Ярослав Зуев - Будни рэкетиров или Кристина

Состояние выбора самое вредное для здоровья. Когда жребий брошен, становится легче, потому что предстоит действовать, а на раздумья времени не остается.

Иван Митрофанович снова колебался. Одна его часть горячо настаивала на бегстве, другая призывала обуздать панику и спрятать концы в воду.«Замети следы, Иван. Иначе, рано или поздно…» — Третьей его части, иногда именуемой совестью, очевидно не существовало в природе. Или кавторанг лишил ее права голоса, выключив микрофон.

– Каким образом замести следы?! – это был хороший вопрос, сражавший его, без наркоза, наповал.

«Похорони ее, только и всего».

– Легко, б-дь, сказать, похорони. Где?

«А хотя бы и в гараже».

В гараж они с Бонасюком ходили несколько раз в прошлый приезд Ивана Митрофановича. Вась-Вась хвастался новенькими «Жигулями», в то время как кавторанг завидовал. В канун нового года они притащили из гаража домашнюю консервацию.

«Там пол в подвале земляной, – вспомнил Иван Митрофанович. – Это совершенно точно». Его швырнуло в пот.

«Сдайся Ваня, – в последний раз заговорила совесть. – Много не дадут. Ты ж моряк, ядрена мать». Ивану Митрофановичу представились нары, и рожи уголовников с золотыми фиксами. Урки смотрели выжидающе. Растопиро покачал головой.

– Я в тюрьму не пойду. Лучше вены вскрыть. И потом! Кристине-то от этого что?! Из могилы ее эта тюрьма проклятая подымет?! Из могилы не подымет никто.

Пока мозги лихорадочно размышляли, руки, как бы сами по себе, обшаривали вешалку на предмет ключей от гаража. Как только связка обнаружилась, мирно висящей на одном из латунных крючков, кавторанг отбросил колебания. Сжимая в ладони брелок, аккуратный белый пластиковый ромб с надписью «hotel Grand Istanbul», оставшийся, как память о вояжах Кристины в Турцию, Иван Митрофанович вернулся к бару. Ему до смерти хотелось выпить. Так, что в горле пересохло. Ситуацию следовало выправить. Водки в бутылке оставалось пальца на два. Вообще-то маловато, как для отставного моряка, но, все же лучше, чем ничего. Пока Растопиро глотал, дождь зарядил во всю.

«Это тебе знак. Главное, чтобы всю ночь лил».

Чтобы скоротать оставшиеся до полуночи часы, Растопиро занялся поисками спиртного. Но, ни на антресолях, ни в многочисленных шкафчиках и подсобках обширной квартиры Бонасюков не завалялась ни единая бутылка.

Как время не тянется, а все равно проходит. Когда наступила ночь, кавторанг решил, что пора. Прокрался в прихожую и надолго приник к двери, что есть силы напрягая слух. Будто акустик с подводной лодки, обложенной вражескими эсминцами.

– Кажись, тихо. – Отодвинув засовы с такой осторожностью, словно они были взрывателем мины, а он, соответственно, сапером, Растопиро высунул голову в коридор.

– Господи, дай мне силы, – попросил кавторанг. Вероятно, он ошибался с адресом, но, Иван Митрофанович стоял за равноправие. Как гласит известная поговорка, если Бог с нами, то кто тогда, спрашивается, с нами?

Кавторанг на цыпочках пересек площадку и заглянул в аппендикс мусоропровода, ежеминутно ожидая ЧЕГО УГОДНО. Нервы напряглись до предела. Но, ни у лифта, ни во всем лестничном пролете никого не было.

«Теперь решайся! – просипел кавторанг, хоть решился уже давно, еще утром. – Если действовать, то действовать надо быстро. «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага», – шальной пулей пронеслась в голове строчка из популярной в Отечественную песни. Кавторанг даже узнал голос Марка Бернеса. Добрых три десятилетия назад, когда Иван Растопиро только учился на медика, преподаватель военного дела (не просто преподаватель, а фронтовик, и не откуда-нибудь, а из морской пехоты) разъяснил зеленым курсантам значение тех четырех, упоминаемых песней шагов.

