Брижит Обер - Четыре сына доктора Марча. Железная роза

В леденящем холоде я встал, достал сигарету, закурил. Смерклось, и в темноте вспыхивал красный огонек сигареты. Марта потянулась, села на кровати. Машинально оправила измятое, расстегнутое платье, провела рукой по моей щеке. Шепнула:

— Я так боялась, что ты больше никогда не захочешь меня.

— Почему?

— Я боялась, что ты будешь испытывать ко мне отвращение.

— Потому что ты их убила?

— И поэтому, и потому что обманывала тебя. Берясь за это дело, я была уверена, что не привяжусь к тебе. А потом…

Она не закончила. Я затянулся и долго не выпускал дым.

— Марта…

— Да?

— Марта, я должен спросить тебя: ты точно не веришь тому, что написал тут Ланцманн? Точно не веришь, что я — это другой?

Марта посмотрела на меня:

— Ты — это ты, и я люблю тебя.

— Но ты была готова выдать меня им.

— Я так думала. Но поняла, что не могу этого сделать. Иначе я не ликвидировала бы Грубера. Я не могла допустить, чтобы они уничтожили тебя. Стоило мне представить, что ты превратишься в безмозглое существо, живущее растительной жизнью… Это было невыносимо! Я не прошу простить меня за то, что я тебя предала. И вообще ни о чем не прошу.

Гордая Марта. Я запустил пальцы в ее рыжие кудри.

— Слушай, а как тебя зовут, какое твое настоящее имя?

— Марта. Груберу я солгала. И я действительно брюнетка. В сущности, ты единственный, кто знает мое подлинное лицо…

Она сняла рыжий парик, открыв волосы цвета воронова крыла, придающие ее живому лицу что–то индейское.

И мы опять приникли друг к другу, как двое бездомных сирот, у которых нет другого способа согреться.

Марта наклонилась и собрала с пола свалившиеся страницы, быстро их проглядела и разложила по порядку. Я зажег фонарик. Наступила ночь, а дождь все продолжался. Вдалеке погромыхивала гроза. Фонарик бросал желтый круг света на страницы, создавая впечатление, что мы отделены от всего мира, и мы с Мартой в молчании читали:

Иногда я задаю себе вопрос, а не должен ли я стыдиться того, что использую его наклонность к шизофрении и предаю бригады Эрреры. Но сколько бы я ни задавал себе этот вопрос, не могу не признать, что испытываю огромное удовлетворение, с одной стороны, от того, что всецело владею ситуацией, а с другой — от предвкушения денег, которые позволят мне оставить практику и посвятить себя исследованиям изменений в памяти при различных расстройствах психики, труду, который станет венцом моей жизни.

20 мая. Грегор утверждает, что условился о встрече с братом на 25 мая. Встретиться с ним он должен на дороге к перевалу Весенштайн в гостинице «У Никола».

Я повернулся к Марте:

— Знаешь, я совершенно не помню про свидание с Грегором.

— После аварии, вероятно, часть воспоминаний у тебя стерлась, такое часто бывает. А помнишь, как ты заходил в гостиницу?

— Кажется, да. У меня впечатление, будто я пил пиво в каком–то мрачном помещении. Но, понимаешь, после того как я взял напрокат машину, я ничего не помню, если не считать каких–то отрывочных картинок.

— Это довольно часто встречающаяся форма амнезии, — ответила Марта, погладив меня по голове. — И Ланцманн ничего не сделал, чтобы снять ее.

Мы снова погрузились в отчет Ланцманна.

Когда я его спросил, какие ассоциации вызывает у него имя Никола, он ответил: «Святой Николай». Тогда я поинтересовался, знает ли он легенду про святого Николая. Он сказал, что нет. А в легенде о святом Николае рассказывается, как всем известно, про злодея–мясника, который крал детей, резал их и делал из них колбасы. К счастью, подоспел святой Николай и воскресил детишек. Эта деталь показалась мне забавной и знаменательной.

В любом случае ясно: я должен сделать так, чтобы в тот день все разрешилось. Исчезновение Грегора фон Клаузена, появление Жоржа Лиона. И конец моим тревогам.

Я взвился:

— Какой гад! Он предвидел исчезновение Грегора!

Марта тронула меня локтем:

— Читай дальше. Все гораздо хуже.

26 мая. Свершилось. Машину, в которой ехал Грегор, занесло на повороте, и она свалилась в пропасть. Вероятно, повреждение системы торможения сыграло свою роль. Он сказал мне, что встречается с Жоржем в час дня. А я был там уже без пяти час. И видел, как Грегор подъехал к паркингу, вышел и торопливо направился в ресторан. Он был в хорошем сером костюме, а не в обычных джинсах и свитере, держался очень прямо. Я прошел на паркинг, где стояло еще несколько машин. Там не оказалось ни души, было очень холодно. Я воспользовался знаниями, которые почерпнул из учебника по ремонту автомобилей, так что все дело заняло несколько минут.

