Димитр Пеев - Джентльмен

– Приду, – ответил он доктору. – Почему ж не прийти. И ничем я «снова» не занят.

Он сказал это безразличным тоном, однако голос его предательски дрогнул, и доктор Брымбаров наверняка понял его состояние. Если не по голосу, то хотя бы по длительной паузе между вопросом и ответом.

В прозекторской все было готово.

– Ну, майор, с какого органа прикажешь начать?

– Ты эту работенку знаешь лучше меня. Начинай с чего положено.

– То-то. Прежде всего тебя интересует причина смерти, верно? Скоро узнаем!

И он взмахнул скальпелем.

Первые десять минут Бурский нарочито сосредоточенно следил за действиями патологоанатома, стараясь не выдать нервное напряжение и усилием воли подавляя отвращение. Потом дурнота прошла – желание узнать истинную причину смерти оказалось сильнее.

Почти три часа продолжалась аутопсия. Наконец Брымбаров снял хирургические доспехи и повел майора в свой кабинет. Там он широко распахнул окна и попросил медсестру приготовить крепкий кофе.

– Два-три глотка – и ты придешь в себя. Тебе это, майор, не помешает, да и мне тоже. Несмотря на то, что я живодер, как изволят выражаться некоторые… – Он закурил. – Теперь можешь задавать вопросы… Правда, подробности выяснятся только после лабораторного анализа.

– Ты ведь знаешь, что меня интересует.

– Так вот: он захлебнулся в воде.

– …поскольку найден с камнем на шее в озере?

– О, святая простота! В который раз тебя прошу: не принижай уровень моих заключений до вашего уголовного образа мыслей. Мы ведь разговариваем после – уяснил? – после аутопсии, а не в пещере. Если помнишь, там я благоразумно молчал.

– Извини! Значит, раны на голове, обезображенное лицо…

– Да, post mortem.[2] Когда его уродовали, он был уже несколько часов мертвым, кровообращение давно прекратилось, кровь свернулась. Потому и нет на лице следов кровоизлияний.

– Post mortem… – в задумчивости повторил Бурский. Такой случай встречался в его практике впервые. Он вздохнул.

– Вот тебе и курорт «Милина вода», и берега Босфора… Неужто его еще раньше утопили?

– Что-то не скоро до тебя доходит сегодня… Пойми, одно дело – захлебнувшийся в воде, точнее, под водой, и совсем другое – брошенный в воду уже мертвым. Это достаточно старая проблема, перед судебной медициной она встала еще в прошлом веке. Она давно решена – окончательно и бесповоротно! Знаешь, как? Когда человек попадает в воду живым – то есть когда он дышит и сердце бьется, – то вода, попадая в легкие, заполняет их, по венам легких проникает в левое предсердие и желудочек, но дальше ей нет пути – ведь сердце остановилось. И мы смотрим: наличествует в желудочке вода – стало быть, человек утонул живым. Если вода лишь в верхушках легких, значит, он попал в воду уже мертвым. Ты сам видел сегодня воду в левом предсердии – так при чем же тут камень на шее и прочие театральные декорации?

– Да, припер ты меня к стенке, придется поверить, – усмехнулся Бурский.

– Мерси!.. Но и припертый к стенке, ты возразишь. Дескать, почему лицо обезображено. Противоречие здесь скорее формальное, кажущееся. Смело можно предположить, что жертву сначала утопили, затем изуродовали, а уж после привезли в пещеру…

– Версия принята, дорогой доктор. Теперь о времени наступления смерти.

– Видишь ли, здесь все сложней, а в нашем случае, может быть, и вообще безнадежно. Выводы можно делать лишь в первые часы после смерти, иногда в первые несколько суток. Для нас этот срок давно миновал. Человека этого утопили, может, неделю назад, а может, и две-три. Поэтому отвечу тебе осторожно, основываясь лишь на процессах разложения: со дня смерти прошла не одна неделя.

14 октября, понедельник

Помимо проблем, вставших перед следствием в связи с хитро замаскированным преступлением, предстояло решить и чисто гуманный вопрос – как уведомить Кандиларову.

– Есть три возможности, – докладывал полковнику Бурский. – Первая, правда, слишком грубая, я бы сказал, антигуманная: ведем вдову в морг и показываем ей тело. Это самый точный ход – кому, как не супруге, опознавать собственного мужа? Для полноты картины можем пригласить и детей Кандиларова от первого брака, сына и дочь, с которыми он годами не виделся после своей второй женитьбы.

Цветанов, до сих пор молчавший, поморщился.

– Вы, собственно, с чем сюда пожаловали? Посоветоваться, узнать мое мнение или в очередной раз подразнить начальника? Проблема изложена так, что за первую «возможность» ухватится разве что закоренелый садист.

