Сергей Горяинов - Золото тофаларов

— А! Паршивые карты. — Боб уловил мой заинтересованный взгляд. — Пятикилометровки. ДСП. Старые, семьдесят первого года. Районы интересные, а карты — дрянь.

— Зачем вам такие?

— Да это не нам. Свои-то я уже отправил. У меня — свежачок. Двухкилометровки, «секретно». Фельдпочтой улетели. Эти Витька Соколов просил. У него дружки из Питера летом в Саяны собираются. Спортсмены-сплавщики. То ли по Уде хотят сплавиться, то ли по Бирюсе, а у Витьки там партия сейчас недалеко стоит, он их принять хочет честь по чести и в горы забросить вертаком, а уж вниз они своим ходом.

— По Бирюсе, говоришь?

— Ну да. Там, где речка — речка Бирюса, ломая лед, шумит-поет на голоса… — Красивый голос у Боба, карьеру на эстраде мог бы сделать. — Там ждет тебя таежная, тревожная краса! — заливался шлягером шестидесятых слегка захмелевший Бобер.

Тревожная краса, да…

— А что, у Виктора своих карт нет? — прервал я это ариозо.

— Нету. Он в нижнем течении Уды стоит, а ребятам в верховья, к самым истокам нужно. Честно говоря, я сам не понял, почему он не может у себя хорошие листы достать. По телефону говорили, связь плохая, все трещит. И здесь я бегал, бегал, только эти пятикилометровки и добыл.

Я пересел к нему на кровать и взял карты. Вот Большая Бирюса, вот Малая, притоки, горы, тайга. Ни тебе приисков, ни поселков, ни дорог. В верховьях и Большой и Малой — никаких следов человеческой деятельности. Лесная глухомань. Рай для туристов и охотников, в самом деле — таежная краса. Туристам, правда, тяжеловато будет добираться. Ближайшие населенные пункты — какие-то В. Гутары, Алыгджер, Нерха. Судя по названиям — места скопления узкоглазых аборигенов. Грязноватые, как правило, места, пропитые, стремные. Бывали-с в таких, знаем. Однако от этих очагов цивилизации до Бирюсы через несколько перевалов топать; чужие, надо полагать, там не ходят. Только свои, обиженные жизнью коренные народы Севера за соболем и белкой бегают.

Места как места, интересные, конечно, но — ничего необычного. Во всяком случае, по пятикилометровке семьдесят первого года.

— Чего так внимательно смотришь, Серж? Ностальгия? — спросил Боб.

— Интересно было бы съездить…

— На Бирюсу? Да плюнь, старик! Давай лучше к нам. Мы к Айхалу движемся. Уже Полярный круг рядом. На Мархе рыбалка — прелесть. Таймень, линок. Деньжат подзашибешь. Давай, я с Бочкаревым поговорю, он тебя помнит, а?

— Вряд ли, Сева. Времени нет. Но все равно, спасибо.

— Да брось ты! Времени всегда нет, ты подумай — тайменище во-о какой…

— Дай-ка мне Виктора телефон.

— Соколова, что ли? Вот посмотрите на него, какой упрямый. На, пиши. Он сейчас в Новосибирске.

— Давно его партия в Саянах?

— Один сезон всего отработали. Да я же тебе говорю, он не в горах, совсем рядом с городом стоит, как его, городишко-то? Ну-ка, дай карту глянуть, а вот — Нижнеудинск, а он вот здесь, километрах в полуста, поселок то ли Пырей, то ли Торей, на этой карте не обозначен.

— Сам-то скоро его увидишь?

— Через месячишко точно. Передать что?

— Привет передай. Я сам позвоню ему ближе к лету. Может быть.

— Ну и ладно. Слушай, Серж, у нас соседки здесь такие тепленькие. Жаль, лететь сегодня. Хочешь познакомлю?

— Да времени…

— Ух занятой мужик! Ну, продолжим наши игры…

Проводил я их до Аэровокзала и поехал домой в крепком подпитии. Песенка в Бобровом исполнении крепко в мозгах завязла. «Там ждет тебя таежная, тревожная краса…» Приклеилась как лист банный… Речка как речка, полно таких в Сибири.

На следующий день, с тяжелой после «Крымского» головой, слонялся я по коридорам своей конторы. Работать настроения совсем не было. В одну комнату заглянешь, в другую. Там поболтаешь, там покуришь, глядишь, время до обеда и убьешь.

Так я вяло волочился по всем режимным зонам, в которые у меня был допуск, пока наконец не забрел в подразделение, занимавшееся топографической привязкой наших «изделий». Стрельнув сигарету, уже пятую в это утро, я присоединился к группе товарищей, оживленно дискутирующих у гигантского планшета с красиво нарисованными цветными карандашами секторами лепестков радиолокационных станций и прочими интересными отметками.

Карты, составляющие планшет, были не чета бобровским. На новеньких листах красовались внушительные надписи: «Генеральный штаб. Секретно. Обстановка 198… года». Гриф для нас не самый сильный, в основном мы с «СС»[5] работали, а случалось и с «ОВ»,[6] но карты были совсем свежие и очень подробные, вплоть до отметок типа «зимовье охотника». Масштаб 1:200 000. Тут-то я этот лист и увидел, а когда вгляделся повнимательнее, чуть сигарету противную болгарскую не проглотил. Озноб вдоль позвоночника пробежал.

