Алексей Иванников - Хорёк

Быстро увидеть незащищённый предмет; незаметно оказаться рядом; убедиться, что преступные намерения никто не распознал; аккуратно вытащить предмет, и, наконец: быстро унести ноги или скинуть добычу помощнику.

Такой порядок действий – в общем виде – предполагает моя профессия, однако постигал я его на личном опыте. В первый раз мне крупно повезло! Если бы я сразу же попался: тогда моя карьера могла завершиться, только начавшись. Однако постепенное – по шажкам – освоение процесса дало возможность набраться опыта и избежать ошибок. И особенно главной из них: недооценки жертвы.

Ведь пошедший на дело щипач, если он считает всех вокруг лохами, а себя ощущает пупом земли: он ведь почти обречён! Одно неловкое неосторожное движение: и вот уже чужие руки хватают тебя за шкирку, злобный ощеренный рот что-то орёт прямо в лицо и желанная прежде добыча превращается в вещественное доказательство. Попробуй убеги потом на маленьких кривых ножках от разгневанного терпилы, ощутившего себя вдруг могучим Голиафом! И при этом обиженным мелким таким и жалким Давидиком…

Подобный исход стал бы для меня абсолютно неприемлем, так что исключительно осторожно осваивал я данный процесс. Только стопроцентная гарантия, только верная надёжная цель, только максимально широкий – на случай обнаружения – круг подозреваемых, чтобы затеряться среди кучи возможных кандидатов. В дальнейшей своей жизни, кстати, я никогда больше не крысятничал. И ради безопасности, и просто потому, что воспринималось подобное не слишком хорошо. Хотя говорить, что в саду я был среди своих: слишком жирно! Один жиртрест чего стоил: мерзкий жирный боров, лишившийся любимой игрушки. То есть я даже не украл её: ту самую блестящую чёрную машинку – которой он хвастался перед всеми, задаваясь сверх меры и дразня всех без исключения – я просто сломал. Сломал так, что никакому восстановлению она уже в принципе не подлежала, причём заподозрить он мог любого, что и вылилось в несколько драк и потасовок, после одной из которых – уже под занавес – его выперли наконец из сада.

Благодаря чему я и избавился наконец от главного своего врага и гонителя, хотя и без него хватало в саду мерзких типов. Я был всё-таки слишком мелкий для своего возраста, так что даже перейдя в среднюю группу, не мог почувствовать себя спокойно. Даже вновь появившиеся пятилетки смотрели на меня сверху вниз, так что, если появлялась возможность, я старался слинять. Когда все гуляли на открытом воздухе, то именно тогда я совершал вылазки на улицу, так сказать за флажки, притворяясь потом … . На такой большой вместительной площадке было где затеряться! Я помню несколько качелей, пару песочниц, карусели и несколько игрушечных домиков, где якобы я и скрывался, когда воспитатели созывали всех и не могли меня найти.

Помимо улицы я иногда прятался в кинотеатре. Если удавалось подкараулить момент, когда служащие закрывали двери, то в наступившей уже темноте я мог проскочить мимо. Неловкие тётки вряд ли стали бы отлавливать прошмыгнувшую тень, растворившуюся уже в черноте зала, а останавливать сеанс ради какого-то одного мелкого зайца они не стали бы. Я тихо устраивался где-нибудь в верхних рядах в одном из громоздких кресел и смотрел фильм. То есть если кино мне нравилось, я мог пялиться до самого конца в широкий мерцающий экран, если же там разливалась откровенная скука: то мог тихо подремать. Главное было не упустить тот момент, когда всё закончится, и я, путаясь под ногами и прикрываясь взрослыми не выплыву на улицу, где уже, вполне возможно, поднялся из-за моего отсутствия небольшой шухер.

Однако в таких ситуациях я всегда удачно косил под идиота. «Я? Где я был? Да вот тут. А потом в том углу. Почему не отзывался? А я не слышал: потому что играл и был сильно занят. Во что играл? Ну, куличи лепил, за драконами гонялся. Разве не могу я попреследовать мерзких драконов, которые совсем уже обнаглели и просто проходу не дают?» Детские фантазии в сочетании с приходившим в соответствие после тёмного зала видом заставляли отстать от меня. Всё равно ведь ничего не случилось, так что даже наказывать меня было особо не за что. Так что, обнажив виртуальный меч из виртуальных ножен, я летел уже дальше – за следующим драконом, врезаясь в толпу однолеток и теряясь в ней от пристального внимания.

Среди пострадавших от моих быстрых лапок были и соратники по несчастью, и их родители, и даже кое-кто из воспитателей. Главную же добычу – мятую жёваную десятирублёвку – я стырил из халата заведующей. Как я понимаю теперь, сама эта десятка также имела не вполне честное происхождение: сунутая втайне от всех – в тихом месте, когда никого не было поблизости, она стала, по всей видимости, частью взятки, вручённой заведующей. Чуткость и внимательность уже тогда позволяли мне видеть и замечать то, что проходило мимо общего внимания, так что, когда однажды в тёмном тихом закутке я обнаружил с осторожностью беседовавших взрослых – заведующую и незнакомую женщину – то решил проследить за ними. И не зря! В конце беседы я увидел, как женщина засовывает заведующей в карман красную купюру – я ещё не держал в руках таких! – после чего они мирно расходятся.

