Микки Спиллейн - Кровавый рассвет

– Забыл, дружище. Но сам понимаешь, у нас такая работа, где случайностям нельзя доверять. Гиббонс передал о твоем звонке. С удовольствием бы выпил сегодня с тобой стаканчик, но я женюсь, приятель, и должен быть чист, как слеза.

– Но я позвал тебя не затем, чтобы напиваться! – нахмурился он, встал с кресла и подошел к окну. Подняв занавеску, он зачем-то взглянул на улицу. – Я о тебе читал.

– Многие обо мне читали…

– Но я знаю, что произошло тогда в доках, и никому не сказал, что ты был там… И про взрывчатку тоже.

– Спасибо.

Он махнул рукой и сморщился.

– Я тебе не потому позвонил. Я понимал, что ты был замешан в этой истории со взрывом публичного дома, знал наверняка, потому что видел, кто куда заходил в тот день, и имел представление об этих мальчиках. Я слышал, как Билл Мандес описывал тебя, но, конечно, промолчал. Я правильно поступил?

– Правильно.

Я знал, что у меня был хвост, но понятия не имел, кто следил за мной в тот вечер. Бедный Флетчер так и не понял, что дважды встречался со смертью. Кому суждено быть повешенным… Билл умер и не мог дать показания или подтвердить его личность. Ах, этот Флетчер!

– Но тогда зачем ты меня вызвал? Он стиснул рукой рот, упал на кровать и стал шептать:

– Я, понимаешь, не знал, к кому обратиться. Я, было, начал тут говорить, но меня подняли на смех. Тогда стал действовать в одиночку и попал в беду. Черт возьми, не знаю, что бы я делал, если бы не вспомнил о тебе!

– Что за неприятность? – буркнул я. Он поднял глаза.

– Ты будешь смеяться.

– Почему?

– Это слишком фантастично.

– Говори же, дружище.

У него было что-то важное на уме, по крайней мере, ему так казалось. Он молча сидел, собираясь с мыслями, потом проговорил:

– Ты помнишь этот сверток, который мне вернул?

– Да, конечно.

– Итак, это было главным. Потом в Брюсселе я нашел этого парня! Нашел!

– Какого?

– Ну, я же тебе объясняю. Я хотел отправиться в Пердез, около Вера-Круп, где они добывали уран. Я всегда хотел попасть туда. Вейл и Мови сообщили мне о забастовках на урановых рудниках, и я собирался попытать счастья. Ты что, думаешь, я собирался плавать всю жизнь?

– К делу, приятель.

Он взглянул на меня сквозь пальцы.

– В Брюсселе я купил счетчик Гейгера.

– Почем?

– За тысячу восемьсот долларов. Все деньги ухлопал.

– Тебя надули. Он стоит в десять раз дешевле.

– Я знаю. Но мне сказали, что если я отправляюсь в Пердез, то мне необходим счетчик Гейгера. На корабле от скуки я начал изучать его устройство.

– Но причем тут счетчик – это и так ясно!

– Да погоди ты…

Я понял, что у него наболело, и перестал шутить.

– Ну ладно, Флетчер, что дальше? Мне некогда особо рассиживаться, сегодня у меня особенный день.

– Извини, Тайгер, я совсем забыл… Я плыл на «Метиленде», знаешь?

Я кивнул.

– В Германии они погрузили три пресса. Я стоял в трюме со счетчиком, и вдруг тот заверещал, как сумасшедший. Он реагировал на контейнеры. Очень большие контейнеры: эти прессы такие громадные. Один я пометил.

– Дальше.

– Я его проверил. В нем был уран.

– Много?

Он кивнул, затем отвернулся как напроказивший мальчик и стал смотреть в окно, а сам ждал, что я скажу. Это было тем добрым делом, которое каждый должен совершить хотя бы раз в день. Я мог бы просто помочь ему понять, что он ошибается, после чего жениться – и делу конец. Я же поехал вместе с ним.

Мы направились в доки, нашли контейнер, который стоял среди каких-то ящиков, мотков проволоки и прочего барахла.

Немецкая фирма «Клейнлейц» была одной из наиболее известных производителей ротационных прессов. Чтобы сделать один пресс, нужен был почти год, но зато они работали поразительно надежно, и у фирмы всегда было навалом заказов от самых известных в мире фирм. Этот отправлялся куда-то в Вашингтон. Мы оторвали несколько досок от ящика: в нем находился пресс. Все оказалось на месте, не считая нескольких мелочей. Когда мы выбрались оттуда, я посмотрел на Флетчера и сказал:

– Ничего похожего.