Это был лист 14–47–14. Название местности: «Гора Улуг-Тайга». Реки Большая Бирюса, Малая Бирюса, Хорма, Мокрый Миричун, гора Хоройский Белок. Но кроме рек и гор и прочих красот природы было и еще кое-что. Населенные пункты в верховьях Большой Бирюсы: Покровский, Сергеевский Андреевский, Катышный. Под названиями приисковых поселков везде стояло: «нежил.» и «брош.» — нежилой, брошенный. Генштабовская сводка на этот лист гласила: «Территория необжитая. По долинам рек встречаются брошенные поселки, развалины и отдельные строения: охотничьи избы, сараи. Дорожная сеть представлена лесными дорогами и вьючными тропами, проложенными в основном по долинам рек. Переправа через реки осуществляется вброд, глубина от 0,5 м. Через реку Большая Бирюса имеется деревянный мост грузоподъемностью 8 т. Остальные мосты ветхие или разрушены…

Местность горно-таежная, представляет собой нагорье Восточных Саян (Гутарский и Мурхойский хребты), расчлененная узкими речными долинами, непроходимая для всех видов мехтранспорта. Рельеф высокогорный, с абсолютными высотами 2100–2400 м. Горы имеют острые вершины и крутые (35°) склоны. Распространены каменистые осыпи и скалы-останцы высотой до 20 м. Повсеместно распространены острова многолетней мерзлоты мощностью до 60 м. Скорость течения рек 2,0 м/сек.

Территория сплошь покрыта лесом. Лес хвойный, преобладающие породы — кедр и лиственница. По долинам рек густые кустарниковые заросли… Климат резко континентальный. Зима (октябрь — апрель) холодная (до —50 °C), сухая, малоснежная. Лето (середина июня — август) прохладное и дождливое. Дожди носят ливневый характер, сопровождаются грозой и градом.

Территория сейсмична, бывают землетрясения силой до 6 баллов. Много кровососущих насекомых. Требуется применение накомарников и химических средств защиты. Значительное количество крупных хищников (бурый медведь, рысь) представляют опасность для человека…»

Да, не курорт эта «необжитая территория». Но что же произошло с теми, кто так неудачно ее обживал, кто населял все эти «нежил.» и «брош.» поселки? Что же случилось? И когда? Неужели есть доля правды в кабацком трепе Графа и след мрачной легенды дотянулся сюда, в этот год, и лежит передо мной на столе в виде пахнущего свежей типографской краской листа?

— Паш, можно тебя на секунду? — Я отозвал в сторонку веселого плотного парня, в ведении которого находился этот планшет.

— Слушай, Паш, скопируй мне этот листик. Ребята на байдарках сплавиться хотят с этого места, а карт путевых не достать.

— Серж, читать умеешь? — Толстый Пашкин палец уперся в гриф в правом верхнем углу листа.

— Ну, Паш, перестройка шагает по стране! Скоро гриф на сортирную бумагу будут лепить. Что секретного в топкарте? Наших отметок на этой нет!

— Ну, ладно. Только не болтай. Болтун — находка… И ты мне должен. — Пашка сделал выразительный жест.

— О чем речь, дорогуша? Есть заначка. Лифовая. Ром «Гавана Клаб». Дайкири будешь делать!

— Дайкири? По-японски, что ли? Как харакири?

— Эх, молодежь, не задушишь, не убьешь… Помешались на всяких Ван Дамах. Дайкири — любимый коктейль Хемингуэя.

— А, «Старик и море»…

— «Иметь и не иметь». Так я буду иметь?

— Заметано. Зайди через часок.

До конца дня я просидел в уютной библиотеке института, рассматривая снятый Пашкой ксерокс. Краски исчезли с карты, но постепенно из кружева хитро переплетающихся линий, из цифр и значков топографической легенды передо мной отчетливо возник угрюмый горный ландшафт. Я как бы услышал тоскливый шорох дождя среди изуродованных ветрами лиственниц, острый запах сырого мха и неровный гул стремительной темной воды, бьющейся в узких ущельях.

С кем бы поговорить об этом странном месте? Пожалуй, есть такой человек среди моих знакомых.

Вечером следующего дня я пил ароматный, густой, профессионально сваренный кофе в весьма необычной московской квартире. Бутылка великолепного старого «Энисели» уже опустела наполовину…

Необычность квартире придавали и охотничьи трофеи на стенах — тончайшая работа умелого таксидермиста, и стволы штучных ружей, тускло поблескивающие за стеклом старинного шкафа темного дерева, и коллекция национальных якутских ножей с рукоятками и ножнами из кости, покрытыми изумительной резьбой. Много было здесь такого, что привело бы в восторг знатока. С фотографий и картин доносилось ледяное дыхание арктических пейзажей, и суровые глаза неизбежно бородатых первопроходцев строго взирали на любопытного гостя.