Татьяна Степанова - Врата ночи

Никита выжимал из своей «девятки» последнее. Сначала они висели у НЕГО на хвосте. Но вот расстояние неумолимо начало увеличиваться. И тут сквозь вылетевшее заднее стекло Никита увидел, что в машине не один, а два человека. Один — за рулем, второй — на заднем сиденье. И быть может, уже...

— Не стреляй! — крикнул он Ландышеву, загнавшему в «Макаров» запасную обойму. — Ему некуда деваться. Там выезд на шоссе. Там наши его остановят.

Но «Вольво», словно почуяв что-то, неожиданно свернула в противоположную от шоссе сторону — прямо в поля. И не увязла в пашне, не остановилась, как предполагали гаишники. Правда, сразу резко упала скорость, но ехала, упрямо удаляясь. Колосов свернул следом и... Натужный гул мотора, пробуксовывающие в мягкой земле задние колеса.

А «Вольво» направлялась к лесу.

— Дай пистолет!! — Скуратов, бледный, бешеный от злости, бросил это опешившему Ландышеву. И, видя, что тот и не собирается подчиниться ему, рявкнул: — Дай мне, молокосос! Дай сюда!

Он рывком на ходу распахнул дверь машины, высунулся.

— Дай мне пистолет! — крикнул он Колосову. — Я же вижу — ты в парня боишься попасть. И попадешь наверняка, если выстрелишь! Замочишь его! А я... дай мне!

Колосов попытался поддать газа — «девятка», выбрасывая из-под колес комья земли, с усилием ползла по целине. Кивнул Ландышеву. Приказал. Тот хотел возразить, но, увидев в зеркальце лицо Колосова, отдал пистолет Скуратову. И...

Пять выстрелов подряд — они эхом отдались в полях, взметнув стаи птиц с деревьев. Пять выстрелов — вроде в последнем порыве отчаяния вслед удаляющейся иномарке.

Скуратов едва не вывалился под колеса. Ландышев крепко держал его за пиджак. Он стрелял, как стреляют на охоте или в тире.

«Вольво» резко завиляла. Визг тормозов, грохот осыпающихся стекол. Карканье потревоженных ворон и галок. Тишина.

Никита, по щиколотку увязая в рыхлой земле, подбежал к иномарке первый. Скуратов отстал, задыхаясь. Отстал и Ландышев.

— Выходи, ну! Руки! Выходи!! — Колосов рванул дверь со стороны водителя. Увидел ЕГО окровавленное лицо сквозь разбитое стекло. И...

Тело Астраханова вывалилось из салона, едва лишь Никита распахнул дверь. Пули попали ему в затылок и шею, перебив шейные позвонки. На окровавленном, усыпанном стеклом заднем сиденье лежал связанный Мещерский. У Никиты тряслись руки, когда он вытаскивал его из машины, лихорадочно осматривал, ища раны. Мещерский был без сознания. В него тоже попали две пули. Одна — в левое плечо, вторая... по касательной скользнула по черепу, сорвав клок волос и оставив на темени кровавую ссадину.

Астраханов лежал на боку. Глаза его были открыты. Колосов наклонился к телу и едва не отпрянул. Ему показалось... В призрачном обманчивом утреннем свете ему почудилось, что изо рта Астраханова выползла черная змея. Но это был сгусток черной венозной крови. Точно плевок, он впитался в рыхлую истоптанную землю. Землю, некогда дававшую щедрый урожай, а ныне заглушённую сорняком.

Все закончилось...

Катя словно сбросила с плеч непосильный груз. Она часто вспоминала слова Колосова: «Хорошо, что все это закончилось для него малой кровью. Могло быть хуже. Гораздо хуже».

Для него — это для Сергея Мещерского. Вот уже более месяца он находился в Центральном госпитале МВД по поводу огнестрельного ранения и контузии. Пулю из его плеча благополучно извлекли, ожоги ладоней зарубцевались.

Катя разрывалась между домом и госпиталем. «Сотряс» и перелом Кравченко, ранение Мещерского... Но она тысячу, миллион раз готова была благодарить бога, что ЭТО ДЕЛО для них закончилось. Пусть не без крови, пусть. Но закончилось навсегда.

Колосов навещал Мещерского в больнице даже чаще, чем Катя. Ездил в госпиталь после работы. Они подолгу беседовали. О чем — это так и осталось для Кати тайной. Кравченко очень тяжело переживал свое вынужденное бездействие и «обездвиженность». Они разговаривали с Мещерским по телефону, когда врачи разрешили тому подниматься. О чем — это тоже осталось для Кати тайной.

Ей самой начальство строго-настрого запретило «освещать в прессе все перипетии этого дела». Да, собственно, она и сама вряд ли смогла бы выплеснуть все это на газетные страницы. На газеты, их интерес к сенсациям ей как-то стало плевать.

