Александра Маринина - Незапертая дверь

- Из общего бюджета картины.

- И что, это прошло бы без последствий? Я имею в виду, картина не пострадала бы?

- Конечно, пострадала бы. Пришлось бы урезать себя в чем-то другом, например в костюмах, в съемках городской натуры - в Москве это ужасно дорого. В массовке. Даже в хороших актерах. Знаете, я люблю, чтобы в маленьких эпизодах у меня снимались звезды, но съемочный день звезды стоит больших денег. Пришлось бы в эпизодах занимать более дешевых актеров, малоизвестных или совсем неизвестных. Это пошло бы во вред картине.

- Правильно ли я вас понял? Если бы сегодня убили актера, играющего главную роль в вашем сериале, то сериал все равно был бы снят, но качество его было бы заметно ниже. Так?

- Вероятно, так. Мне трудно сказать совершенно точно, поскольку я в таких ситуациях не бывала... Да, пожалуй, так, но при одном условии: если бы у нас не было дополнительных денег.

- А они у вас есть?

- Они могут появиться. Например, источник финансирования может войти в наше положение и выделить дополнительные средства, хотя это крайне маловероятно, но теоретически возможно. А можно взять деньги в другом месте.

- В каком же?

- Да в любом. У любого спонсора. У моего мужа, например.

Судя по изумлению, мелькнувшему в глазах следователя, он совершенно не представлял себе, на какие деньги Наталья Воронова снимает свое кино. Пришлось и об этом подробно рассказывать.

- Так что видите сами, Борис Витальевич, если я не смогу снять сериал, то ни один телеканал серьезно не пострадает, поскольку никто, кроме моего мужа, пока еще не вложил в съемки ни копейки.

- Да-а, - протянул Борис Витальевич, - озадачили вы меня, Наталья Александровна. Интересно, а журналисты, которые это написали, - он ткнул пальцем в лежащие на столе газеты, - они вообще в курсе, на какие деньги вы снимаете кино?

- Вообще в курсе, так как я этого ни от кого не скрываю. У меня пару раз брали интервью, как только начались съемки, и я об этом говорила. Но это совершенно не означает, что теперь все всё знают. Вот вы же, например, не знали. Журналисты вообще очень часто не знают того, что написано во всех газетах, а уж если всего только в двух... Их нельзя в этом винить, они не могут читать все издания от корки до корки, они ведь не читатели, а писатели, Наталья улыбнулась.

Они еще какое-то время поговорили о механизме финансирования съемок и об их организации, когда Борис Витальевич неожиданно и резко свернул совсем в другую сторону:

- Наталья Александровна, что вы можете мне рассказать о взаимоотношениях вашего сценариста Нильского с женой?

Люба с удовольствием оглядела свое отражение в большом, в полный рост, зеркале в ванной. Ни единого дефекта, Даже самый предвзятый ценитель не смог бы найти недостатки в ее фигуре. И лицо, и волосы - все вместе так и просится на обложку журнала. Мужики штабелями вокруг падают от такой красоты. И Эдик, казалось бы, тоже от нее без ума, во всяком случае, до недавнего времени она была в этом уверена на все сто. И вдруг эта поездка... Ни с того ни с сего взял и уехал в Кемерово на несколько дней. Что он там забыл? Чего не видел? Несет какую-то бредятину насчет женщины, которая потеряла всю семью и которой непременно надо помочь. Что за женщина, кто она такая? С того дня, как Эдик вернулся из поездки, Люба только об этом и думает. Может, и вправду все дело в женщине, только не в одинокой и нуждающейся в помощи, а совсем-совсем в другой, молодой и красивой, еще моложе и красивее, чем она сама. Почти две недели Люба пристально вглядывается в своего возлюбленного, ища в его поведении признаки увлеченности неведомой соперницей, ничего определенного не находит и от этого только еще больше злится и нервничает. А Эдик ведет себя как ни в чем не бывало, шутит, смеется, ходит на работу, занимается с ней любовью, с удовольствием ест приготовленные ею завтраки, когда остается ночевать. Может, все не так страшно? Ну, увлекся, загорелся - с кем не бывает? Слетал к своей зазнобе на несколько дней, накушался ею досыта и понял, что лучше Любы для него никого нет. Хорошо бы, если так. А если нет?

