Андрей Константинов - Юность Барона. Потери

В 1921 году Кудрявцев-старший попал под демобилизацию по ранению и укатил на родину, к семье, где вскоре скончался от дизентерии, подхватив оную в госпитале, в процессе заурядного медицинского обследования. Перешедший к тому времени на службу в ОГПУ и сменивший карельский Петрозаводск на балтийский Петроград Иващенко все последующие годы, чем мог, помогал лишившейся кормильца семье друга.

Вот они, зигзюги и превратности судьбы: шестилетка, рабфак, работа на Прионежском судоремонтном заводике. Казалось, все шло к тому, что Володя Кудрявцев повторит жизненный путь своего отца – потомственного рабочего. Как вдруг вручили парню комсомольскую путевку в Мурманск, на строительство нового, столь необходимого стране северного порта. Так Володя сделался мурманчанином, о чем нимало не пожалел: полусонный, никогда и никуда не спешащий родной Петрозаводск, в сравнении с молодым, живым и бурлящим Мурманском, казался ему теперь унылой провинцией.

В насквозь морском городе Кудрявцев неожиданно заболел… небом. Он взялся запоем читать книги и учебники по авиации, стал завсегдатаем установленной в парке парашютной вышки и одним из первых записался в открывшийся в городе аэроклуб. Но вскоре выяснилось, что летчиком Володе не быть, – врачи обнаружили какие-то проблемы с вестибулярным аппаратом, некритичные на земле, однако недопустимые в воздухе. Пришлось довольствоваться работой в мурманском отделении Осоавиахима, где пару лет спустя его избрали секретарем комсомольской ячейки.

Ну а в 1939-м случился в его судьбе новый, столь же крутой и столь же неожиданный поворот: Кудрявцев получил предложение поступить на службу в управление НКВД по Мурманской области. Так только-только разменявший четвертый десяток Володя стал чекистом. Для старта новой головокружительной карьеры, пожалуй что, и поздновато. Но, разумеется, то было предложение из разряда тех, от которых не отказываются.

Так что весьма бойко и убедительно излагавший накануне легенду зашифровки Кудрявцев-младший в отдельных мелочах не врал. Он и в самом деле был переведен в ленинградский аппарат всего два месяца назад. Переведен, как нетрудно догадаться, не без участия все того же Иващенко. Другое дело, что, при всех своих, в чем-то близких отцовским, чувствах к Володе, на людях, да и при нем самом Валентин Сергеевич особого отношения к новому сотруднику не выказывал, – чужих любимчиков он не выносил, а своих не заводил…

– …Согласен, Валентин Сергеевич, погорячился. Кстати, память у Гиля и в самом деле совсем не стариковская. Ленина цитирует целыми абзацами и без единой запинки.

– Лучше бы он его не по памяти, а по тетрадям своим цитировал. Тогда бы вся эта бодяга, глядишь, и закончилась. Хорошо, Володя, предлагаю на этом месте взять паузу. Потому как – есть время разбрасывать мысли, но требуется время и собраться с ними. Ты неплохо отработал, так что сегодня даю возможность отдохнуть. Поезжай домой, выспись. А завтра, с новыми силами…

– А можно вопрос?

– Валяй.

– Вы сказали, что про семейство Алексеевых поболее знаете. А их что, уже брали в работу? По нашему ведомству?

– Просто так любопытствуешь или с прицелом?

– Да пока и сам не знаю, – честно признался Кудрявцев.

– Руководствуешься принципом «информация лишней не бывает»? Похвально. Только, скажу тебе по секрету, еще как бывает. А что касается Алексеевых – тут все просто. Там же, у Елены этой, старшая сестра имеется. Ты в курсе?

– Вчера вскользь прозвучало. Нелли, кажется?

– Она самая. Нелли Кашубская. С полгодика взад из Москвы пришел запрос отработать ее и ближайшее окружение в связи с рассмотрением данной кандидатуры для технической работы в нашем дип-корпусе в Швеции.

– Ого! Так она?..

– Нет, это не то, о чем ты подумал. Кашубская – филолог, специалист по скандинавской литературе. Самое главное – в совершенстве владеет шведским и финским языками.

– И что же? Отправили ее в Швецию?

– Отправили. Причем невзирая что происхождение там отнюдь не пролетарское, а сама Кашубская даже не комсомолка. Посему, думается мне, и тут без Гиля не обошлось.

– А здесь какая связь? Гиль – он же крестный Лены, а не Нелли?

– За Кашубскую хлопотала сама Коллонтай, которая доселе эту барышню в глаза не видела. Однако некогда Коллонтай состояла в приятельских отношениях с Гилем.

