Ярослав Зуев - Конец сказки

Понюхав пачку «Marlboro» с такой миной, от которой любой народный целитель, зарабатывающий на отваживании курильщиков от табака, наверняка опустил бы руки, Юрик спрятал трофей в карман. Оттолкнул труп и принялся шарить по пещере, в поисках зажигалки и оружия. Вскоре ему повезло. В самом темном углу он натолкнулся на автомат импортного производства, с куцым стволом, коротким металлическим прикладом и обоймой, торчащей не вниз, а влево. Юрик подумал, что оружие здорово смахивает на дрель, которая когда-то была у Планшетова-Старшего, пока он ее не пропил, вместе с остальными инструментами. Повозившись с минуту, Планшетов отстегнул магазин и с удовлетворением отметил, что он в два ряда нашпигован толстенькими и куцыми, похожими на молодые боровики патронами.

– Хм, – выдохнул Планшетов, – какие интересные сверла. Надеюсь, они далеко летают. – Юрик взвесил оружие в руках. Автомат был тяжеловат, и, как показалось Юрику, не очень удобен. К тому же, с подобной конструкцией он столкнулся впервые. – Ничего-ничего, – ободрил себя Планшетов, – главное, я в курсе, откуда тут вылетают пули, и что для этого нажимать. Остальное приложится.

Повесив оружие на шею, Планшетов покинул пещеру и перебрался на карниз. От былой жары не осталось и следа. Тучи надвинулись и придавили горы. Горы, набычившись, вспороли им брюха скалистыми вершинами. Из рваных дыр хлестали струи дождя, тугие, как бичи погонщиков. Риск сорваться в пропасть, соответственно, вырос, возможность быть обнаруженным сократилась, ввиду резкого падения видимости. Решив, что это уравнивает шансы, Юрик двинулся по карнизу в обратном направлении, хоть возвращаться, как правило, сложнее, чем уходить. Ливень молотил его по спине и затылку, словно турецкие батоги – привязанного к столбу запорожца. Молнии били одна за другой, словно вся небесная артиллерия приняла участие в канонаде. Отвесные стены оказались отличными природными ретрансляторами и многократно отраженное эхо пошло гулять по ущелью, как клокочущая среди рифов волна. Скоро Юрик оглох на оба уха и уже не мог отличить рокочущие грозовые раскаты от сухого, похожего на кашель треска выстрелов. Когда Юрик только выбирался на карниз, то был уверен, кто-то из друзей, вероятно, Протасов, отстреливается из пистолета Глок. Теперь стрельбы, гром и эхо смешались в одну безумную какофонию, Планшетов слушал ее, словно из-под воды.

Когда Юрик преодолел две трети пути, и до пещеры оставалось – рукой подать, грозовой фронт, потеряв остатки летучести, рухнул на землю. Так, по-крайней мере, показалось самому Планшетову, когда он падал ничком, сбитый с ног взрывной волной. На секунду воздух сделался плотным и горячим, как кисель. У Планшетова окончательно заложило уши. Ему почудилось, весь козырек пришел в движение, заходил ходуном. Кряж не задрожал, застонал, как старый дом, который ломают гирей. Сверху посыпались обломки, большинство не крупнее орехов, некоторые, судя по звуку, величиной с пушечное ядро. Юрик вжал голову в плечи, прикрывая затылок ладонями, и немедленно получил по спине камнем, не слишком большим, но достаточно увесистым. Кусая губы от боли, Юрик извивался на карнизе будто камбала, которую пригвоздили ко дну гарпуном, ожидая, когда очередной булыжник проломит ему череп будто яичную скорлупу, и положит конец мучениям.

Ему снова повезло, он остался жив. Камни угомонились, кряж больше не вибрировал. Снова сверкнула молния. Юрик поднял голову и заметил дым, струящийся из той пещеры, в которую он так стремился попасть. Ливень продолжал неистовствовать, как ни в чем не бывало, капли таранили частицы дыма, и увлекали вниз. Только тогда до Юрика дошло, что небо по-прежнему на месте, это местные, земные разборки. Что-то взорвалось, возможно, ручная граната.

– Откуда? – пробормотал Юрик. Ему чудовищно хотелось промочить горло, но подставлять рот небесам было некогда. И потом, он рисковал проглотить камень.

– От верблюда, зема, – ответил изнутри головы Волына. Был поздний вечер субботы, они только собирались в дорогу и стояли во дворе дома Эдика, на Троещине. Солнце давно село, площадку освещал одинокий уличный фонарь, уцелевший вследствие того, что окрестная детвора отдала предпочтение клею «Момент», а он, в чрезмерных дозах вызывает косоглазие. Протасов вынес из парадного несколько сумок и отправился обратно, за следующей порцией, посоветовав Планшету с Вовчиком пошевеливаться. Приятели складывали поклажу во вместительный багажник «Линкольна». На глаза Юрику попалась грубая холщовая торба, оказавшаяся, к тому же невероятно тяжелой, и он мрачно осведомился у Волыны, что это, б-дь, за дерьмо.

