Анатолий Афанасьев - Сошел с ума

У проходной нас встретил рослый полковник-летун, склонился в поклоне, поцеловал Полине руку. В дорожном одеянии — темная куртка, темные брюки — она была неотразима для мужского взгляда, как и раздетая догола. Заблестев очами, улыбаясь, представила полковнику спутников — меня и Мариночку. Витек вытаскивал из багажника чемоданы. Полковник дружески пожал мне руку:

— Никита Воробьев… Вы тоже летите?

Я пожал плечами.

— Он летит, — сказала Полина. — Вот все наши документы.

Полковник величественно отстранил ее руку с протянутой черной «визиткой». Задумчиво обронил:

— Давно не виделись, Поля!

— Четыре года, дорогой! — она произнесла это так, как если бы пригласила его на случку. Полковник сверкнул белозубой улыбкой:

— Ничего, даст Бог, наверстаем!

Меня они оба не брали в расчет, хотя, знакомя, Полина представила меня мужем. Я не был в претензии. Понимал: лететь мне отсюда некуда.

Миновав проходную, где двое часовых лишь окинули нас безразличными взглядами, долго шли по летному городку, мимо сторожевых будок, приземистых ангаров, диспетчерских служб и столовой, напоминающей общественный туалет на большое количество посадочных мест. Наконец вышли к шеренге зеленопузых серебристых вертолетов, где нас ожидал человек в рабочем комбинезоне, весело отдавший полковнику честь.

— Все в ажуре, Никита Сергеевич.

— Спасибо, Алеша. Грузимся — и айда!

Витек пыхтел сзади, нагруженный чемоданами и баулами. Человек в комбинезоне перенял у него часть клади и направился к вертолету, стоящему чуть в стороне. Вислобрюхое чудовище с четырьмя ушами гигантского спаниеля. Из грузового люка высунулась кудрявая голова.

— Привет, командир! — и затащила чемоданы и баулы внутрь.

— Ну что?.. — промямлил я и умолк. Полина, как всегда, видела меня насквозь. Ее печальные глаза темнели двумя бездонными озерами. Светлые волосы растрепались. Мариночка повисла у нее на руке.

— Мамочка, полетим на этом самолетике? Почему он без крылышек?

Я сказал:

— Давайте прощаться, да?

— Ты разве остаешься? — это прозвучало не холодно, не горячо, но с такой интонацией, как если бы спросила а стоило ли тебе вообще появляться на белый свет, милый?! Полковник, уловив деликатность момента, отошел в сторону.

— Куда ехать? Дочка в таком положении, да и все остальное…

— Понимаю. Не будь таким рохлей, Миша. Держись.

— Ты знала, что Трубецкой сдаст меня в психушку?

— Я этого не хотела. Но Эдичка всегда был ослушником. За это и поплатился. Забудь.

— Но ты… Но ты!..

— Я тебя не обманывала, Миша. Если только чуть-чуть, — притянула к себе, поцеловала в губы, оттолкнула, опалила темным взглядом — быстро зашагала к вертолету. Гордая голова на стройной шее, сильные ноги. Из сердца потянула кровь. Мариночка вырвалась, прибежала ко мне. Я ее поймал, поднял. Радостные глазенки-звездочки.

— Не забывай меня, дядя Миша!

— Не забуду, кролик!

— У нас тайна, да?

— Еще бы! А какая?

— Мы взлетали выше леса.

— О, да!

Покатился счастливый карапузик к железному брюху. Один за другим все скрылись в вертолете — Полина, Мариночка, полковник. Никто не оглянулся. Я даже не спросил, куда они летят.

— От винта! — гаркнул голос откуда-то с неба. Витек оказался рядом:

— Пошли, Михаил Ильич. Подброшу до Москвы.

По дрожащему от рева бетону брели к проходной. Я курил и вместе с дымом плакал. Чего-то такое я сотворил, намного хуже убийства.

Сели в «волгу», поехали. Витек за баранкой, я на заднем сидении. Глядел в окно. Слезы не унимались, стекали в рот.

Неподалеку от Малаховки Витек свернул в лес. Проехали метров сто, остановились. Витек вылез, обогнул капот, открыл дверцу с моей стороны.

Вечерний глинистый проселок, сосны над головой. Я спросил:

— Это она велела?

— Эдик просил передать.

Некоторое время держал меня на весу страшными ударами чугунных кулаков. Я даже не помнил, как рухнул и потерял сознание.

Живой. Похожий на старую автомобильную покрышку, которую хозяин за ненадобностью бросил в сарай. Три дня в больнице — и снова дома. Лето переместилось в жгучий июль. Плавился асфальт. Хорошо. Спокойно на душе.

Сидели на кухне с инженером Володей. За то время, пока не виделись, у него в жизни произошли кое-какие изменения. Ему прислали приглашение из Германии. Звали принять участие в какой-то разработке в области квантовой физики. Тамошних спецов заинтересовали его статьи по этой теме — десятилетней давности. Условия предлагали хорошие: жилье, подъемные и десять тысяч марок в месяц. Предварительный контракт на полгода. Володя был польщен, но ехать никуда не собирался. Сказал: пройденный этап, скука, тупиковый вариант.

