Татьяна Полякова - Сестрички не промах

— А давно ли дом сгорел?

— Прошлым летом. В мамашин сороковой день аккурат год будет. Я эту ночь помню, точно вчера была. В стене с улицы до сих пор след от пули видно. Можете посмотреть.

— От пули? — слегка обалдели мы.

— От пули, — невероятно обрадовался хозяин. Я разлила по пятой.

— Рассказывай, Евгений Борисович. Кто в доме жил, и отчего стреляли.

Мы выпили, закусили огурчиком и уставились на него. Он довольно ухмыльнулся, покрутил головой и сказал:

— История такая… Чистый детектив. Дом-то горел дважды, до того как вовсе не сгинул то исть. Напасть какая-то, точно наговорено. Мамаша, покойница, все ворчала: мол, спасу нет от ихнего соседства, не ровен час и мы сгорим. Первый раз при Пелагее горели, при старой хозяйке. Заполыхал флигель, всей улицей тушили, пожарные-то опоздали малость. Тогда-то флигель сломали и терраску пристроили. А как Пелагея померла, дом на троих разделили — большой, крепкий, его б в хорошие руки, еще б сто лет простоял. Разделили на троих, между детьми. Дочери передняя половина да терраска, а сыновьям по две комнаты сзади. Сыновья-то сгинули, непутевые были: один в тюрьме помер, а другой то ли тоже Богу душу отдал, то ли просто пропал, никто не знает. Часть дома Татьяна, Пелагеина дочь то исть, продала. Заселились туда какие-то и сгорели в первую же зиму. Тогда еще печку топили, ну и вышло дело: заполыхало. Еле-еле Татьянину половину отстояли, а от комнат новых-то жильцов да братниных остались только головешки. Отстраивать ей было не по силам, в общем, кое-как заделала стену с крышей да жила. А вскорости Татьяна утонула: пошла к подруге через реку, а лед уж слабый был, ну и… — Евгений Борисович оглянулся на икону, подумал и перекрестился. — Таким вот макаром осталась одна Ленка — Татьянина дочь. А от нее всей улице беда. Пьющая да гулящая, в дядьев пошла, натворила чего-то и угодила в тюрьму. А вернулась, и начались тут гулянья. Нигде сроду не работала, а каждый день застолье. Разный народ у нее тут перебывал. Мамаша куда только жаловаться не бегала, а все без толку. Дальше так: сошлась Ленка с каким-то, и вроде тише стало, он по-настоящему здесь не жил, то появится на недельку, то исчезнет. Только ухажер-то чище прежних оказался. Форменный бандюга и Ленку в свои дела втравил. Вот тем летом и пришли за ними, из милиции то исть. А может, еще откуда, в черных масках такие, страх… — Евгений Борисович нервно хихикнул и за ухом почесал. — Стали в дом ломиться, а Ленка-то не пускает. Чего уж там вышло, не знаю, только из автомата раз пальнули, да угодили в наш дом. Мамаша до самой своей смерти все правду искала, думаю даже, через эту самую правду и померла, а уж скольким она след в стене показывала… — Евгений Борисович опять хихикнул и рукой махнул. — И ничего. Мамаша-то надеялась, коли мы пострадавшие, может, воду задарма проведут.

— Так как же дом сгорел? — решила я вернуть Евгения Борисовича от воспоминаний о мамаше к интересующему меня дому.

— А вот когда стрельбу-то открыли, и случилось. Сосед говорит, в баллон угодили, он, мол, и взорвался. Про баллон не скажу, но полыхало будь здоров. Ленка-то выскочила, а хахаля ее в доме и не оказалось. Сгорел дом до головешек, пожарные приехали, а тушить нечего. Так вот перетаскали добрые люди, что взять можно было, да бульдозером мусор сгребли, чтоб детишки не лазили. И поросло все крапивой.

— А хозяйка, Ленка то есть, где она?

— В тюрьме, — удивился Евгений Борисович, — говорят, много ей что-то дали: то ли пять лет, то ли семь. Да уж теперь сколько ни дай, сюда она не вернется. Сгорел родной очаг, — закончил он с довольным видом и выпил еще.

— Да, занятная история, — кивнула я, разглядывая стену перед собой. Теперь интерес ребят бандитского вида к данному пустырю становился более-менее понятен, а вот этот соседский жилец будоражил воображение.

Мышь уже трижды отказывалась выпить. Евгений Борисович замахнулся на третью бутылку, но не осилил. Голова его стала клониться к столу, он дважды об него тюкнулся с глухим стуком, а потом, устроив голову на сложенных руках, задремал. Я легко подняла хозяина и определила на диван, заботливо сунув под голову подушку и укрыв одеялом — все это лежало по соседству с диваном на табуретке.

Я стала мыть посуду, а Мышильда ворчать:

— Зачем ты ему про клад сказала?