Первый – на ступеньку в окопе, – деревянными губами бормотал Растопиро, возвращаясь в кухню с веревкой. Кристину следовало перевязать. Был момент, он подумал, что не сможет, тошнотворная слабость сковала члены. Иван Митрофанович закусил до крови губу, и перевалил Кристину на бок. Она была мягкая, видимо, окоченение уже прошло. Просунув левую руку под лопатки, кавторанг перевел дыхание. – Уф! – выдохнул Растопиро, разгибаясь, с ношей, словно штангист на помосте. – Второй на верхний срез окопа. – Пошатываясь и громко сопя, он вышел на лестничную клетку, захлопнув подошвой дверь. О том, что будет, если ему повстречается кто-то из запоздалых соседей, Иван Митрофанович старался не думать. В этом не было ни малейшего смысла. Кости были брошены. Оглянувшись исподлобья, у лифта, кавторанг лбом вдавил круглую кнопку вызова кабины. Кнопка была сплошь изуродована огнем (детки баловались), и имела неровные края. Но, кавторанга не смущала боль. Он ее едва ли почувствовал, действуя, как скандинавский берсеркер.[123]

Ввалившись в кабину, будто таран под своды башни, Растопиро, задыхаясь, нажал очередную кнопку, теперь носом, отправив лифт на второй этаж. Первый он посчитал слишком опасным по части встреч с жильцами. Если слово «слишком» уместно в сложившихся обстоятельствах.

– Третий на бруствер. – Выйдя из лифта на втором этаже, Иван Митрофанович спустился к мусоропроводу, положил ношу на бетон и позволил себе короткую передышку. Глянул в окно, но не разглядел за мутным стеклом ничего, внушающего подозрения. Тогда, взяв ее на руки, он двинул на первый этаж. Это был тот самый четвертый шаг в чисто поле, за которым предполагалась смерть.

Он, конечно же, не заметил, как в темной «Волге» у подъезда в который раз ожила рация. Но, даже будь кавторанг бдительней, точка отсчета осталась далеко позади.

ночь с субботы на воскресенье

Когда Сергей Михайлович вернулся домой, стрелки часов показывали полночь. Заглушив двигатель, Украинский не без труда вылез из «Мерседеса». На Березняках, как и на Оболони, пахло рекой и котиками. Дождь накрапывал, как бы нехотя. Зато капли казались холоднее льда. Сергей Михайлович задрал воротник.

«Ох, я и устал, – думал полковник по дороге к парадному. – Ну, и денек».

Набрав комбинацию цифр, он отпер кодовый замок, и поплелся к лифту. Лампочки нигде не работали.

– Не дом, а бомжатник какой-то, – выругался полковник, дожидаясь, пока кабина, скрипя и клацая, опускаясь откуда-то сверху. – Вроде, все приличные люди, состоятельные, а менталитет… Парадное, понимаешь, на замке, так кто, спрашивается, лампочки ворует?

Наконец, лифт прибыл, чтобы доставить его на шестнадцатый. Сергей Михайлович, не задумываясь, надавил нужную кнопку.

Плафон горел так тускло, словно устал на ровне с полковником. Половина цифр на пульте управления отсутствовала, большая часть кнопок была изувечена до неузнаваемости. Обуглена, раздавлена, или выломана.

Если стальная решетка защитила плафон освещения, то динамик, предназначенный для экстренной связи, пал жертвой вандалов. Легко было предположить, что в лифте побывал кровный враг диспетчера, по какой-то причине решивший начать вендетту с казни переговорного устройства. Из дыры с зазубренными краями торчали обрывки проводов.

– Вены за такое вскрывать, – вздохнул Украинский, и вышел на лестничную клетку. Его дверь была крайней слева.

Едва полковник переступил порог, как в нос ударила удивительная комбинация двух очень приятных домашних запахов: хорошего шампуня и сытного ужина. В ванной журчала вода, из кухни доносилось потрескивание масла на огне. Там что-то жарилось. Потянув носом, Украинский решил, что, предположительно, мясо с картофелем.

– Лида, – сказал Сергей Михайлович двери в ванную, – у тебя горит чего-то. – Параллельно он сбросил туфли и повесил промокший плащ на вешалку. – Лида?

– Я здесь, – она выглянула из кухни. Лицо раскраснелось, на животе красовался передник, кое-где заляпанный маслом.

– А в ванной кто?

– Совсем уже, – жена посмотрела на полковника с усталым осуждением, – дочка наша. Ты ее, случайно, не забыл?

– Зачем ты так?

– А как? – Лида уставила руки в боки. – Ты же обещался нас из больницы забрать.

– Ох, – Украинский потер лоб, – что-то я совсем забегался.

– Раздевайся, – бросила она на ходу, – плащ на плечики повесь. Он же мокрый до нитки. Завтра будет жеваным. На улице что, дождь?

– Ветер, – буркнул Сергей Михайлович, неожиданно вспомнив бородатый анекдот про незадачливого поручика, отлучившегося с бала на улицу по малой нужде.

Сергей Михайлович было двинулся к ванной, чтоб поприветствовать доченьку через дверь, но, не успел и рта открыть, как в прихожей зазвенел телефон. Выругавшись про себя, Украинский снял трубку.

– Слушаю.

– Сергей Михайлович, – позвал взволнованный голос оперативника, оставленного приглядывать за Растопиро.

«Черт бы вас всех побрал! Что там опять стряслось?! Ни днем, ни ночью покоя нет». – Слушаю тебя, Богдан.