Татьяна Степанова - Пир на закате солнца

Только вчера в новостях она слышала о какой-то немке-миллионерше, которая попалась в сети международному жиголо на альпийском курорте. Тот требовал сначала восемь миллионов, потом еще сорок… Она слушала, качала головой: бедная, бедная, надо же так проколоться…

ОН все лжет. И о том, что ему угрожают, тоже лжет. Я ни единому слову его не верю, потому что он вор и подонок… обаятельный подонок…

– Возвращайся к себе, Аня. И прости за резкий тон. – Он дотронулся до ее лица. – Ни о чем не беспокойся. Я все понимаю, сейчас время такое, надо о себе думать в первую очередь. Я только не хочу, чтобы мы лгали друг другу. Я тебе говорил – я из-за лжи со своей бывшей расстался. Противно стало – вечное вранье… Когда я чувствую, что мне лгут, особенно любимая женщина, ради которой умереть готов, то я… – Он махнул рукой.

– Андрей!

Анна Гаррис, корпоративный директор по управлению персоналом, не узнала своего голоса.

Это она ему лжет? Она? А он готов «ради нее умереть»?

– Тут есть банкомат. У меня кредитка с собой. Сколько ты сказал надо – сто пятьдесят?

Банкомат, где получали зарплату все сотрудники фонда, к счастью, работал. Она сняла деньги в два приема. Это был срочный депозит, и в результате проценты накрылись, но она уже об этом не думала. Как так вышло, что она об этом даже не переживала?

Андрей Угаров забрал деньги. Он был, кажется, смущен.

– Спасибо, Аня.

Они вместе вернулись к лифту.

– У нас в семь совещание, я буду дома часов в десять. Заедешь?

– Нет.

– Нет?

– Я деньги должен отвезти. Расплатиться надо сегодня. Иначе…

– Я поняла. – Она почувствовала, что не может больше владеть собой, корчить из себя эту чертову бизнес-леди. Она порывисто обняла его, прижалась к нему, пряча лицо на его груди. – Андрей, Андрюша… будь осторожен… Эти люди, кто бы они ни были, держись подальше от них… Обещаешь мне?

– Обещаю. – Он поцеловал ее в губы.

Двери лифта открылись. А у нее ноги подкашивались, она уже не могла сделать и шага – бедная, бедная, это ж надо так проколоться…

Она вернулась к себе в офис, прошла в туалет и там долго стояла перед зеркалом, все смотрела на себя.

Андрей Угаров с деньгами вышел из Новинского пассажа. Вечерело. Накрапывал дождь. Его принес с собой какой-то балканский циклон. Сев в машину, Угаров закурил, включил радио – прослушал прогноз, нашел музыку. Нехилый музон, кажется, Бьерк – My love…

Мимо по тротуару молодая мать с малышом на руках спешит, торопится на троллейбус «бэшку». Карапуз лет пяти что-то канючит, она очень нежно обнимает его, защищая от дождя. Мать и сын… Угаров проводил их взглядом.

Вообще-то он никуда не торопился. Перелистал записную книжку, подумал и выбрал один номер из многих:

– Алло, Полин… привет… никуда не пропал, как видишь… дела были срочные… Какие дела? Встретимся, расскажу. Ты сегодня когда заканчиваешь? Уже? Слушай, тогда я прямо домой к тебе, а? Ну ладно… чего ты… я соскучился безумно…

Он долго с улыбкой слушал, как на том конце Полина гневно выговаривала ему тонким от волнения голоском, изредка миролюбиво поддакивая. Он вообще был настроен благодушно и снисходительно в этот вечер. Весьма удачный, хоть и дождливый вечер.

Спустя час его «БМВ» свернул с МКАД в районе Красногорска. Еще через десять минут он уже ехал по шоссе, огибавшему Архангельский парк. Его целью был поселок Воронки – здесь, в старой пятиэтажке, та, кому он звонил и с которой желал провести эту ночь, снимала однокомнатную квартиру, чтобы не создавать проблем матери и младшей сестре.

Дворники ритмично скользили по стеклу, дождь расходился все круче. Возле театра Гонзаго Угарову пришлось резко затормозить. Кто-то ринулся через дорогу, едва не попав под колеса. Угаров успел лишь заметить невысокую фигурку в яркой красно-синей куртке. Кажется, это был ребенок. Впрочем, понять что-то точно в этой мокрой мгле, ослепнув от фар встречных машин, было трудно.

Из окон хирургического отделения на четырнадцатом этаже нового корпуса можно видеть жилой комплекс «Алые паруса». В этот час – поздний ночной час – «Паруса» темны и нет в них ничего «алого». Из окон старого лечебного корпуса обзору доступен только парк – скупо освещаемый фонарями, заливаемый дождем.

