Анатолий Афанасьев - Первый визит сатаны

Он ждал Лизу, чтобы поделиться с ней победой и еще затем, чтобы обнять. У него с утра начался приступ третьей молодости. Даже в пикете ему то и дело мерещилось ее полное, вязкое тело. Хотя Лиза стала сектанткой, в любви, пожалуй, не уступит самой разудалой грешнице, застенчиво подумал Петр Харитонович. Да и в давнишние годы странная, буйная была у них близость. Он преследовал ее, как кобель текущую сучку. Им не надо было расставаться. Теперь-то все прояснилось. Кошмар жизни скоро развеется. В человеческом бытовании, как и в природе, все взаимосвязано: зимние бури и весенняя оттепель. Рядом с политикой соседствует любовь. В дневном борении он тянулся мыслями к Лизе, а в ее объятиях его встревоженную душу вдруг окостенит чувство невыполненного гражданского долга. Это смешно, грешно, но это так. И отлично, что так. В жизни мужчины, и особенно офицера, главное — соразмерность между общественным и личным интересом. Склонясь в одну какую-то сторону, он обязательно деградирует как личность. У него, конечно, есть вина перед женщинами, которых любил, и перед сыном, за которым недоглядел, и перед Отечеством, которое не защитил. Слишком много времени и сил потратил бездарно на пустые размышления. Кровавый след тянется к нему из прошлого — смерть незабвенной Елены Клавдиевны, вечно любимой Елочки. Танковой гусеницей перепахал ее уход его судьбу. Он долго не мог понять, как это случилось, что ее нигде нет. Ночами до сих пор ловил с подушки ее дыхание, отдающее бражным вкусом. Она бы порадовалась за него теперь, будь она жива. Она бы и за Лизу не осудила. Она же понимает, что Лиза для него не жена, хотя именно с ней скорее всего он скоротает остаток лет. Если бы Елочка вошла сейчас в комнату, он сказал бы ей: похвали меня, дорогая, я сделал выбор. Буду стоять в пикете, выступать на митингах, писать прокламации, а потом возьму в руки автомат и буду насмерть сражаться с врагами Отечества, взгромоздившимися на трон. Я узнал их всех персонально: это ряженые. У них нет индивидуальной физиономии: они все похожи на сытно чмокающего людоеда Гайдара. В сущности, их не за что даже судить, их надо поскорее перетравить, как стаю крыс, накинувшуюся на лакомую добычу. Разве крыса виновата, что лишена морали. Но пощады им не будет, потому что слишком жирно, на костях и крови, они пировали. С Уральских гор или из Сибири сойдет новый Минин с огромной крысиной удавкой в руках, и Москва уже слышит его грозную поступь.

Петр Харитонович, взбудоражив себя желанным видением, поспешил на кухню и поставил чайник. Тут его и застал Алешин звонок.

— У тебя все в порядке, отец? — спросил Алеша.

— В каком смысле? — Петра Харитоновича поразил не столько сам вопрос (никогда сын не интересовался его делами или здоровьем, это было даже дико представить), сколько интонация. В голосе сына было что-то такое, что заставило Петра Харитоновича усомниться: не звуковая ли это галлюцинация? Это был нормальный, без яда и подковырки, человеческий голос.

— Ты один, у тебя никого нет? — Вопрос странный, но тоже вполне корректный.

— Кто у меня должен быть?

— Ты давно дома?

— Только что вернулся.

— На улице никого не заметил?

— Да что случилось, Алеша? Говори прямо!

После короткой паузы Алеша сказал:

— Возможно, мы с тобой последний раз разговариваем. Я не хочу, чтобы ты помнил обо мне плохо.

И вот этими словами, произнесенными небрежно, как бы вскользь, сын вышиб из Петра Харитоновича, как клином, остатки унизительной душевной сумятицы и гнили. В мгновение ока полковник вернулся к себе прежнему, такому, каким полюбила его Елена Клавдиевна. Он стал сосредоточенным, догадливым, рассудительным и уверенным в себе человеком.

— У тебя беда, сынок? Давай вместе переможем. Двигай домой. Домой, слышишь?

Алеша звонил из автомата, Настя пританцовывала в нетерпении неподалеку, возле коммерческой будки с надписью «Шоп». Посреди вокзальной тусовки она была как капелька родной крови. От всего можно отказаться, но не от нее.

— Ты поможешь, отец?

— Конечно. Что нужно сделать?

— У тебя есть парочка хорошо тренированных вооруженных прапоров?

— Найдется. Дальше?

Алеша дал ему адрес и объяснил, что надо встретить у подъезда девушку, ее зовут Настя, проводить наверх и охранять. Ситуация опасная, криминальная, но милицию не стоит тревожить, лучше разобраться самим. Это чисто семейное дело. Еще одно досадное обстоятельство: из Настиной квартиры предварительно придется выкурить бандитов, которые там засели.

