Антон Некрасов - MKAD 2008

– Мы находимся в двух километрах от МКАД, правее Ленинградского проспекта. На твоем месте я бы не боялся угроз водорослей, – говорю я, чтобы отвлечь Романа от констатации очередного неприятного доказательства обреченности общества людей.

– Ремарка глупца, – бросает Голев, указывая в меня окурком. – Водоросли – это низшие споровые растения, содержащие в своих клетках хлорофилл и живущие преимущественно в воде. Водоросли, даже простейшие из них сине-зеленые, являются первыми организмами, у которых в процессе эволюции появилась способность осуществлять фотосинтез. Из этого следует, что именно эти водоросли и создали нам нашу нынешнюю атмосферу. Отметим также, что комфортная для них концентрация кислорода в атмосфере составляет двадцать процентов. При увеличении концентрации кислорода водоросли перестают осуществлять процесс фотосинтеза, а при ее уменьшении они используют данный им метод биологической защиты – выделяют специфические органические молекулы, действующие подобно биологической радиации, разрушая иммунную систему всего живого. То есть они действуют по принципу «всех убьем, а сами живы останемся». Недооценка опасности водорослей – признак необразованности взрослого человека.

Чтобы не выглядеть сраженным этой теорией, я дотягиваюсь до видавшего виды аппарата, который для нас и магнитофон, и радиоприемник одновременно, и нажимаю кнопку.

– …в семнадцать часов передача Крыси Канташевской с участием генерала Ююкина, специалиста «Автодора» Грызлова и одного из тех, кого именуют «таксистами» – людьми, провоцирующими на МКАД дэтэпэ с целью вымогательства. Тема передачи: «Криминальная МКАД». Не пропустите сегодня в семнадцать часов на Третьем канале и в прямом эфире радиостанции «Маяк»…

Найдя легкую оркестровую музыку, я снова откидываюсь на спину и говорю:

– Я, к примеру, не вижу никакой связи между предстоящим выездом и сине-зелеными водорослями.

– Сине-зеленые водоросли присутствуют в водопроводных системах всех городов. Они обнаружены даже в стерильных вакцинах от СПИДа. Получается, что никакие известные системы фильтров не могут от них защитить. Помимо жидкой среды, сине-зеленые водоросли содержатся и в твердых телах. В мясе, например.

– Фигасе, – говорит Гера, натягивая рабочую обувь. – С чего это мясо твердое? Оно не всегда твердое. Я понимаю, когда из морозильника, но если на столе постоит – какое же оно твердое? Оно мягкое.

– Мясо стоять не может, – тихо, но уверенно замечает Голев. При всей его образованности и мудрости странствующего философа есть у него одно слабое место. Он вступает в спор немедленно, едва возникнет к тому повод. – Мясо может лежать. Однако даже несмотря на это, мясо – предмет твердый.

– Ну, это уже просто смешно, – без иронии заступается за свой разум Гера. – Ты еще скажи, что ртуть железная.

Голев делает длинную, как смерть висельника, затяжку и смотрит на меня долгим взглядом.

– Сине-зеленые водоросли жили, когда динозавры гуляли по суше, – невозмутимо продолжает он. – Они были и тогда, когда все динозавры передохли. И если человечество не будет предпринимать серьезных действий для нормализации обстановки, то водоросли проведут тотальную зачистку на поверхности Земли и докажут людям, что мы лишь ошибочно считаем себя хозяевами планеты.

– К чему, хотелось бы знать, ты говоришь все это, Рома, – вздыхаю я, чувствуя приближение бригадира.

– К тому, что человеческий мозг устроен таким образом, что просто не в состоянии осознать надвигающуюся беду. Мы рядом с трагедией, но продолжаем вести себя так, словно участвуем в массовке клоунов.

Для справки, чтобы стало сразу понятно, с кем имеем дело. Мама Романа Голева тридцать лет проработала бухгалтером в банке. Ее заработка хватило бы на то, чтобы обеспечить машинами и квартирами не только Рому, но и меня с Мокиным. С малых лет дорожный рабочий Голев слышал вокруг себя термины, которые нормальному человеческому уху противны и непонятны. Если ему верить на слово, то летние каникулы он, домосед, проводил дома, и куда большее удовольствие, чем от футбола, он получал от того, что помогал маме составлять отчеты и приводить в ажур бухгалтерию банка. Уже лет в шесть, наверное, он знал все о кредитах, в десять неплохо разбирался в револьверных кредитах, а в двадцать мог без труда стать главбухом, даже не заканчивая вуза. Я, конечно, утрирую, но познания Голева в банковских документах глубоки и бесспорны. Что он не раз доказывал нашему боссу Пискунову, выводя его на чистую воду и помогая стряпать липу, когда тот соглашался делиться. Казалось бы, дорога в будущее финансисту Голеву была открыта с малых лет. Но его противоречивая сыновья натура, которую я назвал бы не противоречивой, а мерзопакостно-въедливой, начала революционировать. Он запротестовал, как это принято в семьях со сверхдостатком. Им было заявлено, что все великие люди начинали с земли, на вопрос, считает ли он себя действительно великим или это просто вода в заднице кипит, им был дан родителям ответ, что пока не великий, но скоро им станет, в результате чего он был предан анафеме и послан на все четыре стороны, проще говоря – в задницу.

