Вильям Каунитц - Месть Клеопатры

Поднявшись на балкон, на «территорию» Чи-Чи, Алехандро был встречен рукоплесканиями. Его обступили со всех сторон, спеша пожать руку или похлопать по плечу. Это мужчины, тогда как женщины норовили прильнуть к нему в полушутливом объятии, причем кое-то из них успевал прошептать ему что-то на ухо.

Чи-Чи приветливо улыбнулся «своему» певцу и, щелкнув пальцами, приказал окружающим расступиться и освободить место для Алехандро. Наркодельцы повскакивали с мест, пропуская его к шефу. Усевшись рядом с Чи-Чи, Алехандро достал из ведерка со льдом бутылку шампанского и, налив себе бокал, повернулся к Чи-Чи:

— Твое здоровье!

Чи-Чи перешел на диалект индейцев племени тараскан, представляющий собой смесь примитивного испанского с местным говором.

— Ты был сегодня просто великолепен, — сказал он.

— Благодарю тебя, друг, — в тон ему ответил Алехандро и, потягивая вино, вдруг спросил: — Почему ты посещаешь такие места? Ты ведь их ненавидишь.

— Чтобы убедиться в том, что никто меня не дурачит.

— Но ведь ты не в состоянии приглядывать за ними все двадцать четыре часа в сутки.

На губах у Чи-Чи на мгновение вспыхнула полуулыбка, а затем он вновь поджал их.

— Тех, кто пытается меня дурачить, я наказываю без промедления и жестоко.

Алехандро изобразил брезгливую гримасу:

— Да. Мне рассказывали.

— Надо бы когда-нибудь познакомить тебя с моими любимыми методами.

— Нет уж, благодарю.

Чи-Чи полез куда-то под стол, достал конверт и положил его на колени Алехандро.

— В знак признательности за банкира.

Рука Алехандро незаметно скользнула под стол, взяла конверт и спрятала его за пояс.

— Тебе следовало бы вступить в наше дело. Заработаешь кучу денег.

Потягивая шампанское, Алехандро ответил:

— Когда я был маленьким и продавал туристам прохладительные напитки на Ла-Плайя-Ропа, я мечтал о том, что когда-нибудь стану знаменитым певцом, и моей матери и сестре не придется больше бродить по пляжам Зихуатанеджо под палящим солнцем, отыскивая полудрагоценные камни и строя из себя глухих индианок, когда вшивые гринго начинали приставать к ним на своем вшивом испанском. Мне хотелось купить им дома в Сан-Анжеле или в Койоакане. И я по-прежнему мечтаю об этом.

— А я уже в пятнадцать начал добывать девок туристам в Икстапе. — Чи-Чи пригубил бокал. — Ты знаешь легенду о том, как появилось название Лас-Гатас? В честь кого это место было так названо?

Алехандро улыбнулся:

— В честь акул, которые водились в тамошних водах. Ходили слухи, что эти акулы не прочь выпить и шаловливы, как кошки. И наш царь Кальтзонтцин, владыка бесчисленных племен, распорядился обнести место для купания каменной оградой, чтобы ему с дочерьми можно было наслаждаться хрустально-чистыми водами, не опасаясь акул. Эта ограда и по сей день там, а акулы куда-то подевались.

— У тебя прекрасная память, мой друг.

— Мать часто рассказывала нам изумительные истории о том, как величествен был наш народ, пока не появился Кортес и, главное, пока Мексиканское министерство туризма не вспомнило о наших пляжах.

— А твой отец?.. Ты редко заговариваешь о нем, — задумчиво произнес Чи-Чи, наблюдая за пузырьками в шампанском.

— Как тебе известно, он был гринго. Его убили агенты федеральной полиции Мексики.

— Ах да, эти негодяи. А тебе удалось узнать, почему они его убили?

— Нет. Он был отставным военным из США. Не представлял никакой опасности для независимого государства Мексика. — Алехандро достал из ведерка со льдом еще одну бутылку и налил Чи-Чи и себе. Поставив бутылку в ведерко, он придвинулся к собеседнику поближе и прошептал: — Когда я стану настоящей звездой, я куплю себе самолет, чтобы летать с концерта на концерт, а заодно доставлять твой кокаин — в разные уголки мира, а деньги — обратно. Ни один сыщик-гринго никогда не заподозрит знаменитого певца в том, что он является курьером индейского наркодельца, который до сих пор говорит по-английски с акцентом.

Чи-Чи оглушительно расхохотался.

— Превосходная идея, мой друг. С единственной поправкой: кокаин уже не приносит таких доходов, как когда-то. Издержки съедают чуть ли не всю прибыль. — Он придвинулся поближе к собеседнику. — Героин, вот на чем сегодня делают деньги. Мне кажется, у этого наркотика большое будущее.

— Если героин, тогда надо иметь дело с итальяшками.