– Полегче, земеля, – вытянув обе руки, Волына забрал мешок у Юрика, а затем бережно положил в салон, к себе в ноги.

– Что за хулев металлолом? – не сдержался Планшетов.

– Не кипишуй, Юрик, – посоветовал Вовчик. Много будешь знать, скоро состаришься, земеля. – Лицо его при этом приняло откровенно заговорщицкое выражение.

«Итак, это граната, – догадался Юрик. – Граната из мешка, который эти кретины, Протасов с Волыной, прихватили с собой ». Далее Юрик прикинул объем мешка и решил, что гранат там было – как минимум десятка два. «Следовательно, – продолжал размышлять Планшетов, – это только начало. И если какому-то кретину, вроде Протасова, придет нездоровая мысль попробовать кряж на крепость еще разок, начнется такой камнепад, чувак, что тот, что был, покажется детской проделкой».

Как бы в подтверждение этих опасений кто-то выкрикнул что-то воинственное, Юрику показалось, он узнал голос Протасова, а затем тяжело ухнула вторая граната. Правда, скорее всего, она разорвалась в глубине лабиринта, далеко от поверхности. Тем не менее, козырек застонал и покачнулся, как качели. Планшетов в липком поту едва не соскользнул в пропасть. Решив, что балкон вот-вот обвалится, он встал на четвереньки, поправил автомат, которым отдавил себе ребра. Автомат не составил компанию Парабеллуму лишь потому, что висел на ремешке. Сделав несколько глубоких вздохов, Юрик поскакал вперед с невероятной прытью, которая сделала бы честь самому ловкому горному козлу.

Ввалившись в пещеру, Планшетов задохнулся от дыма и пыли, которые клубились тут, как над каким-нибудь редутом Отечественной войны 12-го года, поскольку бездымный порох еще не был изобретен. Глаза защипало, окружающие предметы стали казаться изображениями в экране телевизора, которому давно пора на слом. Первым Планшетов заметил Волыну. Вовка безжизненно растянулся в углу, рубашка на груди была расстегнута, на груди лежал амулет, который о котором двадцать минут назад говорил Протасов. Валерий не стал его забирать. Глаза Вовчика были закрыты, рот, напротив, открыт, но он уже не дышал, грудная клетка застыла неподвижно. В метре от трупа на корточках сидел Армеец, зажав ладонями уши. Эдик жмурился, и вообще имел вид рыбы, контуженной взрывом динамита в пруду, и готовящейся всплыть на поверхность, кверху белесым брюхом. Рядом валялся пистолет Глок в компании с опустошенной обоймой. И стреляные гильзы, пожалуй, десятка два.

– Эдик! – заорал Планшетов, но вместо голоса уловил еле ощутимую вибрацию, которую произвела гортань. Уши вышли из строя, единственным звуком, который улавливал Планшетов, было шипение вроде того, что производят неисправные динамики аудиосистемы. Армеец при этом и бровью не повел.

– Эдик! – он предпринял вторую, бессмысленную попытку. – Эдик, ты что, оглох?!

Шагнув к приятелю, Юрик встряхнул его за плечо. Раскрыв глаза, Армеец уставился на него взглядом человека, столкнувшегося с приведением.

– Где Протасов?! – крикнул ему в лицо Юрик, но Эдик только смотрел не него, открывая и закрывая рот, как рыба из-за стекла аквариума.

Не слышу! – заорал Юрик, и обернулся, уловив краем глаза какое-то движение в самом дальнем углу пещеры, там, где начинался коридор, высеченный в толще породы. Там было полно дыма, из которого словно материализовался Протасов, в разорванной футболке, с холщовой сумкой на плече и двумя гранатами в руках. У Юрика перед глазами на мгновение встало полотно «Оборона Севастополя»,[31] известное каждому школьнику советской поры из учебников истории. Правда, Протасову не хватало тельняшки, зато его лицо, чумазое словно у трубочиста, было полно той же решимости, которую удалось передать баталисту при помощи кисти и красок на холсте. А то и еще решительней.

– Не делай этого, чувак! – заорал во все легкие Планшетов, имея в виду гранаты, которыми размахивал здоровяк. – Оставь гребаные пещеры потомкам! Это ж наше культурное наследие! Не лишай удовольствия целые поколения туристов, и куска хлеба – поколения экскурсоводов, чувак! – Неожиданно ему стало весело, правда, веселье здорово отдавало истерикой.