— А что не пройденный этап? — спросил я. — Ларек? Домашний извозчик?

— Ты бы поехал?

— Я и поеду. Вызова жду.

Володя с сомнением покачал головой:

— Сходи в ванную, Ильич. Глянь на себя.

Я понимал, что он имеет в виду. После двух безумных месяцев и особенно после Витиных «гостинцев» я уже не походил на человека, которому куда-то нужно ехать.

Когда после больницы меня навестила Лиза, то даже не узнала. Спросила с порога:

— Вы ли это, Михаил Ильич?!

— Да, я! — ответил я гордо, небрежным движением поправив бинт, закрывающий половину головы.

— И что же с вами случилось?

— Упал с горы.

Лиза так растрогалась, что временно поселилась у меня, чтобы я не сдох без присмотра. Но я мало ее видел. Спала она по воинскому обычаю на коврике у двери, утром поднимала меня на зарядку и доводила до такого состояния, что после ее ухода я несколько часов валялся на кровати в полном отрубе, не имея сил пошевелить ни рукой, ни ногой. Возвращалась обыкновенно за полночь, и вся ее забота обо мне заключалась в том, что два раза сделала перевязку и один раз наварила из курицы странный суп, который не отдирался от ложки. Но я был рад ее присутствию.

Потихоньку вообще все как-то налаживалось. Однажды ночью вернулся из дальних странствий кот Фараон, и видок у него был не намного лучше, чем у меня. Замяукал под дверью, Лиза его впустила, потом заглянула в спальню, зажгла свет и доложила.

— Там кто-то черный пришел. Видно, к вам. Это кто?

Со сна я было решил, что явился с того света Трубецкой, но, услышав требовательный котиный вой, соскочил с постели в чем был — в шерстяных кальсонах и вязаной фуфайке. Фараон с разбегу прыгнул мне на грудь и располосовал фуфайку в трех местах. Мы оба были счастливы. Урча и отплевываясь, он сожрал на кухне здоровенного замороженного минтая и дохлебал полкастрюли куриного (?) варева. Раны у Фараона были обычные: сломана задняя левая лапа, вырван из бока кусок мяса и левое ухо болталось на тоненьком хрящике. Но он был полон жизни: нажравшись, начал неодобрительно поглядывать на Лизу, шипеть и выгибать спину в бойцовской стойке. Я смазал ему йодом раны, сделал из дощечек лубок на лапу, примотал бинтом ухо к голове и уложил на кухне, на его подстилке, заперев на всякий случай дверь. Лиза помогала и отделалась всего-навсего расцарапанной щекой и укусом в палец. Не сомневаюсь, что до плачевного состояния Фараона, как и меня, довела безумная безответная любовь.

В эту ночь Лиза перебралась спать ко мне. Сказала, что нипочем не останется наедине с чудовищем, которое я почему-то называю котом. Но поставила условие, чтобы я снял с себя «эту рвань».

— Неужели вы себе вообразили, Михаил Ильич, — фыркнула заносчиво, — что я лягу в постель с мужчиной в солдатских кальсонах?

— Нормальные кальсоны, импортные, — обиделся я. — Впрочем, тебя никто не принуждает.

— Постыдитесь, господин писатель! Кто вчера ущипнул меня за девичью грудь?

Ни в эту ночь, ни в следующую между нами ничего не произошло, да и что могло произойти, если я был весь как испитой чай. Мне не женщины теперь снились, а гробы. Лизу это беспокоило, и как-то среди ночи, после неудачных попыток растормошить меня, она выставила ультиматум:

— Михаил Ильич, либо вы предоставите утешение молоденькой сироте, либо я приму крутые меры.

— Лиза, но ты же видишь, как я исчах!

— Вот от этого и чахнете. Я же в книжке читала. Для старого человека долгое воздержание просто необратимо.

В отчаянии я ляпнул липшее:

— Лизонька, признайся уж, что хочешь меня угробить. Отомстить за Трубецкого.

Мгновенно вытянулась в струнку. Глаза сверкнули льдом в полутьме. Я сжался, приготовившись к побоям. Но она смилостивилась, призналась:

— Учитель сам послал меня к вам.

— Как это?

— Вы не поймете. Не надо об этом. Не тревожьте его.

Катенька помирилась со своим мужем-челноком. Антон ее простил. Мы с ней не виделись, но часто разговаривали по телефону. Ее умишко слегка повредился, но я надеялся, что со временем она придет в себя. Она не верила, что Трубецкой умер, потому что не видела его мертвым. Она вообще почти ничего не помнила из той страшной ночи. Только кровь на щеке и долгое паренье в небесах. Она полагала, Трубецкой нарочно устроил представление, чтобы ей меньше страдать. Быть брошенной и быть вдовой — совершенно разные вещи. Он вполне способен на такой трюк.