Верочка Дягилева, младшая санитарка, захлопнула окно – бррр! Сырость какая! Когда вам всего двадцать лет и у вас впереди выпускные экзамены в медучилище, а вы из-за хронического безденежья вынуждены подрабатывать ночной санитаркой в военном госпитале, дождь и сырость – единственные ваши враги. Утром будут лужи, а у вас новые туфли, купленные на распродаже, и как они поведут себя, намокнув?

До метро две остановки, но троллейбуса вечно не дождешься, придется пешком – утром, по лужам. А сейчас ночь – почти два часа уже. Госпиталь тих, госпиталь спит. Только в отделениях реанимации и интенсивной терапии горят все окна. И еще одно окно светится в старом лечебном корпусе на третьем этаже в том крыле, которое практически пустует, потому что за стенами – грандиозная стройка: к лечебному корпусу с той стороны пристраивают новое современное здание. Точнее, оно уже построено, там идут отделочные работы.

Военный госпиталь в мае месяце набит под завязку больными. И только левое крыло не заполнено. Теоретически больных там нет, но отчего же тогда свет горит в одной из палат? И отчего ей, Верочке Дягилевой, так не хочется идти туда? А идти надо – железная тележка, на которой младшая санитарка развозит по отделениям все необходимое: одноразовые шприцы, клизмы, вату, памперсы для тяжелобольных, ждет. И в наряде указано: старый корпус, левое крыло, третий этаж.

Странные слухи ходят в последние месяцы по госпиталю. До того странные, что… Особенно после несчастного случая с тем солдатом, который работал медбратом как раз в левом крыле. Этих событий Верочка не застала, все произошло накануне ее прихода на работу в госпиталь. Но слухи… Она сразу окунулась в них, как в водоворот.

Верочка закатила тележку с медикаментами в грузовой лифт. Из нового корпуса в старый длинный путь. Надо спуститься на второй этаж и пройти нескончаемым холодным переходом. Ночью в нем гулко отдаются шаги. Из экономии свет в просторных холлах погашен, и все огромное пространство теряется во мраке. Переход упирается в холл старого корпуса, и здесь все совсем другое: широкие крутые лестницы из гранита, массивные двери. Когда-то старый лечебный корпус был главным и единственным. Его строили после войны в стиле сталинского ампира – узкие окна, как бойницы, колонны, массивные подоконники. На втором этаже, через который надо идти до другого лифта, находится поликлиника госпиталя. И здесь еще кое-где сохранилась подлинная мебель сталинских времен. И даже немецкие часы в кабинете заведующего бьют каждые полчаса как-то «по-сталински» – как в старых фильмах, которые уже трудно смотреть.

Бом-м-м!

Когда построят корпус, здесь, наверное, тоже все поменяют – декор, обстановку. Как в прошлом меняли медицинское оборудование – на самое продвинутое и современное.

Лифт тоже новый, но шахта и тросы какие-то скрипучие. Или это ночью просто чудится от недосыпа, от волнения? А чего она, собственно, волнуется? Вот и дверь отделения. Заперта, надо звонить. Странно, ведь это не инфекционный бокс, к чему тут запираться?

Санитарка Верочка позвонила. Тишина. Она позвонила снова – шаги. Дверь отделения открылась.

– Здравствуйте, Наталья Николаевна, я вот тут все вам привезла.

– Везите все в процедурный кабинет.

Верочка просунула тяжелую тележку в дверь. Наталья Николаевна Багрова – старшая медсестра. Верочка встречалась с ней в хирургическом отделении и в гастроэнтерологии. А теперь она здесь. И тоже на ночном дежурстве. Наталья Николаевна – молодая тридцатилетняя брюнетка со стрижкой «под Земфиру». Она учится в Первом медицинском. Пару месяцев назад она даже выручила Верочку конспектами лекций по анатомии. Так отчего же сейчас у нее такое неприветливое, такое напряженное лицо?

– Ну как вы тут? Как дежурство? – Верочка щебетала оживленным шепотом. Громко нельзя – ночь, надо соблюдать режим.

– Все нормально. Везите быстрее!

– Сейчас, сейчас.

Верочка потянулась рукой к двери.

– Это же палата! Там больной. Вы что, спите на ходу? Процедурная прямо по коридору, последняя дверь.

Верочка съежилась. Что она разоряется, я же ничего такого… Так вот, значит, в какой палате по ночам горит свет. Его включают каждую ночь и гасят только на заре. Что же это за больной такой, который по ночам спит при свете? Верочка глянула на номер: палата № 36. Но тройка – это номер этажа, получается как у Чехова, что ли? Палата номер 6?

Она начала аккуратно раскладывать все по шкафам. Прислушалась: тихо в отделении. Удивительно, что здесь нет больных. Точнее, всего один больной. Ну, понятно, конечно, стройка за стеной, шум, бывает, что и воду отключат, но это раньше, а теперь там, за стеной, просто отделочные работы, по сути, ремонт. А больных сюда все равно не кладут. Как будто здесь инфекционное отделение, хотя ничто на это не указывает. Специальные инфекционные боксы находятся вовсе не здесь.