— Приведу десантный взвод, — серьезно пообещал Петр Харитонович. — Кто такая — эта Настя?

— Это моя невеста, — объяснил Алеша. — Ее ни с кем не спутаешь. Бандиты тебя не пугают?

Петр Харитонович подмигнул своему отражению в зеркале.

— Часа через полтора буду там со своими ребятами. Благодарю за доверие, сынок.

— И тебе спасибо, отец. Прости, если был дураком.

Судьба слишком милостива ко мне, подумал Петр Харитонович, повеся трубку. Она возвращает мне сына, значит, вернет и Родину.

Насте Алеша признался:

— Видно, впадаю в детство. Хочется манной кашки.

Но она так торопилась домой, что уже ничего не видела и не слышала. Чуть не попала под тормознувшее такси. Алеша оттащил ее за руку к коммерческому киоску, где купил ей бутылку «пепси». Себе взял пива. Он был весел, но немного озабочен.

— Неужели не можешь понять? — умоляюще тянула Настя. — Я преступница, преступница! Я их бросила.

— Ты в этих делах новичок, — пожурил ее Алеша. — Ничего, кроме изнасилования, у тебя за спиной нет. Это опыт полезный, но первоначальный. Лучше меня слушайся, а то пропадем. Часа два нам придется еще погодить.

— Как это — погодить?

— Ну, побродим по Москве, перекусим где-нибудь. А там, даст Бог, и мамку с папкой увидишь. Чего-то они у тебя, правда, старенькие. Ты уверена, это твои родители?

— Заткнись, — грубо сказала Настя. — Конечно, они не молодые. И я их бросила, беспомощных. А все из-за тебя. Ну зачем я с тобой связалась? Ты же как слон бесчувственный.

Алеша отхлебнул пива из горлышка. Они пристроились в затишке, за стенкой ларька.

— Не ты со мной связалась, а я с тобой, — возразил Алеша. — Над этим я тоже голову ломал — зачем?

— Ну и зачем?

— Наверное, после узнаем.

— Когда же?

— Когда я тебя трахну.

Настя фыркнула, горделиво повела плечами, изображая принцессу, которой лакей сделал гнусное предложение; но сама почувствовала, что вышло не убедительно. После объяснения в тамбуре между ними установилась загадочная, хрупкая внутренняя связь, при которой любое интимное слово и действие, конечно, было допустимо и возможно, и все же любой неосторожный намек грозил оборвать ее навеки. С трепетом прислушивались оба к гулу вечности, который сблизил их души у тайной черты.

— Поступай как знаешь, — сказала Настя. — Но учти, если начну тебя презирать, обратного хода не будет.

Алеша расстроился:

— За что презирать? Я прямо говорю, о чем мечтаю. Ты же не ханжа.

— Не ханжа, но и не шлюха.

— Со шлюхами у меня вообще разговор короткий, — обнадежил Алеша.

Следующие два часа они колесили по Москве, и Настя тянулась за ним, как нитка за иголкой. Ее покорная унылость была безупречной. Круги их грустного, прощального путешествия постепенно сужались к Настиному дому. Ее крохотные позолоченные часики, роскошный подарок родителей ко дню ангела, показывали девять, но было еще подозрительно светло. Алеша усталости не чувствовал, но Настя притомилась в дороге и на какой-то скамеечке уже вовсе неподалеку от дома присела отдохнуть. Алеша закурил. За день он высаживал вторую пачку. Настя привыкла к его дыму, как к воздуху.

— Давай, что ли, я тебя потискаю, — застенчиво предложил Алеша. — А то когда еще придется. Может, и вовсе никогда. Всего-то один разочек поцеловались в поезде, да и то наспех.

— Почему все-таки ты такой пошляк? — опечалилась Настя.

— Воспитание незамысловатое, — охотно объяснил Алеша. — Пятнадцать лет за решеткой.

Под нависшим с неба вечерним заревом он отчетливо вдруг припомнил, как покойный Федор Кузьмич скармливал ему, больному, околевающему, прокисшую баланду с ложечки. Мало ласки выпало на его долю, а женской не знал он совсем. Алеша скрипнул зубами. Кокнули Федора Кузьмича.

— Ты чего? — насторожилась Настя, придвинулась ближе.

— Хорошо сидим, — сказал Алеша, — а пора идти.

Когда отпустил ее в ста метрах от подъезда, Настя попыталась его успокоить.

— Хочешь, — сказала она, — я побуду немного дома — и вернусь к тебе?

Но Алеша был уже не с ней и не понял ее.

Как третьего дня Федор Кузьмич, он собирался увести банду за собой, и тогда они оставят девушку в покое, забудут про нее. Другого плана у него не было — и не могло быть. Помотать гончаков по столице, потрепать им нервы, потом на любом вокзале вскочить в поезд и отчалить в неизвестном направлении. Елизар не фраер, поймет, что подстерегать его дальше в Москве не имеет смысла. Необозримые просторы Родины укроют его с головой.