Некоторые подробности постепенно прояснялись в ходе расследования, находя подтверждение в найденных уликах и доказательствах. О других фактах у Кати осталось лишь свое собственное смутное, неясное впечатление. А порой ей хотелось освободится от всего этого, как от нечистот или заразы. Разом забыть все. Но она чувствовала, что не освободится и не забудет до тех пор, пока не расставит для себя точки над "и".

Был тихий субботний августовский вечер. Кравченко, по-прежнему в гипсе, сидел в лоджии. Кате самой пришлось вытаскивать кресло из комнаты. Она сидела в складном шезлонге напротив, смотрела на ящики для цветов. Бегонии совсем засохли. В суматохе и тревоге последних недель цветы бросили на произвол судьбы. Не поливали, не рыхлили землю.

Только что звонил из госпиталя Мещерский. Слабым, но бодрым голосом сообщил, что у него все нормально, что он чувствует себя почти совсем здоровым, что у него Никита — заехал вместе с Ландышевым. Выпить коньячку по маленькой на скамейке в госпитальном скверике.

Катя вспомнила, как Колосов по секрету признался ей, что во время погони ранение Мещерскому, видимо, нанес не Скуратов, а этот вот юный лейтенантик Ландышев. Пули, извлеченные из раны Мещерского и трупа Астраханова, принадлежали табельному «макарову» Ландышева. Но Никита был уверен, что Сережку ранил не шеф «югоармейцев», а Ландышев в горячке преследования. А скорее потому, что был аховый стрелок.

«Он теперь словно все время выгораживает Скуратова, — с неприязнью думала Катя. — Такое чувство, словно Никита отчего-то считает себя перед ним виноватым. Господи, мы же все были на волосок от страшного несчастья. У Сережки — ранения и контузия. Если бы еще полсантиметра, та пуля попала бы ему в голову».

Она старалась не думать об этом. Знала: об этом стараются не думать и Кравченко, и Мещерский. Тщетно стараются.

Самое худшее позади.

Но в этом деле «худшего» оказалось слишком много. Катя вспомнила рассказ Колосова об обыске в ангаре Астраханова. Когда там вскрыли земляной пол, то извлекли семь трупов. У каждого пулевое ранение черепа и отрублены кисти рук. И если останки двоих, по предварительным исследованиям, можно было считать телами Бородаева и Журавского, то в отношении остальных трупов вопрос оставался непроясненным. Должен был быть проведен целый комплекс сложнейших экспертиз по сравнению извлеченных тел с найденными отчлененными останками. В отношении же трех неопознанных трупов вообще пока ничего не было. Погибшие не проходили ни по каким учетам. И чтобы установить их личности и дату смерти, требовался не один месяц. И некого было спросить о них: Астраханов был мертв.

То, что это был ОН...

Катя сначала постоянно думала об этом. Ночью просыпалась в холодном поту. А затем запретила себе думать о НЕМ так. Запретила думать, бояться его — не говорить, не обсуждать его дела и поступки.

Она знала: Никита Колосов завален по горло результатами разных экспертиз. Исследовались пули, извлеченные из эксгумированных останков. Все они принадлежали пистолету «ТТ», некогда так предательски «выпавшему» из кармана скуратовского пиджака. Но при обыске трупа Астраханова был найден еще один пистолет — «браунинг». Старый, еще военного образца, однако в отличном боевом состоянии. За пистолетом тщательно и преданно ухаживали все эти годы.

На экспертизу были направлены и предметы, обнаруженные как в ангаре, так и в кабинете Астраханова в штаб-квартире АЮР, наконец открытой для обысков: жокейские перчатки (именно ими Астраханов пользовался, чтобы не оставлять отпечатков), охотничье оружие (то самое, уже однажды проверенное по учетам, зарегистрированное и лицензированное), которое он хранил у себя дома в Мамонтовке, никогда не используя его «в деле», а также найденный в штаб-квартире тембровый модулятор-микрофон, изменяющий голос при разговоре по телефону, и видеокамера «Сони».

Во время обысков искали и видеокассету, на которой Мещерскому было продемонстрировано убийство Константина Бородаева. Однако видеокассета бесследно исчезла. Ее так и не нашли. И, кроме Мещерского и Астраханова, ее так никто больше и не видел.

Зато на экспертизу была направлена другая, не менее значимая улика, найденная, как и «браунинг», во время обыска трупа Астраханова. Древняя каменная печать. Почти идентичная той, которая некогда принадлежала Алагирову. Почти, но...

От той она отличалась гораздо более отчетливым, ярким рельефом на основании. Катя помнила, как они с Колосовым разглядывали рисунок. Он тоже был схематичен, но все же они четко различили очертания странного фантастического существа с пятью ногами, орлиными крыльями и человеческой головой. Печать тоже хранила в себе знак ШЕДУ. Но, прежде чем проявить его во всех деталях, экспертам пришлось осторожно отскоблить с каменного основания толстый слой сажи. Камень часто нагревали, раскаляя для того, чтобы...