Вера Русанова - Пьеса для обреченных

Перевернув, застегнула под грудью лифчик. В высоком, тускло серебрящемся зеркале отразились мои исхудавшие телеса. Впрочем, сейчас было не до оханий и аханий по поводу собственной внешности. Первая электричка, согласно расписанию, проходила мимо Логинова, по-моему, в шесть часов.

Когда джинсы были уже натянуты и батник застегнут, ни с того ни с сего проснулся Митрошкин. Сел в кровати, похлопал заспанными и еще мутными спросонья глазами, сладко потянулся и недоуменно вопросил:

— Во! А ты куда?

Даже не посети меня эта страшная, требующая немедленной проверки догадка, я бы все равно не знала, как реагировать… (Пашков… Рябиновая настойка… Господи, как стыдно!) А тут и вовсе стушевалась. Устыдилась собственной растерянности, занервничала.

— Женька, да что случилось-то? уже более осмысленно поинтересовался Леха. Еще раз потянулся, хрустнув суставами, опустил ноги на пол.

И тогда я решительно мотнула головой, сдерживая дрожь в голосе, проговорила:

— Мне во всем надо разобраться самой. Без тебя! — схватила куртку и выскочила из комнаты.

Теперь я была умная. Я тоже была хитрая и умная и не знала, наверное, только одного: кому можно верить на этом свете? Актеров просто хороших и хороших во всех отношениях в последнее время развелось ну прямо как тараканов — хоть дустом трави! Но если обычно говорят, что артист — это послушная глина в руках режиссера, то в данном случае на ум почему-то приходило только развеселое название «Сам себе режиссер». Надо было обладать поистине снайперским хладнокровием, чтобы терпеливо, не делая лишних телодвижений, дождаться-таки своего единственного, но бесподобного шанса и мгновенно построить гениальную комбинацию! Бедный, глупый Бородин! Вот у него шансов как раз не было. Как, впрочем, и у Вадима Петровича Бирюкова, который тоже искренне верил в то, что это он создает новый «спектакль», полный юмора и оригинальных ходов. Вадим Петрович не знал, что роет себе могилу…

Наташка! Веселая пьянчужка Наташка, прошедшая в начале этой истории скорее в качестве комического персонажа. Этакая опереточная субретка: «Символ тухлости и порочности Датской империи».

Белобрысая, неопределенного возраста девица со светлыми ресницами и взглядом нахальной лабораторной мыши… Наверняка она участвовала в разработке сценария до самого конца и, значит, намеренно куражась, балансировала на краю пропасти, когда придумывала Ольгин текст: «Это Каюмова. Ваша Каюмова убила моего любимого мужчину! Ваша замечательная Наташа Каюмова — убийца! Женщины таких вещей не прощают…» Значит, обида была слишком болезненной и слишком сильной, если она не простила господина Бирюкова и не смогла ничего забыть. Но какая все-таки потрясающая актерская школа и какое хладнокровие!

"Ну, не такие уж и великолепные у нас с Вадимом Петровичем отношения!

(угодливый смех: хи-хи-хи!) Все-таки режиссер и актриса… Сложности всегда есть!" И в этот момент она наверняка помнила о трупе, тихо и страшно разлагающемся в доме на Устиньевской. Не знала только о чьей-то попытке спасти умирающего, о салфетке, закрывающей кровоточащую рану… Впрочем, кто был этот неизвестный, еще только предстояло выяснить. Пока же я не могла до конца поверить в то, что это все-таки произошло: по нелепой случайности, из-за нелогичности и непредсказуемости собственных поступков я получила ту информацию, которую не должна была получить! Никто не мог предположить, что я потащусь в психиатрический диспансер проверять, была ли на самом деле «Офелия» безумной? Никто, в том числе и сама Наталья, не мог предвидеть, что я все-таки узнаю то, о чем пришла узнать…

Но теперь я была умная. Я тоже была хитрая и умная. Поэтому не собиралась больше подкатываться к честной круглолицей врачихе, озабоченной проблемой послеродовых депрессий и атакуемой автолюбителями, квартиропродавцами и прочими гражданами, желающими получить справку о своей вменяемости. Я планировала заехать на оптовый рынок, а оттуда уже в психиатрическую больницу, где Наталья должна была отлежать острый период. Я ехала на Матросскую Тишину…

Конфеты мне попались нормальные, свежие, с относительно недавней датой выпуска на нижней стороне коробки, икра самая обычная — красная в зеленой жестяной баночке и черная в традиционной стеклянной бадейке, а вот коньяк, похоже, на самом деле очень даже неплохой. Пожилой кавказец в турецком джемпере, комплектовавший мой продуктовый набор, с многозначительной улыбкой заметил:

— Хатэл бы я быть тэм мужчыной, к каторому такая дэвушка едэт с такими подарками!

