Анатолий Афанасьев - Против всех

— Что, подлюки, — прошептал пересохшими губами, — догнали, взяли Леню Лопуха? У вас на это кишка тонка.

Он успел увидеть, как со странно изменившимся лицом рванулся к нему Митя, но уже не сознавал, что не бежит, а ползет, протыкая головой невесть откуда возникший столб огня.

Смерть приходит к людям по-разному, к Лене Лопуху она подступила почти неслышно.

Известие о бандитском налете на улице Тухачевского повергло Хакасского в замешательство. Устранение Рашидова (кем? с какой целью?) неудачно наложилось на всю эту непонятную заваруху в городе. К полудню ситуация сложилась такая: большая масса федулинской черни скопилась на центральной площади, по подсчетам информаторов, около десяти тысяч человек, и там шел непрекращающийся митинг, причем выступления ораторов становились все провокационнее. К требованиям зарплаты присоединились политические лозунги. Наиболее забубённые головушки призывали немедленно закрыть все пункты прививки и передать власть мифическому комитету самоуправления, возглавить который якобы дал согласие тот самый юродивый по кличке Лауреат, которого доктор Шульц собирался транспортировать в Мюнхен, Смех и грех, честное слово. Кто только их подзуживал? Совершенно невероятная, не поддающаяся логике мутация биомассы, казалось, умиротворенной навеки. Как объяснить все это Иллариону Всеволодовичу? Разве что лишний раз повторить, что красно-коричневого духа из россиян не выколотишь, и потому все гуманные, половинчатые меры, принимаемые им же на пользу, все равно будут приводить вот к таким непредсказуемым вспышкам общественного безумия. Сколько еще придется потратить усилий, денег, интеллектуальной энергии, чтобы мир уяснил окончательно: хороший россиянин — это только мертвый россиянин.

Митингующую площадь оцепили тройным кольцом спецчасти Рашидова, подтянули технику, включая газовые установки «Тромш-21» (новинка натовских умельцев), но проблема заключалась в том, что после дезертирства Георгия Ивановича (а как иначе назвать его смерть?) некому отдать команду о радикальной ликвидации бунта (пусть бунт, пусть!). Заместитель Рашидова, генерал Гриня Фунт, хотя и был вором в законе, но не обладал таким авторитетом, чтобы головорезы-чистильщики выполнили его приказ, не потребовав гарантий. Гарантии, конечно, можно дать, к примеру, по штуке на рыло авансом, но все это потребует лишнего времени. Хакасский нутром чуял, что как раз время его поджимает.

По мобильному телефону он связался с Гекой Монастырским, у того новости тоже были неутешительные. И не просто неутешительные, а какие-то несуразные. Утром он пришел на работу, вскоре получил известие о начавшихся на окраине Федулинска беспорядках, вызвал машину, чтобы на месте разобраться, что там происходит, но оказалось, что здание заблокировано его личной охраной, и он очутился как бы под домашним арестом, о чем ему высокомерно сообщил полковник Брыльский, которому он доверял, как маме родной. Это настолько не укладывалось в голове, что несколько минут Монастырский просидел в прострации, потом рыпнулся звонить туда-сюда, но убедился, что и связь с внешним миром отключена. Первым, кто к нему прозвонился за все утро, был Хакасский.

Дальше — больше. Час назад в кабинет ворвалась группа разъяренных граждан и положила на стол челобитную. В этой филькиной грамоте, отпечатанной на машинке и подписанной каким-то «Комитетом по спасению Федулинска», ему предлагали подписать акт об отречении и передать власть этому самому загадочному комитету. Один из ворвавшихся, сухонький мужичок в очках на веревочных петельках, злобно предупредил: «На размышление полтора часа. Потом пеняй на себя».

Тут же вся депутация, воздев к небу кулаки, хором заревела: «Смерть тиранам! Смерть тиранам!»

— Мне кажется, Александр Ханович, — пожаловался в трубку Монастырский, — все это очень напоминает военный переворот.

По его тону Хакасский понял, что градоначальник обмочился со страху и помощи от него ждать не приходится, но все же поинтересовался:

— Не будь придурком, Гека, соберись с мыслями. Что с милицией? Она тебе подчиняется?

— Боюсь, что нет. Гаркави с ними в толпе, с этими подонками. Я в окно видел.

— Пошевели мозгами. Кто есть в резерве?

— Ужасно, Александр Ханович, они же все сумасшедшие. Особенно этот, который в очках на петельках.

— Гека, ты слышал, о чем я спросил?

— Да, конечно… Представляете, они, кажется, изнасиловали мою секретаршу Юлечку. Ведь она совсем дитя. Что с нами теперь будет, Саша?