Конечно, Грегор мог бы погибнуть. Короче говоря, я вручил его судьбу Господу Богу. Я не убийца, и не смог бы собственноручно ликвидировать его. И потому выбрал усложненное решение, при котором моя совесть оставалась чиста.

— Его совесть оставалась чиста! Он столкнул машину в пропасть, и совесть у него чиста! У него не было доказательств, что Грегор говорит неправду. Ланцманн считал его сумасшедшим, а ведь Грегор действительно пришел на свидание со мной. И Ланцманн его убил! Он убил его, Марта!

Марта обняла меня за плечи.

— У меня самой слишком много на совести, чтобы я могла его судить…

Я затих. Я ведь тоже убивал. И теперь тоже принадлежу к этому весьма закрытому клубу, из членов которого никому не дано выйти. Марта задумчиво произнесла:

— Ничего не понимаю. Если он повредил тормоза у машины Грегора…

— Да нет же! Это была моя! Ты прочти: «Он был в хорошем сером костюме», — то есть в том самом, который в тот день был на мне. Это записано в больничной карточке.

Марта наморщила лоб:

— Но тогда…

— Он не верил, что я существую, так?

— Да. — Поэтому, увидев меня, решил, что это Грегор. Эта сволочь Ланцманн был убежден, что он гений. И с тобой он тоже так держался. Но в твоем случае не скажешь, что он преуспел. Ладно, продолжаем.

… Итак, Грегор окончательно исчез, а «Жорж Лион» лежит в клинике в коме. Каждый день я посещаю его и стараюсь изъять из его памяти последние обрывки воспоминаний об этой истории.

Теперь–то мне наконец стало окончательно ясно, что произошло. Грегор договорился со мной о встрече, но Ланцманн подстроил аварию, оказавшуюся гибельной для моего брата. А поскольку этот кретин Ланцманн никогда не верил в то, что рассказывал Грегор, а следовательно, в мое существование, увидев меня в клинике, он решил, что я и есть Грегор. Грегор, лежащий в коме и так удачно потерявший память! Он постарался стереть все следы Грегора из моего сознания, почему я и не помню про нашу встречу!

22 июня. «Жорж» быстро поправляется. Он считает, что у него лопнула шина. В моральном отношении он, похоже, в неплохой форме. Смутно помнит свою мать, немецкую проститутку по имени Ульрика Штрох, не знает, кто его отец, и убежден, что его брат, невыносимый и исключительно непослушный мальчик, умер много лет назад.

Что же касается автостопера, оказавшегося у него в машине, полиция не смогла установить его личность. Грегор мог бы и не посадить его к себе, но провидение было решительно на моей стороне. То, что он подобрал на дороге этого человека, полностью играет мне на руку. В шизоидном сознании «Жоржа» тот, кто был Грегором, теперь окончательно умер, исчез, ушел с дымом, позволю себе так выразиться…

После его выхода из больницы мне достаточно будет регулярно наблюдать его, чтобы иметь возможность контролировать ситуацию, восстанавливая нужные воспоминания, если в том появится необходимость, во время сеансов «релаксации». Я поставил на лед бутылку шампанского. Здоровье всех и всяческих идеалистов!

Я вскипел:

— Если бы Грегор не доверился Ланцманну, мы сегодня были бы вместе! А если бы Грегор не отыскал меня, он бы не погиб. Я второй раз убил его…

— Жорж, не говори глупостей. Ты устал, и я тоже. Ведь я уже вторые сутки без сна. Нам надо поспать. Утро вечера мудренее. Ты не против? Ты потерял много крови и долго так не выдержишь.

Я собрался было заспорить с Мартой, но ощутил, что весь горю, меня бьет дрожь, и вообще вот–вот потеряю сознание. Нехотя я согласился лечь, но был уверен, что не смогу уснуть от терзающих меня чувства вины перед братом и злости на его убийцу. Мою личность пытались уничтожить, сделали из меня мишень, считали меня лжецом, хотели уничтожить мою память! Но я — это Я! У меня есть прошлое, и оно принадлежит мне, только мне! Я мысленно так и этак повторял эти слова и вдруг провалился в глубокий сон.

Семнадцатый день — суббота, 24 марта

Кто–то стучался в дверь, хотел войти… Надо бежать, предупредить Марту, спасаться… Они уже там, за дверью… Марта! Где Марта? Ее место на кровати рядом со мной было пусто. Еще не вполне проснувшись, обливаясь холодным потом, я закричал:

— Марта!

Марта сидела рядом и протягивала мне стакан молока. Она погладила меня по взмокшему лбу.