Девушка умылась, тщательно расчесала густые, до плеч, волосы, подняла высоко на макушку и скрепила заколкой - Эдику нравится, когда полностью открыта длинная стройная шея. Слегка подкрасила ресницы - совсем чуть-чуть, чтобы даже догадаться невозможно было, что она делала макияж. Только глаза оттенить. Надела красивую шелковую пижаму и направилась на кухню варить кофе, но не удержалась и снова вернулась в спальню. Только на одну минуточку. Только посмотреть на него. Посмотреть, как он спит легким утренним сном, когда уже и будильник, поставленный Любой на семь часов, прозвенел, и солнце сквозь неплотно задернутые шторы заливает светом как раз ту часть кровати, где находится голова Эдика. Господи, как же она его любит! И его темно-русые волосы, и смешливые серые глаза, и широкие плечи, и узкие бедра, и длинные ноги. И даже короткие редкие ресницы на верхнем веке. Такие забавные...

Лицо Эдика чуть дрогнуло, с сожалением прощаясь с остатками сна, глаза открылись.

- Ты чего? - вяло спросил он, увидев стоящую в дверях Любу.

- Ничего. Просто смотрю.

- Зачем?

- Так просто. Смотрю, и все. Радуюсь, что ты у меня есть.

- Не выдумывай.

Он совсем не склонен к романтике и даже не особенно ласковый. Но это Люба тоже в нем любит. Только бы он не бросил ее, только бы не влюбился в другую.

- Что ты хочешь на завтрак?

- Как обычно, мюсли с молоком. Что ты каждый раз спрашиваешь? Я всегда ем на завтрак одно и то же.

Она не обиделась, Эдик всегда немного грубоват, она уже привыкла. Пока он брился и принимал душ. Люба сварила кофе, насыпала в глубокую тарелку мюсли из пакета, налила слегка подогретое молоко. Остатки молока еще немного подержала на огне и залила ими овсяные хлопья с изюмом - ее завтрак.

- Тебе к которому часу на работу? - спросила она осторожно, понимая, что сейчас может последовать очередной взрыв недовольства: Эдик либо ходил к десяти утра, либо не ходил вообще. Он работал официантом по графику "три через три" три дня работал, три дня отдыхал. Вчера у него был выходной, третий по счету, стало быть, сегодня надо идти в ресторан.

Люба и сама не знала, зачем задала вопрос, имеющий совершенно очевидный ответ. Наверное, чтобы прервать молчание, которое неожиданно стало ее тяготить. Как странно! Эдик никогда не был особо разговорчивым, а уж за едой и вовсе предпочитал помалкивать, и Люба всегда принимала это как должное. Он так устроен, такой уж у него характер. Но теперь, после внезапной и какой-то непонятной поездки в Кемерово, ей все время было тревожно и постоянно хотелось получать доказательства того, что Эдик по-прежнему принадлежит ей. Ей одной, и больше никому. В качестве подобного доказательства выступало все, любая мелочь, даже банальный обмен репликами. Даже просто тот факт, что он разговаривает с ней. Девушка понимала, что ведет себя глупо, но поделать ничего не могла. Это было выше ее сил.

Однако Эдик ее вопрос проигнорировал, продолжая вычерпывать ложкой из тарелки мюсли с молоком. Люба решила повторить попытку завязать разговор.

- Эдинька, а та женщина, к которой ты ездил...

- Что? - он поднял голову и недовольно посмотрел на нее. - Что женщина? Ты опять? Я же тебе все объяснил! Сколько можно, в конце концов!

- Не сердись, - торопливо заговорила Люба. - Я только хотела спросить: тебе нужно будет еще к ней ездить?

- Зачем?

- Ну я не знаю... Опять помочь чем-нибудь, проверить, все ли в порядке.

- Не знаю, может быть, - неопределенно ответил Эдик. - А почему ты спросила?

- Я подумала, может быть, мне есть смысл съездить с тобой? Вдвоем всегда проще проблемы решать. И вообще...

-Что-вообще?

- И тебе не скучно будет.

- Мне никогда не бывает скучно, - отрезал он, отодвигая пустую тарелку.

- А я без тебя тоскую, - призналась девушка. - Когда тебя нет, я сама не своя. Возьмешь меня с собой в следующий раз?

- Не знаю. Там видно будет.

Сердце у Любы тревожно заныло. Неужели ее самые худшие предположения оказываются правильными? У него в Кемерове женщина. И он собирается снова к ней ехать. А Любу бросит. Господи, подскажи, научи, дай силы сделать так, чтобы этого не случилось!

Работать со следователем Гмырей Настя Каменская любила. Борис Витальевич когда-то сам был оперативником, посему проблемы и трудности сыщицкой жизни знал не понаслышке и относился к ним с пониманием. И никогда не делал кислую мину, если розыскники приносили ему информацию, добытую со всеми мыслимыми и немыслимыми нарушениями закона, а садился вместе с ними за стол и начинал придумывать, как бы придать этим сведениям вполне приличный вид.