Хакасский вырубил связь. Отрешенно улыбался. Вот незадача. Похоже, пора уносить ноги. В этом особняке он, разумеется, в безопасности: надежная охрана, бетонный забор с двумя пулеметами на вышках, — но надолго ли? Если быдло действительно взбунтовалось, оно рано или поздно хлынет сюда, как весенняя грязь, просочится в щели, выломает решетки в окнах. Уж известно, как это бывает.

Да, отчитаться перед Куприяновым за провал будет трудно, но старик тоже не без греха. Хакасский с самого начала настаивал на радикальном решении — напалм, бактериологическая акция, да мало ли, — но Илларион Всеволодович по слабости характера склонился к более мягкому, эволюционному варианту. Впрочем, еще надо выяснить, провал ли это. По некоторым признакам за всем происходящим ощущалась чья-то целенаправленная, злая воля, мозговой удар. Вопрос в том, чья это воля?

Однако при сложившихся обстоятельствах, особенно учитывая дезертирство Рашидова, разумнее отступить, отодвинуться в тень, на заранее, так сказать, подготовленные позиции.

Он вызвал звонком мажордома, бесценную Зинаиду Павловну, и отдал кое-какие распоряжения: вынужден отлучиться на несколько дней, никакой паники, за сохранность имущества и всего остального отвечаешь головой, Зинаида.

Преданная, как собака, женщина смотрела на него влюбленными глазами, но в них блеснули слезы.

— Вернетесь ли, Саша?

— Куда я денусь, — беспечно махнул рукой. — Сколько мы с тобой вместе путешествуем?

— Пятнадцать лет, Александр Ханович.

— Вот видишь. И дел еще невпроворот. Ладно, ступай, не хватало твоей слякоти.

Женщина склонилась в поясном поклоне, поцеловала его руку — и исчезла.

Хакасский переоделся в дорожное платье: шерстяной свитер, куртка на меху, теплые кожаные штаны. Проверил походный чемоданчик: оружие, ампулы с ядом, туалетные принадлежности, некоторые документы и, на всякий случай, несколько пачек валюты. Больше ни с кем не стал прощаться, даже не позвонил дежурному смены на пост, — Зинаида сама распорядится отменно.

Открыл потайную дверцу в стене и на лифте поднялся на крышу. Здесь, на специально оборудованной плоской бетонной площадке под брезентовым навесом поджидал верный друг — двухместный спортивный вертолет «Рек-16», дорогой подарок братьев из Лэнгли, непременный спутник всех его передвижений по миру. Послушная безотказная машина с забавным утиным носом и золотистыми лопастями — Хакасский относился к ней, как к живому существу, и в одиноких полетах нередко беседовал с ней, как с добрым попутчиком.

Он уже распахнул пилотскую дверцу, когда из-за печной трубы вышел человек в точно такой же, как у него, куртке, в спортивных брюках «Адидас», но без чемодана, вместо которого держал в руке пистолет, направленный Хакасскому в лоб.

— Полетаем, Саня? — весело спросил незнакомец. Хакасский тут же его узнал. Тот самый молодой человек, который устроил безобразный дебош на спортивном празднике и чуть не оставил Хакасского инвалидом. Но ведь Рашидов доложил, что его бойцы догнали хулигана и Лева-Душегуб его кокнул. Выходит, обманул, зараза!

— Как ты сюда попал? — задал он глупый вопрос.

— По воздуху… Поднимайся, Саня, поднимайся. Давай полетаем. Ты же куда-то собирался?

Хакасский не испугался пистолета. Если бы он боялся таких вот оружных мальчуганов, то, наверное, сидел бы тихонечко в каком-нибудь банке, а не занимался мессианским покорением густо заселенных территорий. Но все же ему стало как-то не по себе, и рука, сжимавшая вертолетную стойку, онемела. Выражение глаз этого парня его гипнотизировало. Сердечной истомой наполнилась душа. С каждой секундой томление усиливалось. Хакасский некстати вспомнил, что точно такие же странные ощущения испытывал в детстве, когда оставался один в темной комнате, где по углам копошились неведомые чудовища.

Помешкав, он поднялся в кабину и расположился в кресле пилота. Незваный гость, как приклеенный, уже сидел во втором кресле.

— Давай заводи, Саня.

Хакасский щелкнул тумблером, проверил показания приборов, количество горючего. На нежданного попутчика не глядел, сказал, не поворачивая головы:

— Брезент надо снять. Поди сними.

— Ага, сейчас, — парень соскочил на площадку, и Хакасский с облегчением потянулся за своим чемоданчиком, поставленным за кресло, — и обомлел. Только что был чемоданчик, а теперь его нет.