Хотя задачку она задала нешуточную, мотаясь по всем помещениям и кабинетам, и помогло мне лишь то, что старая грымза просто забыла про бумажку. Я подкараулил момент, когда она сняла белый халат, и тогда уже, в тишине и одиночестве, достал вожделенный приз, так опрометчиво оставленный без присмотра.

Был ли шмон? Поймали ли меня? Ну что вы: иначе я наверняка не сидел бы сейчас перед вами, и моя судьба текла бы по совсем другому руслу. В реальности же после каждой очередной моей вылазки в саду наступало напряжение и происходили беседы с очередным подозреваемым. Однажды – уже в самом конце – до меня тоже дошла очередь. Однако что мог ответить на непонятные сомнительные вопросы слегка дебиловатый мелкий карапет, оторванный от любимых развлечений и попавший под сильный прессинг? Я помню, как дико расплакался тогда, благо что добыча оказалась уже припрятана в надёжном месте. Меня – как и предыдущих подозреваемых – пришлось оставить в покое, тем более что до школы оставалось уже совсем чуть-чуть, и я решил больше не испытывать судьбу.

К школе же – несмотря на внешнюю дебиловатость – я оказался готов удивительно хорошо. Давно уже выученные азбука и счёт позволяли читать детские книжки, про подсчёт же денег я уже вам рассказывал. Никто не мог – так же как я – быстро складывать, вычитать и умножать числа, так что ничего удивительного – почти! – не было в том, что меня взяли в школу, где в качестве посудомойки трудилась моя собственная мать.

Нет, если бы она работала в другом заведении, меня бы точно там забраковали: специальная языковая школа была не резиновая и далеко не всех желающих могла принять под своё крыло. Было ещё ведь и испытание: я помню, как мелко потея и дрожа, стоял перед строгой комиссией и отвечал на какие-то вопросы. Однако дело закончилось благополучно: мне сказали «принят», и, в отличие от троих или четверых соратников по детскому саду, я оказался зачислен в строгую элитную школу.

Радовался ли я этому? Даже не знаю: высокий статус означал, что придётся прикладывать все силы для того, чтобы не вылететь и оправдать доверие. С другой же стороны: сложная школа могла многое дать, так что после неё я мог рассчитывать на высшее образование. Если бы захотел получить его.

Хочу заметить: если бы дело происходило сейчас, а не тогда, я бы никогда не смог поступить туда и закончить, не из-за сложностей учёбы, нет, у нас с матерью просто не нашлось бы нужного количества денег, которые дерут сейчас элитные заведения. Я слышал: за дополнительные предметы, на ремонт, и прочее, и прочее. Так что я получил образование фактически бесплатно, больше того: мы с матерью выстраивали отношения со школой так, что она сама приплачивала нам. Ну, я рассказывал про холодильники? После моего поступления мать стала активнее пользоваться служебными привилегиями: теперь уже я тоже – время от времени – прихватывал с собой какой-нибудь пакетик или свёрточек, источавший приятный аромат. Так и шёл я – вызывая интерес собак и кошек, если в пакетике скрывались сардельки или колбаса – всю дорогу до дома.

До определённого момента я добирался в школу вместе с матерью, однако классе в третьем я попробовал найти пеший маршрут. На самом деле троллейбусы сильно кружили по дороге от дома к школе, поэтому, достав карту, я проложил маршрут, который однажды решил опробовать. Почти час возвращался я тогда домой по незнакомым улицам, ставшим скоро родными и близкими. Всё оказалось не так сложно, места были достаточно оживлённые, и домой из школы я стал возвращаться именно так.

Утро же всегда становилось испытанием: мне и так приходилось вставать часов в семь, так что в обычном после подъёма дохлом пришибленном состоянии утренняя прогулка стала бы пыткой. Но я и так немало экономил: два пятачка в день давали целый гривенник, который я добавлял к собиравшимся понемногу запасам. Матери до определённого момента я ничего не говорил: разве не стоили проявленная смекалка и натруженные мозолистые ноги некоторой компенсации? Хотя вру: экономией я занимался и до того, просто она стала регулярной и постоянной. Раньше ведь как всё было устроено? Входил ты в автобус или троллейбус, и в определённом месте опускал в стеклянную будочку свои пять копеек, после чего сам – своими руками – откручивал себе и отрывал билетик. Однако кто мог проверить – что или сколько ты там бросаешь, и бросаешь ли вообще, а не просто делаешь вид? Немалую экономию давало использование копеечных монет, или просто каких-то железочек, хотя бы отдалённо похожих на монеты. Так что карманные деньги у меня постоянно водились, ссыпанные в карманы брюк или запрятанные в кошелёк, который я всегда носил во внутреннем кармане на груди.