«Ага! Как раз к „мужчыне“! — подумала я, укладывая все это великолепие в пакет. — Вай, дарагой, я бы и сама все это съела с превеликим удовольствием, если бы не предстояло подманивать на коньячок кого-нибудь из младшего или среднего медперсонала психушки».

План дальнейших действий представлялся мне очень и очень смутно, и поэтому я приятно удивилась, когда охранник на проходной психиатрической больницы номер 3 благосклонно принял первую бутылку коньяку и пообещал:

— Отчего же не помочь? Раз надо помочь — постараемся. Есть тут у меня один человечек, который может узнать то, что вам нужно. Только человечка тоже, само собой, отблагодарить придется…

Я радостно закивала в знак готовности раздавать дорогущий коньяк налево и направо и села ждать на лавочку возле урны. Минут через сорок — не раньше, появился «человечек» — толстая, угрюмого вида; санитарка в черной фуфайке, накинутой поверх халата.

— Ну? — спросила она, вместо приветствия. — И чего тебе надо?

— Про пациентку одну узнать. — Язык мой отчего-то начал прилипать к небу. — Она тут у вас лечилась, это точно. Потом выписалась «под наблюдение» в психоневрологический диспансер. В общем, мне нужно или покопаться в истории болезни, или поговорить с кем-нибудь из тех, кто ее помнит.

Санитарка мелко заухала, изображая внезапное веселье, и насмешливо покачала головой:

— Ну ты даешь!.. «Кто ее помнит»! Да если всех психов помнить, сам психом станешь. Представляешь, сколько у нас тут народу лечится?

— Да. Но я знаю имя, и фамилию, и примерную причину, по которой она сюда попала…

— Ладно уж. Говори!

Я назвала Наташкину фамилию, выслушала претензии по поводу того, что мне не известно ни отчество, ни дата, когда пациентка попала в больницу, и снова приготовилась ждать.

На этот раз санитарка явилась только через час — я уже успела изрядно подзамерзнуть. Угрюмо плюхнулась на лавочку, придержав расходящийся на коленях халат, почему-то злобно зыркнула в сторону пакета с коньяком.

— Не было у нас никогда никакой Каюмовой, — сообщила она с непонятной агрессией. — Ни Натальи, ни Василисы… Но если ты думаешь, что мне делать больше нечего, как только для тебя по всей больнице бегать, то сильно ошибаешься!

— Понимаю-понимаю! — Я торопливо заулыбалась и полезла в пакет за бутылкой. — Спасибо вам, конечно, огромное, но… Вы понимаете, не может быть, чтобы ее истории болезни не было! Мне участковый врач из диспансера сказала, что она здесь лежала в острый период. Вы все хорошо узнали?

Санитарка взяла бутылку, обернула ее в газету и опустила в карман:

— Как могла, так и узнала! Не бойся — не чаи распивала, пока ты тут на лавке куковала. Если б хоть время знать, когда эта Наталья здесь лечилась…

— Не знаю, к сожалению… Но она — актриса, и у нее была трагическая любовь с театральным режиссером! А потом что-то у них произошло, она вроде бы делала аборт и на этой почве…

— Да на этой почве знаешь сколько здесь женщин лежит?! Кто не из-за водки, те все из-за мужиков.

— Это все понятно… Но актрис-то, наверное, среди них не так много? Она такая невысокая, худая, волосы прямые, белесые. Ресницы тоже светлые и брови. В общем, не очень приметная…

— Хе-хе-хе! — снова засотрясалась всем своим плотным телом санитарка. — Ох уж и актриса! Просто Любовь Орлова! И ты хочешь, чтобы ее, такую «красивую», кто-нибудь запомнил? Вот Алиса Фрейндлих — это, я понимаю, актриса! Или Алферова. Или Фатеева Наталья, или…

Она еще продолжала перечислять, а я уже тихо впадала в странный транс.

Из закоулков моей памяти, ехидно усмехаясь, выползала яркая, как елочная игрушка, картинка: круглолицая молодая врачиха в белом колпаке, светлый кабинет психдиспансера…

«А может, она и не артистка? Просто почему-то в памяти так отложилось? — говорила докторша. — Нет, похожа все-таки на артистку!» Никто и никогда не сказал бы, что тощая и бледная как поганка Каюмова похожа на артистку! На уборщицу, на чертежницу, на почтальоншу — на кого угодно, но только не на артистку! Спроси сейчас эту санитарку, кто я по профессии, и она тоже начнет предлагать варианты: учительница, швея, инженерша… Как должна выглядеть артистка согласно традиционным, банальным представлениям? Огромные глаза, яркие губы, легкая надменность во взгляде и стильная оригинальность в одежде!