Лариса Письменная - Клад Волчьего колодца

Роман Петрович поблагодарил и принял неожиданный подарок. Холодная, тугая кожа портфеля как-то тревожно скрипнула в его руках, навеяла грусть…

Кто был его хозяин? Где он? Остался ли в живых, побывав в когтях ненавистного выродка?

Так начальник Зубровского пионерского лагеря нежданно-негаданно оказался владельцем портфеля инженера Коваля.

Но, как мы уже знаем, ненадолго: его украли в лесу, когда Роман Петрович возвращался в лагерь из командировки…

— Этот? — в голосе Головни прозвучало сомнение.

— Он самый, старый знакомый! — весело хлопнул липкой ладонью по желтой скрипучей коже портфеля долговязый. — А что, разве не похож?

— Да как сказать… Уж слишком похож, — сколько лет прошло, а он все такой же новенький. Застежки вот только поистерлись.

— Новенький? Именно это меня и убеждает, что портфель тот самый. Ведь он же — нестареющий!

— То есть как же это?

Долговязый не ответил и, нетерпеливо вытряхнув содержимое портфеля на траву, вывернул его наизнанку и стал внимательно осматривать.

— Кажется, что-то есть, — промычал он, заметив подпоротую с угла подкладку.

Долговязый быстро подпорол ее дальше острием ножа. Головня вытянул шею и заглянул из-за плеча. На открывшейся внутренней стороне плотной кожи портфеля он увидел полустертую надпись:

«Кленовский р-н, III квартал Зубровского леса, Волчий Колодец.

Копать на расстоянии 60 см от острия стрелы».

— Вот теперь все понятно! — осклабился долговязый.

— Что все это значит? — недоумевая, спросил Головня.

— Это? О, это значит богатство, миллионы! Следует только спуститься в этот симпатичный колодец и добыть кое-что, спрятанное там.

— Золото?! — Задрожавшими от жадности руками Головня вытащил из кармана кисет с махоркой и подобрал валявшуюся на траве газету.

— Ха, что золото? Дороже золота! Те самые бумаги, которые прежде находились в портфеле, — расчеты одного крупного изобретения.

— Какого изобретения?

— Ну, это я вам объяснять не обязан. Впрочем, могу кое-что сказать. Сколько, по-вашему, может стоить этот портфель?

Головня деловито ощупал и помял в пальцах скрипучую кожу портфеля.

— А что же, материал первый сорт, ничего не скажешь! В коже я толк знаю. Цена ему не меньше, чем добрым хромовым сапогам.

— А если я вам скажу, что стоит он ровно столько, сколько эта никчемная газетенка, из которой вы намерены свернуть свою самокрутку?

— Шутите?!

— Нисколько не шучу. К тому же этим портфелем можно пользоваться всю жизнь, состариться, умереть, а он останется все таким же новым.

— Так из чего же он сделан?

— Из УПК. За этим изобретением еще до войны охотился один крупный иностранный концерн… Вот какая птица побывала в ваших руках, незадачливый полицай, а вам и невдомек! Ну уж теперь, — долговязый хищно ощерил редкие зубы, — теперь хватит с меня мотаться у них на побегушках! Теперь я сам стану диктовать свои условия!

— А я? — закипая злостью, прошипел Головня. — А обо мне ты, кажется, забываешь?

Долговязый опомнился.

— Почему же, заплатят и вам. Так где же он, этот Волчий Колодец?

— Не помню… — Головня небрежно стал свертывать самокрутку. — Не было здесь такого…

— Советую припомнить! Курить после будете.

Головня сжался под пристальным, удавьим взглядом долговязого, злобно сунул в кисет смятую газету и поднялся:

— Идем!

— О, это совсем другой разговор! Минуточку, нужно уничтожить следы.

Долговязый быстро собрал разбросанные по траве бумаги и вещи, вытряхнутые из портфеля, и сжег их.

Можно себе представить, что почувствовали негодяи, увидев на месте Волчьего Колодца пионерский лагерь! Сразу рухнули все их надежды.

А впрочем, может, и не все? Ведь Волчий Колодец, хоть и очутился за оградой, все же существовал. Нужно было только найти доступ к нему.

— Вы устроитесь в лагерь ночным сторожем, — приказал долговязый.

— Но там, вероятно, есть сторож! — возразил Головня.

— Устраним.

И в тот же день «неожиданно» запылала в селе Яблоневке хата старенького Карпа Даниловича, сторожа пионерлагеря, и для «деда Захара» открылась возможность устроиться на его место.