Чи-Чи ответил своей убийственной ухмылкой:

— Сейчас это уже не итальянцы, а китайцы. Они вытеснили итальянцев. Те оказались слишком большими умниками — вот и остались в дураках. Решили, ублюдки, что можно подмешивать в героин всякую дрянь. Не сообразили, что именно высокое качество привлекает клиентов. Настоящих клиентов. Тех, кто приносит главный доход.

Поглядев на танцующих, Алехандро осведомился:

— А почему это так выросли издержки при торговле кокаином?

— Да много почему. Например, две недели назад отряд «Дельта» нанес удар по нашей плантации в Боливии, на которой производилось пятнадцать тонн в неделю, схватил многих наших людей и передал их местным властям. Нам пришлось выкупить их всех у тамошней полиции и обзавестись другой плантацией. А это очень накладно. Падает процент прибыли на вложенный капитал.

Алехандро помедлил, автоматически сдирая влажную этикетку с бутылки шампанского.

— На твоем месте я попробовал бы договориться с Вашингтоном.

Чи-Чи уставился на чрезвычайно соблазнительный и туго обтянутый зад одной из танцующих девиц, который «жил», казалось, отдельной от свой хозяйки жизнью.

— Медельинский картель и Кальф контролируют мировое производство кокаина, а ты ведь у них один из самых главных сбытчиков.

Взгляд Чи-Чи застыл и посуровел; он потягивал шампанское, ничего не отвечая.

— Я хочу сказать, а что, если попросить у Вашингтона субсидию, вроде той, которую они выплачивают здешним фермерам, чтобы они не выращивали чего не надо. Скажем, по миллиарду в год или около того обоим картелям. А те в свою очередь пообещают прекратить производство кокаина. Таким образом, проблема с кокаином отпадет сама собой, а Дядя Сэм сэкономит кучу долларов на прекращении борьбы с наркобизнесом и сможет потратить эти деньги на уплату государственного долга. А картели обретут то, чего они желают больше всего на свете, — респектабельность, а бароны — долгую спокойную жизнь без ежедневного риска быть похищенными и увезенными в США.

Чи-Чи поиграл со своим стаканом.

— Медельин и Кальф ненавидят друг друга. Они никогда не усядутся за один стол.

Содрав с бутылки остатки этикетки, Алехандро сказал:

— Вот почему им и понадобится какая-нибудь крупная фигура в качестве посредника, кто-нибудь, кто сумеет провернуть эту сделку, и он получит за нее такие комиссионные, что сможет прожить остаток дней как наш царь Кальтзонтцин, плавая там, где нет акул.

— Мне стало бы недоставать опасностей, связанных с этим ремеслом. Послушай, дружище, все это иллюзии, все это прекрасные, но несбыточные мечты.

Алехандро подлил им еще шампанского, опустил бутылку в ведерко и, подняв глаза, увидел, что к их столику приближается ослепительно красивая молодая женщина. Он поневоле восхитился тому, с какой грациозностью ее стройное тело без видимых усилий рассекает ряды танцующих. На ней было простое белое платье (лифчика она не носила), и единственным украшением служила пара сережек с каплями черного опала в золотой оправе. Она заметила, что Алехандро глядит на нее, и в ее глазах, в двух больших изумрудных озерах, вспыхнул ответный огонь.

— Одна из твоих поклонниц, — прошептал Чи-Чи.

Женщина подошла почти вплотную к Алехандро и посмотрела ему прямо в глаза. Затем запустила руку себе под подол и медленно стянула трусики. Перешагнула через них, подняла их с пола и положила на стол перед певцом.

Алехандро взял их и прикоснулся к ним губами, не сводя при этом глаз с женщины.

Ее губы были полураскрыты, груди заметно вздымались при каждом вдохе.

Он поцеловал трусики и сунул их под ремень — как раз туда, где находился конверт, полученный от Чи-Чи. Повернувшись, она пошла прочь и смешалась с толпой. Но в последний момент перед тем, как затеряться в ней, она обернулась и увидела, что Алехандро поднимается из-за столика.

Из ее спальни в квартире на Пятой авеню открывался вид на Центральный парк.

Они стояли у постели, глядели друг на друга и целовались, целовались с каждым разом все дольше, пуская в дело язык. Он расстегнул «молнию» у нее на платье. Она стряхнула с плеч платье, и оно упало к ногам. Она прерывисто дышала, щеки у нее раскраснелись, соски стали твердыми. Он торопливо разделся, стянув с себя черные джинсы в обтяжку. Обнявшись, они рухнули на постель, принялись целоваться, ласкаться, предаваясь упоительной игре. Он хотел ее, потому что она хотела его, нуждалась в нем, требовала его. В такие минуты он чувствовал себя совершенно раскованно, целиком и полностью устремившись навстречу высшему мигу разделенного двоими наслаждения, но не спеша, контролируя себя, прислушиваясь к ее ритму, к ее страсти — и к своей собственной страсти.