– Извините, товарищ полковник. Значит, так… вторая возможность. Сообщаем вдове о смерти Кандиларова. Объясняем: тело в таком состоянии, что ей тяжело будет видеть его и что по завершении исследований мы передадим ей покойного в закрытом гробу.

Полковник молчал. Кажется, и это предложение его не устраивало. Передохнув, Бурский продолжал:

– Третья возможность – вообще не уведомлять бедную женщину. Кандиларова убеждена, что муж в Турции или, может, даже в Австралии, куда и сама, вероятно, надеется упорхнуть. Надо, по-моему, оставить ей все иллюзии и надежды.

– А четвертая? – спросил полковник.

– Какая четвертая?

– Что значит – какая? Нет четвертой возможности?

– Откуда ей взяться? – уныло протянул Бурский. Шатев, до сих пор сидевший молча, поспешил поддержать майора.

– Все вроде бы перебрали, товарищ полковник.

– Ладно, – кивнул Цветанов. – А теперь ответьте положа руку на сердце, по возможности чистосердечно: какую из трех возможностей я, по-вашему, изберу?

Бурский и Шатев только переглянулись.

– Ясно, – продолжал полковник. – Красноречиво и искренне! Спасибо. Полагаете, что первую, угадал? Что, мол, взять с Цветанова: службист, закоснел, одеревенел, как и положено начальнику отдела в серьезном нашем заведении… Да, я вам не Эразм Роттердамский, не обессудьте. И все же остановлюсь я на варианте третьем. Даже не из гуманных, а из оперативно-тактических соображений. Следствие только-только началось. Никто еще не знает, что Кандиларов мертв, что его нашли там-то и там-то. Пусть пока и вдова остается в неведенье, иначе весть разнесется по знакомым, по городу. Это не в наших интересах. Вот доведем следствие до конца, тогда решим. И найдем более или менее приличную форму для сообщения.

Выйдя из кабинета вслед за Бурским и убедившись, что секретарша куда-то отлучилась, Шатев сказал:

– Здорово, да? Прямо по глазам читает. Один – ноль в пользу шефа.

Перелистывая какое-то старое дело, Бурский сидел не поднимая глаз. Скучающий Шатев долго курил, вздыхал и наконец потерял терпение.

– Послушай-ка, что ты думаешь об убийце?

– О каком? – нехотя спросил майор.

– Да об убийце Кандиларова! Не может ведь быть убитого без убийцы.

– Железная логика. Однако что можно о нем думать, если пока абсолютно ничего про него не известно.

– Так уж и ничего! Конечно, паспортных данных у нас нет. Зато психологический портрет постепенно прорисовывается.

– Помоги же и мне его увидеть, о художник.

– Это жестокий, патологически жестокий тип. Я бы сказал, садист. Так обезобразить свою жертву…

– Напомню, что, по словам врача, тело обезобразили… post mortem. Не точнее ли назвать это превентивной мерой?

Шатев не обратил внимания на иронию, а может быть, просто ее не уловил.

– Садист! – повторил он. – И совсем не умен. Уродует лицо, думает, все шито-крыто, однако забывает самое важное: папиллярные линии. Читал ведь он хоть детективные романы.

– Не так все просто. Он мог просто бросить убитого в озеро. Согласись, запоздалая экспедиция спелеологов – чистая случайность. Но даже и в этом случае достаточно было Шинке не осветить фонариком водную поверхность… Или будь озеро поглубже в том месте хотя бы на метр… Нет, расчет был верным. Убийца далеко не так глуп. Из этой посылки нам и надо исходить в дальнейшем.

Шатев не так-то просто уступал в споре. Подумав некоторое время, он снова ринулся в бой:

– Не дает покоя вопрос, зачем ему надо было оттягивать время? Ведь он явно «работал» на то, чтобы расследование, вполне вероятное, происходило не скоро, не сейчас. И тут вырисовываются две версии…

– Не стесняйся, выкладывай, – приободрил его Бурский.

– Одна версия такая: чем позднее вмешается милиция, тем хуже для нее. Свидетели многое забудут, доказательства утратятся, дождь смоет следы. Так или иначе, есть все-таки точка отсчета – тот самый день, когда Кандиларов должен был вернуться с курорта. Срока этого недоставало, и убийца постарался его продлить – открыткой из Стамбула. Что это означает? А то, что четырнадцати «курортных» дней было мало. Для чего? Для того, чтобы что-то содеять, совершить или довершить. Но не с мертвым, тут вся загвоздка, учти. С живым Кандиларовым. Потому я и склонен допустить, что Кандиларова прикончили не в начале курортного срока, а в конце, может, уже после него… Убийце, заметь, он был для чего-то нужен сразу после отъезда из дома. И нужен был на две-три недели… Окончательный ответ дадут лабораторные анализы. Сам увидишь, как станет тогда раскручиваться эта история!