Так он оказался в бригаде, которую вскоре пополнил я.

– Ну, беда-то вот она, уже надвинулась, – без иронии говорю я, глядя на запертую Мокиным дверь. Вагончик качается, что происходит всякий раз, когда на приваренную к нему лесенку ступает Пискунов. Каждое утро, что бы ни было, зима ли на улице, лето ли, Виктор Сергеевич всегда прибывает на работу в отвратительном расположении духа. Голев уверяет, что у дорожного босса не все в порядке со щитовидкой. Я подозреваю, что проблема Пискунова расположена чуть выше. На расстоянии двух челюстей от щитовидки.

Это был, конечно, Пискунов. Оказавшись в вагончике, он стряхнул с шапки снег – сделать это он мог, впрочем, и на крыльце, а не здесь, брызгая в лица мгновенно превращающимися в капли снежинками, – обил у порога ботинки – еще один пример того, что дома человек так никогда не поступит, а в любом другом месте – пожалуйста, – и сел к печке.

Ни – здравствуйте, ни – как настроение, друзья. Такое впечатление, что сегодня он решил побить собственный рекорд неприветливости.

– Что, Пискунов, совсем плохо?

Голев знает, как раздражают босса напоминания о его невозможности нормально общаться с людьми. И он всякий раз старается подцепить Пискунова, чтобы доставить себе удовольствие. Но сейчас, вместо того чтобы орать и вспоминать грехи каждого, Виктор Сергеевич почему-то понурил голову. На этот раз Голев, кажется, угадал: совсем плохо.

– Проклятая МКАД, – прохрипел он, и зрачки его, узкие и хищные, как острия булавок, уставились в жерло печки времен гражданской войны. – Чтоб она сдохла!..

Антропоморфизмы в речи Пискунова встречаются довольно часто. Истина длинной не бывает, утверждает Искандер, и, словно догадываясь об этом, Пискунов для всех случаев жизни имеет фразу, блестящую в своей логической завершенности и краткости. Употребляет Пискунов ее очень часто, но понятнее от этого она, однако, не становится. «Мои мозга мне подсказывают, что…»

Мои мозга! Это яркое выражение. Конечно, все понимают, о чем речь. Да, понимают. Все в Москве, кроме меня и Голева. У нас даже завязался однажды лингвистический спор по этому поводу. Голев главную причину противоречия между заявленным и реально существующим видит в том, что у него есть мозг, у меня есть мозг, мозг есть даже у Мокина. Последнее для Голева сомнительно, но все-таки отрицать отсутствие мозга у Геры он не берется, ибо тот сигареты прикуривает не с фильтра и банку с тушенкой вскрывает, а не ест с жестянкой. Таким образом, у каждого есть по мозгу. А вот у Пискунова, если сделать поверхностный анализ конструкции постоянно произносимой им фразы, их как минимум два. В этом Голев и видит главное противоречие.

Моя же позиция крепится на том утверждении, что мозг (пусть даже – мозга, – здесь я в отличие от Голева готов на компромисс) не может что-то подсказывать. Мозг – орган, безапелляционно управляющий каждым поступком человека. Таким образом, мозг – единственный руководитель сознания человеческой единицы. А подсказчик – это субъект, не имеющий биологической зависимости от объекта и потому оценивающий действия последнего со стороны. Это что-то вроде международного наблюдателя во время заварухи в Боснии. В конфликт по существу он не вмешивается, но в критический момент готов помочь той или другой стороне избежать кровопролития. Таким образом, если Пискунов уверяет, что его мозга ему что-то подсказывают, то он пытается убедить всех, что мозг с ним хотя и в приятельских отношениях, но в дела его особенно не встревает.

– Мы, кстати, только что разговаривали о МКАД, – говорит Пискунову Голев, и эти слова не вызывают сенсации, поскольку произнесены они были в вагончике ДЭКа, в котором переодеваются ответственные за участок МКАД работники. Другое дело, что я не могу припомнить этого разговора. О Московской кольцевой мы вроде бы еще не беседовали. – Вы слышали о сине-зеленых водорослях?