– Вы намекаете, что?..

– Не намекаю, а предполагаю. Скорее всего, Казимирыч сыскал способ порекомендовать Нелли для подобной работы. Не удивлюсь, если москвичи дали добро на выезд, рассчитывая, что с Кашубской тот постарается переправить свои тетради на Запад.

Кудрявцев секундно задумался.

– В принципе, версия вполне состоятельная.

– Состоятельная, но не состоявшаяся: не обнаружили в вещах Кашубской ничего крамольного…

Ладно, хорош. У меня тут и других дел, помимо отработки московских капризов, по горло. Марш отдыхать! Пока я не передумал.

– Всего доброго, Валентин Сергеевич.

– Володя! – уже в дверях окликнул Иващенко. – А вот ежели без отчетов и провокаций? Как персонально тебе за эти две с огузком недели Гиль показался? Если не хочешь, можешь не отвечать.

– Врать не буду. Нравится мне этот старик. Ой! Извините!

– Вот то-то и оно, что нДравится. Матка, понимаешь, боска…

Неожиданно сделавшись обладателем полноценного отгула, Кудрявцев выкатился из центрального подъезда Большого дома[14], однако повернул свои стопы вовсе не в направлении Выборгской стороны, где снимал комнатку в коммуналке на Лесном проспекте.

А двинулся он в сторону строго противоположную – через тихую и славную улочку Пестеля да через речку Фонтаночку, держа ориентиром Михайловский сад. Конечной же целью неспешной прогулки залегендированного сотрудника госбезопасности являлся Русский музей. Вернее, его штатная единица – искусствовед Елена Алексеева (в девичестве – Кашубская). Важный момент! Кудрявцев направлялся в храм искусств, движимый отнюдь не служебными, а исключительно личными интересами. А все потому, что накануне оказался буквально очарован этой женщиной.

Елену нельзя было назвать в строгом смысле слова красавицей. Однако выразительные голубые глаза, густые, совершенно пепельные волосы, не потерявший стройности, несмотря на две беременности, стан – все это, в соединении с привлекательной улыбкой и образцово-славянским типом лица, делало эту женщину словно бы… нездешней. То бишь совершенно не соответствующей типичному образу советской женщины с киноэкрана или с агитплаката. С ходу считывались и угадывались в ней: и мощная энергия характера, и потаенная (до поры?) чувственность, и утонченность аристократической породы предков – польских шляхтичей. Такого рода женщин на жизненном пути Кудрявцева не встречалось ни разу. Неудивительно, что он запал на Елену сразу и вдруг, хотя весь вечер и пытался старательно скрывать свое эмоциональное потрясение.

Казалось бы, для разведчика такая задачка из разряда начальной школы. Но…

То ли временно подрастерял Володя свое мастерство, то ли женская интуиция в данном случае проходила по разряду высшей математики. Так или иначе, но каких-то пару часов назад, когда Кудрявцев еще только подходил к Большому дому, в служебной подсобке Русского музея состоялся весьма эмоциональный женский диалог. В коем имя Кудрявцева всплывало не единожды и совсем не всуе.

– …Да я тебе верно говорю: он весь вечер с тебя глаз не сводил. Причем ТА-АК смотрел!..

– Как?

– Сама знаешь как. Чай, не девочка. О! Вот, кстати, и чаек подоспел…

Непосредственные участницы сего диалога дружили давно, еще со времени поступления на курсы при РИИИ[15], хотя все эти годы редко сходились во взглядах даже по такому ничтожному вопросу, как оформление стенгазеты. Спорили они вечно, но, как ни странно, это обстоятельство их не ссорило. И, что еще более странно, напротив, словно бы еще сильнее сближало.

В отличие от довольно рано вышедшей замуж тихони и домоседки Елены, Самарина двигалась по жизни легко и стремительно, руководствуясь принципом «женщина захочет – мертвый захохочет». Сменив за несколько лет несколько мужей, лишь к двадцати восьми годам Людмила слегка остепенилась, некстати залетев от тогда еще бригадира фабричных складских грузчиков Самарина, с коим сошлась на почве взаимного интереса к новинкам текстильной промышленности. Остепенилась, но все же не настолько, чтобы перестать заводить, пускай и не с прежней частотой, легкомысленные знакомства и интрижки. Самарина ощущала свое предназначение в том, чтобы в первую очередь быть Женщиной. И только потом, в порядке убывания, – матерью, женой, искусствоведом и советским гражданином. К слову, те же приоритеты у Елены были отранжированы в совершенно ином порядке.