— А что делать прикажешь? Врать неинтеллигентно. К тому же наше копошение на пустыре вызовет у граждан подозрения. Начнутся вопросы. А здесь все ясно: ищут люди клад.

— Так все ж наперегонки кинутся.

— Кинутся, если мы найдем что. А до той поры будут у калиток стоять и посмеиваться.

— Великий знаток душ человеческих, — фыркнула Мышь, а я кивнула в ответ.

Прибрав в кухне, мы умылись и отправились спать на терраску. Здесь стояли две кровати, круглый стол и допотопный шифоньер. На полу пестрые половики, на окнах расшитые занавески, в целом все очень мило. Моя кровать была древней, а главное, большой. Я легла, блаженно прикрыв глаза, и тут в терновнике запел соловей. Мышильду и ту проняло.

— Что, стервец, выделывает, — через полчаса сказала она.

Отдых на родине предков начинал мне нравиться.

Утром я проснулась оттого, что кто-то осторожно скребся в дверь. Вспомнив, что в частных домах рачительные хозяева держат кошек, я поднялась и приоткрыла дверь с намерением познакомиться с животным. Вместо кошки за дверью я обнаружила Евгения Борисовича в тех же трико и майке, что и накануне, и по-прежнему босиком. Он посмотрел на меня, блаженно улыбнулся и сказал:

— С добреньким утречком, Елизавета Петровна. Чайку не желаете? Только-только заварил. Индийский, и с шиповником, мамашин рецепт.

— С удовольствием, Евгений Борисович, — лучезарно улыбаясь, ответила я и пошла будить Мышь.

Она уже проснулась и выглядывала из-под одеяла. Точнее, выглядывал ее нос и принюхивался.

— С добреньким утречком, Мария Семеновна, — пропела я.

— Времени-то сколько? — проворчала Мышильда. Я взглянула на часы.

— Восемь.

— С ума сойти. — Сестрица поднялась и с тоской посмотрела за окно, где сиял новый день. — Спать хочу. В отпуске я или нет?

— Или нет. Ты в экспедиции.

Через двадцать минут мы сели за стол. Евгений Борисович не только заварил чай, но и за пивом успел смотаться и теперь деятельно возвращал силы своему организму.

Увидев, как я вхожу на кухню, моргнул сначала одним глазом, потом другим, потом ненадолго зажмурился и сказал:

— Ну, Елизавета… Не девка, а гренадер, ей-Богу.

Мы сели завтракать, я пила чай и составляла план дневной кампании. Следовало осмотреть пустырь и приглядеться к соседскому жильцу. И то и другое — незамедлительно. Мышильда со мной согласилась, что бывает нечасто, и через некоторое время мы уже пробирались на пустырь сквозь заросли терновника. Выяснилось, что туда уже вел более удобный путь: от соседского забора, в котором не хватало двух досок, вилась тропинка, причем основательно утоптанная. Пройдя по ней, мы обнаружили мужчину лет тридцати пяти. Сидя на корточках, он что-то увлеченно разглядывал в зарослях крапивы. Рядом с ним на очищенном пространстве лежало нечто, напоминающее карту.

— Добренькое утречко! — гаркнула я, мужчина подпрыгнул и завалился на спину, потом перевел взгляд на нас и очень натурально схватился за сердце. — Помочь? — заботливо предложила я и протянула руку. Он дернулся от моей руки, точно от гремучей змеи, поднялся и, вскинув голову, стал разглядывать меня, а я его. Собственно, разглядывать там было нечего. Коротышка с ранней лысиной и физиономией мудрого зайца. Одет в спортивные штаны и футболку, из рукавов которой нелепо торчали тощие руки.

— Интеллигенция, — прошипела Мышь. Жилец дернулся как от удара.

— Вы из дома номер пять? — с особой нежностью спросила я.

— Я, собственно, да… из номер пять.

— А мы вот поселились в девятом. Решили отдохнуть на родине предков. Как раз здесь стоял их дом. Вот интересуемся. А вы любитель флоры или бабочек ловите?

— Я… бабочек…

— Отлично. Давайте знакомиться, как-никак соседи. Это Марья Семеновна, можно Маша, а я Лиза.

— Эдуард Митрофанович, — с легким поклоном ответил он.

— Что ж, Эдик, — легонько хлопнув его по плечу, сказала я. — Занимайтесь бабочками, а мы тут малость осмотримся.

Я небрежно заглянула в его карту, он тут же торопливо убрал ее за спину. Насвистывая, с видом праздных туристов мы прошлись по пустырю. Эдик, охладев к бабочкам, исчез в дыре в заборе.

— Точно — конкурент, — проводив его свирепым взглядом, заметила Мышильда.

— С конкурентами у нас один разговор: бритвой по горлу и в колодец.

— Только без криминала, — ахнула сестрица. — Мы ж интеллигентные люди, а истинный интеллигент не занимается мокрухой без крайней на то нужды. Чужую жизнь надо немного уважать.

— Задавим морально, — согласилась я с доводами сестрицы и добавила: