Данил Корецкий - Спасти шпиона

Дежурный, не дослушав, отключился. У него сегодня был сложный вечер. Юра медленно положил трубку на рычаг.

Ремнев продолжал сопеть. Его и без того простецкое лицо с приоткрытым ртом имело дебильноватое выражение. У Кастинского один глаз открылся, и вопросительно смотрел на Юру.

— В сто двадцать шестое отделение милиции доставили задержанного, он вроде из люка вылез, — пояснил Евсеев. — Объясняет, что сантехник, и в люке засор прочищал… А те долбачи ничего не проверили и нам рапортуют! Так что надо разобраться на месте. Кто поедет?

— Да я и поеду, — Кастинский потянулся и нехотя встал. — Чего Витьку будить…

Дверь за ним закрылась. А через несколько минут ожил личный мобильный телефон Евсеева.

— Я его нашел, — сдерживая волнение и конспиративно понижая голос, доложил Семенов. — Он в «Пиццерии», во Втором Малом переулке, рядом с Пречистенкой.

— Точно он? — без особого энтузиазма спросил Юра.

— Вроде точно. Но отпечатки пальцев я с него не снимал…

— Ясно…

Евсеев немного подумал. Точно — не точно, но надо ехать проверять.

— Сейчас приедем, — наконец, сказал он и принялся будить Ремнева.

Сквозь задрапированные инеем окна рассмотреть внутренность пиццерии не удавалось, а входить внутрь Семенов запрещал категорически.

— Да они же чувствуют опасность, они от любой тени шарахаются, — лихорадочно и очень убежденно твердил он. — Надо здесь ждать: рассредоточиться, пропустить мимо и навалиться неожиданно… Чего вас так мало-то? Он здоровый!

— Сколько есть, — раздраженно буркнул Евсеев.

«Потому что все тянут пустые билеты», — вот что следовало ответить. Но это было бы несправедливо по отношению к пенсионеру, который по первому зову вышел из дома в холодную московскую ночь.

— У тебя пистолет имеется? — не успокаивался Семенов.

— Ну, — кивнул Евсеев.

— Это хорошо. Приготовь на всякий пожарный… Лучше в карман положи…

— Значит, так! — не обращая внимания на советы отставника, сказал Юра, обращаясь к Ремневу. — Я становлюсь за дверь. Когда он выйдет, вы спрашиваете документы. Я оказываюсь за спиной, он меня не видит. Если что, я хватаю его за шею и опрокидываю… А вы блокируете руки. Ясно?

— Ясно, — зевнул Ремнев. — Только никакого «что» не будет…

Он неодобрительно покосился в сторону переступающего с ноги на ногу Семенова. Голову тот втянул в плечи, поднял воротник, причем по всей фигуре было видно, что это не для маскировки, а от холода. И из-за этого замерзшего старикана весь сыр-бор?!

— Когда закончим смену? — шмыгнув носом, спросил Ремнев. — Уже почти сутки на ногах.

— Проверим, там видно будет.

Контрразведчики стали по обе стороны от двери. Семенов распрямил согнутую спину и с нейтральным видом принялся прогуливаться вдоль фасада.

За следующие десять минут из пахнущего свежим тестом теплого нутра «Пиццерии» вышли две девушки с одним кавалером, потом три подвыпивших мужчины, а потом тот, кого они ждали, — атлетически сложенный человек без головного убора.

Ремнев заступил ему дорогу.

— Федеральная служба безопасности, — с некоторой ленцой произнес он. — Попрошу ваши документы!

— А что случилось? — удивился атлет. — У меня уже проверяли два раза…

— Попрошу документы! — повторил Ремнев, уже строже.

— Пожалуйста.

Руки проверяемого и контрразведчика соприкоснулись. Ноги Ремнева подкосились, и он неожиданно упал на затоптанный снег. У Юры перехватило дыхание. Он не успел ничего подумать, а тем более — предпринять. Атлет повернулся и оказался с ним лицом к лицу. Мощная рука потянулась к лицу Евсеева. Между пальцами что-то блестело. Юра отшатнулся.

Когда Ремнев упал, у Семенова в горле что-то екнуло, глаза вспыхнули, как прожекторы. Он не ошибся, это враг! Отставной «наружник» часто видел такое в ночных кошмарах: вот он, гад, совсем рядом, бери же его! А к ногам будто гири привязали, мысли в голове тяжело перекатываются, как булыжники, и гад убегает, и победоносно развеваются его длинные патлы…

Но на этот раз никаких гирь не было. В голове светло и ясно, как на детском утреннике. Семенов четко знал, что делать, больше никаких сомнений. Он закричал и бросился на могучего, как скала, врага, забыв о возрасте, больной ноге и всех своих проблемах. Он снова молодой, тридцатилетний, здоровый, как бык, да он готов горы свернуть!.. Голова врезалась во что-то твердое, оглушающее, как гранитная скала, в глазах потемнело, затрещали шейные позвонки. Скала покачнулась, подалась в сторону, вытянутая рука ударилась о стену и что-то выронила. А скала обрушилась пудовым валуном, который жестоко упал на грудь и смял, раздавил, придавил своей тяжестью.

Семенов опрокинулся на спину, но продолжал что-то кричать. Атлет повернулся и, расстегивая куртку, бросился бежать по пустынному переулку, туда, где свет фонарей заканчивался и начиналась спасительная тьма. Юра бросился было следом, но понял, что в поединке с офицером ЦРУ Биллом Джефферсоном его ждет судьба самонадеянного щенка, вступившего в схватку с матерым волком. Он остановился, будто ударившись о стену, посмотрел на Ремнева, поза которого не оставляла иллюзий того, что он еще жив, и услышал отчаянный крик Семенова:

— Шмаляй его, чего ждешь?! Шмаляй! Шма-а-а-ля-я-яй!

Хорошо, что он переложил пистолет в карман, но на темном фоне переулка мушки не было видно, а надо было стрелять, во что бы то ни стало стрелять и обязательно попасть… Эта задача непосильна даже для профессионального мастера практической стрельбы, а Юра в Академии редко стрелял на «отлично» — в основном на «четверку».

Японское боевое искусство кю до — стрельбы из лука — исходит из того, что успех достигается отнюдь не точным прицеливанием. Просто стрелок сливается с луком, а стрела становится продолжением его мысли, именно поэтому она точно попадает в мишень. Европейцу очень трудно постигнуть такую философию, но сейчас, сжав двумя руками мокрую рукоятку и намертво сцепив челюсти, Юра выстрелил наугад, всей силой своей души направляя пулю в цель. Яркая вспышка осветила переулок, грохот эхом отразился от близких фасадов, и это окончательно деморализовало молодого капитана, потому что стрельба в тире — это одно, а стрельба на московских улицах — совсем другое.

— Шмаляй, шмаляй, уйдет! — продолжал кричать Семенов, но что-то в окружающем мире изменилось, и Юра интуитивно понял — что именно.

Больше никто никуда не бежал. Метрах в тридцати, сразу за последним фонарем, на снегу что-то темнело. На негнущихся ногах, выставив вперед оружие, он подошел ближе. Опытный агент, выполнивший множество специальных заданий в разных уголках земного шара, «ликвидировавший», «терминировавший» или «стеревший» одиннадцать человек, лежал ничком, уткнувшись окровавленным лицом в холодный московский снег. В откинутой руке зажат пистолет с глушителем, которым он не успел воспользоваться и теперь уже не воспользуется никогда, потому что пуля начинающего контрразведчика вошла ему в затылок и, судя по расползающемуся темному пятну, вышла через лицо. Но, на всякий случай, Юра ногой отбросил пистолет в сторону, хотя и опасался, что мертвец схватит его за ботинок. Потом еще раз посмотрел на убитого. Темное пятно стало больше и выпустило щупальца. Его вырвало. Шатаясь, как пьяный, он отвернулся, отошел в сторону, постоял несколько минут, глубоко дыша низом живота, обтер лицо снегом.

Потом, подняв пистолет агента, Юра вернулся к «Пиццерии». Несколько человек в белых халатах обступили Ремнева, кто-то шарил по шее, нащупывая пульс, кто-то давал советы и комментировал — все как в кино.

— Да нет, уже холодный. Звоните в «скорую» и милицию, скажите — человека застрелили… А этот, второй, очухался!

Семенов действительно медленно поднимался на ноги.

— Ну что? Готов? — с жадным ожиданием спросил он.

Юра ничего не ответил.

Приземистый парень в поварском колпаке уставился на опущенные к земле пистолеты в его руках и громко крикнул:

— Вот этот стрелял! Он его убил!

У Юры не было сил ни объяснять, ни оправдываться. Зато у Семенова были.

— Спокойно, граждане! — уверенно и властно сказал он, как говорил когда-то, давным-давно, еще в прошлом веке. — Мы из ФСБ. Прошу всех соблюдать спокойствие и порядок. Лучше зайдите в помещение, чтобы не затоптать следы.

Как ни странно, его послушали.

А в кармане Евсеева зазвонил телефон. На связь вышел оживленный Кастинский.

— Это самый обычный сантехник! — доложил он. — Никакого отношения к нашей ориентировке. Даже близко не похож. Идиоты! Как там у вас дела? Ремнев проснулся?

Виктора всегда называли по фамилии. А отчества его Евсеев не мог вспомнить, как ни старался. Знал только, что он разведен, живет, а теперь уже жил, в общежитии какого-то завода и очень мечтал получить квартиру. Да и завести нормальную семью хотел.