Разумеется, в этом был немалый риск, но не отступать же перед опасностью такому прожженному преступнику, особенно когда за каждым его шагом неотступно и угрожающе следил настойчивый напарник! К тому же долговязый был прав: косматая бородища и копна взлохмаченных волос на голове, искусно окрашенные в черный цвет, сделали Головню совершенно неузнаваемым.

Сначала все шло как по маслу: ночами «дед Захар» сторожил, а долговязый усиленно вытаскивал на поверхность и выносил в лес разный мусор, которым завалили колодец строители. Работа приближалась уже к концу, когда Сережа с товарищами едва не испортили все дело.

Дальше Головня почувствовал, что его, по-видимому, в чем-то заподозрил начальник лагеря. Если бы он знал, что этот приезжий учитель из лисичанской школы есть тот самый летчик, которого он, Головня, бил когда-то смертным боем, — никакие силы на свете не заставили бы его очутиться в лагере.

Но ведь всех не узнаешь. Разве мало таких прошло через окровавленные руки бандита, через те самые руки, которые не удалось замаскировать и которые его выдали?..

Почуяв опасность, Головня поспешил поскорее завершить дело и бежать.

— Неужели Вьюн потерял записку? — нервничал Сережа, поглядывая ежеминутно на часы. — Через двадцать минут за ними придет машина, и тогда…

— Машина!.. — ахнула Томка, хватая Сережу за руку. — Ты видишь, сюда идет машина!

— Полуторка, — определил мальчик, присматриваясь к быстро приближающемуся грузовику, — а они ждут «ЗИС-150», так то четырех- или пятитонка. Я эти марки здорово знаю!

— Сергей, я сейчас ее остановлю! Гляди, сколько людей в ее кузове, они нам помогут их задержать. — И Томка пулей вылетела на шоссе.

Сережа, вытянув шею, напряженно следил за ней из своего укрытия. Девочка побежала навстречу машине и замахала руками. Но — какое разочарование! — грузовик даже не замедлил хода и пронесся мимо Томки. Вот тебе и остановила! Эх, напрасно только выскочила на дорогу, теперь уже и назад возвратиться нельзя — сразу выдаст их засаду…

Томка растерянно постояла посреди дороги, затем повернулась и медленно пошла вдоль обочины. Куда же она? Вот остановилась, будто к чему-то прислушиваясь, и свернула направо в лес. Ага, верно, решила сделать круг и снова вернуться сюда, соображал Сережа. Только бы не заметили те, в кустах. Хорошо хоть «дед Захар» ее не знает…

Но что же Вьюн? В чьи руки попала записка? А может быть, сюда уже спешит милиция? Только бы успела!

Стрелки часов движутся с невероятной скоростью. Четыре часа! А грузовика нет… Запаздывает? Или, может, вовсе не придет?

Пять минут пятого… десять… пятнадцать… Сердце Сережи замерло: вдали показалась грузовая машина.

Какая же? Из милиции или та? Пожалуй, та — очень большая, вон и бочки в кузове можно разглядеть… Что же теперь делать?

Задержать! Выйти сейчас к ним и помешать, не дать возможности уехать! Объяснить все водителю!

Страшно? Испугался? Хвастунишка и трус! Ну, смелее!

Задыхаясь от волнения, Сережа выполз из своей засады, решительно выпрямился и, посвистывая, небрежной походкой направился прямо в заросли у дороги.

— Дед Захар! — прикидываясь удивленным, воскликнул мальчик, разводя зеленый свод над черной лохматой головой сторожа. — Отдыхаете здесь, дедушка Захар?

Сережа сделал вид, что не заметил, как ужом прошмыгнул в глубь кустов долговязый.

— А я Вьюна ищу… Собаку свою, Вьюна… Вы не видели ее?

— Не видел, — мрачно буркнул сторож. — А почему ты, парень, так далеко от лагеря забрел?

— Так я уже не в лагере! Я домой ушел… Надоел мне этот лагерь как горькая редька, — придумал первое, что пришло в голову, Сережа, со страхом поглядывая на дорогу.

Грузовик подошел к мостику и остановился. На зеленом борту ясно забелел номер: ЩБ 16–24.

— Может, пойдем назад вместе? Идем, дедушка Захар, вместе будет веселее. — Сережа улыбался бледными губами, безнадежно пытаясь заступить дорогу к машине.

— Ты ведь оставил лагерь, зачем же тебе туда возвращаться? — насмешливо спросил сторож и, глядя куда-то мимо Сережи, странно мигнул глазами.

— Да я… за вещами… Мне только вещи забрать.

— Ну разве что за вещами! — старик взмахнул рукой.

Сережа быстро оглянулся и на один миг близко-близко над собой увидел плоское лицо долговязого. Он не успел даже вскрикнуть и ничком повалился на землю.