидят. Жареные семечки друг у друга тырят. У кого больше семечек, тот и в законе.

Сортировка глубоко дышала ночной жизнью. Ночь – самое горячее время не только для джентльменов удачи, но и для транспортного узла. Составы сформировывались, расформировывались, отбывали, прибывали. Рабочий грохот за окном развернул Стрелочника в сторону миропорядковых раздумий.

– Уйду я, на кого Сортировка останется? – Стрелочник отставил стакан и потянулся к пачке «Беломора». – Вохра не справится, куда ей перекрыть такую территорищу? Если б не мы, давно бы кирдык пришел жэдэ. К примеру, медь всю бы давно повыковыривали. А без нее светофоры не заморгают, стрелки не переведутся, двигателя не зафурычат. Весь медный провод бомжа и мужичье без нас давно бы со столбов бы скрутили. Нам же этого не надо. Аварий-то. Не поедут пассажирские составы – чемоданы останутся на руках у лопухов, каталам придется перекидываться с самими с собой в дурака. Не закапает копейка в общак. Поездные девочки-шалашовки будут простаивать без работы.

Пепел прекрасно понимал затаенную тревогу собеседника. От звонка до звонка отбывший два срока Сергей сам был составной частью этого исчезающего мира. Первый срок – самый несправедливый. В парке отдыха к Серегиной девчонке привязались трое. Один упал и уже никогда больше не встал. Второй срок – тоже не за сахар. Была драка в бараке, а что делили – вспоминать тошно. И опять слишком тяжелой оказалась Серегина рука. Так и пошел на вторую отсидку, не выходя за ворота.

Тем временем глаза Стрелочника заволокла мечтательная поволока. И Стрелочник завел байку про прежние годы.

– При Сталине на Витебск-Сортировочной смотрящим отвечал за порядок вор Фонтан. И вот раз приводят к нему бабу в шубе, золоте и в слезах. И говорит та баба, мол, устрой, встречу с любимым, ничего не пожалею. А любимого как раз через Витебск должны были этапировать на отсидку четвертака за гоп-стоп сберкассы. Времена тогда стояли суровые, конвой жуть как лютовал. Короче, не то, что встречу не устроишь, к составу с зека просто так не подойдешь. А баба плачет и дудит свое, проси, мол, чего хочешь. Ничего, де, не жалко за то, чтоб с любимым хотя б минутку поголубятничать. Ну, Фонтан извернулся-таки, сладил им свиданку. Потому как проникся такой вот бабьей любовью, да и не с троцкистом каким-то попрощаться хотела, а с уважаемым вором, с Арыком, не слыхал? Золотишко с бабы Фонтан, конечно, поснимал. Не себе, понятно, вертухаев умаслить. Ну, все прошло пучком, и опосля баба уже без золота, но в счастливых слезах, подгребает к Фонтану и заводит благодарную песнь. Мол, проси чего хочешь, ничего не жалко за твое добро. Фонтан рассудил так, что дело он сварганил святое, и нехорошо с Маруськи расплату сколачивать. Иди, говорит ей, домой. Ладно, баба та говорит, пойду и, мол, я сама найду, как тебя отблагодарить. И вот проходит год...

За окном слонами трубили локомотивы, лязгали сцепки, надрывалась «громкая». Стрелочник отхлебнул остывшего чаю. Промочив горло, прожевав отправленное в рот нежное, как детская кожа, сало, вернулся к своей истории.

– Через год вдруг к Фонтану на Сортировку заваливает натуральный летчик-капитан. При полной форме, сапоги блестят, как новенькие рельсы. Капитан щелкает каблуками, вручает Фонтану пакет, со всех сторон запаянный сургучом, козыряет и, ни слова не вякнув, отваливает. Фонтан вскрывает пакет, а там записка от бабы той влюбчивой, где она предупреждает Фонтана, что через месяц начнется война с германцем. На дворе-то стоял май сорок первого. И баба та приходилась то ли Молотову женой, то ли Жукову сеструхой. Вот тоже, понимаешь, втюрилась по уши в вора...

Пепел вдруг отчетливо всем загривком почувствовал, что совсем скоро по-русски будет и словом не с кем перекинуться, а заморским языкам он не обучен. И паршиво на душе сделалось Пеплу.

А тут еще за стенкой «Маяк» распинается: «Средняя стоимость проживания в трех-четырех звездочном отеле во всем мире примерно одинакова (не считая Кубы, Монголии и России. Шутка! Откуда в России четырехзвездочные отели?!). Следовательно, разнятся по цене в основном условия перемещения в пространстве. Так, бывшая „дружественная“ Болгария сейчас доступна в любопытном исполнении: двое суток поездом до Кишинева и ночь автобусом до Варны. В районе этого достославного городка есть два популярнейших курорта – „Албена“ и „Золотые пески“. Две недели с полупансионом (завтрак плюс ужин)стоят 412 у.е...».

– Однажды на станции Свердловская-Товарная, – тем временем заходил на новую байку Стрелочник, – где смотрящим был Гоша-Костыль...

В Берлине шел дождь, просеиваемый сквозь мелкую лейку. Моросил с неба цвета «фельдграу»[2]. Барабанил по скатам крыш, выбивал дробь из зонтов, стучал, прося впустить, по крышам автомобилей. Вода бежала по водостокам, сбегала по желобам в асфальте к решеткам люков, стекала по лобовому стеклу «мерседеса». В приемнике ностальгически картавила Эдит Пиаф: «Па'гам-па'гам-па'гам...».

Отто фон Лахузен любил апрельский дождь, но не любил Берлин. Он любил Вену, город, в котором родился семьдесят четыре года назад. Город, в котором вальсируют даже кирхи и строгие государственные учреждения. Город, где если из-за угла тебе навстречу выйдет Моцарт в камзоле, треуголке, помахивающий тростью, ты этому ничуть не удивишься. Город, где его отец Эрвин Эдлер фон Лахузен-Вивремонт служил в разведуправлении австрийского Генштаба до аншлюса тридцать восьмого года. Вена...