– Но я же говорил, что счетчик…

– Флетчер, я хорошо знаю печатное дело: от станков Колли до новейших ротаторов. Я лично крутился возле этих машин. Это настоящий пресс.

– Тайгер… счетчик…

– Давай на него взглянем.

– Зачем?

– Давай посмотрим, хорошо?

– Давай, он на корабле.

Но счетчика там не было. Он перерыл всю каюту и вернулся с отсутствующим взглядом, держа в руках пустую коробку. Я уже догадался, что произошло.

– Флетчер…

– Понимаешь, Тайгер…

– Ты оказался обыкновенным простофилей, – перебил я его. – За тысячу восемьсот долларов тебе всучили радарную установку, которая время от времени звенит так, что ты замираешь от страха. Тебя надули, Флетчер, надули дважды! Ты видел автоматический хронометр у этого пресса?

– Нет.

– У него люминесцентное покрытие. Оно может заставить работать любой счетчик. Ты на этом попался, дружище!

Лениво повернувшись, Флетчер сплюнул на пол. Он сразу все понял. Мы выбрались из доков, нашли аптеку и выпили там по чашечке кофе.

Дело было закончено. Вскоре мы уже говорили о Панаме, но его сердце было далеко от меня. Перед своим взором он видел тысячу восемьсот долларов, которые потерял, и думал о том, что теперь никогда не доберется до Пердеза. Но я не сказал ему, что он счастливчик, если выпутался из этой истории. Мы с ним расстались, и мне пришлось пройти три квартала, прежде чем удалось поймать такси и вернуться в отель.

Для жениха день выдался не очень радостным, но, может быть, мне повезло так же, как и Флетчеру, что я вышел сухим из воды. В четыре часа меня окрутят, и все будет кончено. Я вошел в комнату и принялся собирать вещи. Все мои пожитки вместил один кожаный чемодан. Я поднял трубку, чтобы позвонить и сказать, что съезжаю с квартиры, как вдруг аппарат зазвонил сам и голос портье произнес:

– Вас вызывают, сэр. Будете разговаривать? Я подумал, что это Рондина, и поспешно сказал:

– Да.

И Мартин Грэди отчеканил мне прямо в ухо:

– Тайгер, ты на задании. «ПЛАТОН».

«ПЛАТОН» – это серьезно. Убить или быть убитым. Внешняя политика Америки в опасности. Альтернатива – война!

Когда я постучал, она открыла дверь и замерла в дверном проеме, высокая и манящая. Зеленый махровый халатик, подвязанный поясочком с кисточками, чуть приоткрывал роскошную грудь и подчеркивал соблазнительную округлость бедер, а дразнящая ложбинка между грудями словно и не имела к ней никакого отношения. Эта зовущая дорожка шла дальше к пупку и пропадала в манящей впадине. Рондина очень редко надевала лифчик – такой у нее был бюст. Солнечный свет посылал стрелы, которые горели на ее медно-рыжих волосах, как золотая корона. Ее губки трепетали в чудесной улыбке.

– Привет, Рондина, – вздохнул я.

Но она не была Рондиной. Она была Эдит Кен, а Рондина – ее старшая сестра – уже давно была мертва.

«Годы войны, – подумал я, – страшные неописуемые годы, которые сейчас кажутся совсем нереальными».

Та, первая Рондина, которая попала из уютного налаженного быта дома Кенов в нацистский лагерь как разведчик… Я же был агентом ОСС, который выследил ее в оккупированной Франции, чтобы убить, но не убил, а ранил ее любовью. Любовь… до тех пор, пока она не вогнала в меня две пули и оставила подыхать. У меня долго потом не проходила ненависть. Я запомнил это роскошное тело и удивительное лицо. Потом я встретил их опять, спустя много лет после того, как Рондина была убита, но теперь они принадлежали Эдит, ее младшей сестре. Для меня же Эдит всегда оставалась Рондиной, которую я любил когда-то, и она не возражала, потому что ее я любил еще больше.

Я чуть было не прикончил ее сначала, потому что подумал, что это вернулась с того света Рондина. А теперь? Теперь бы я убивал из-за нее так же, как и она из-за меня.

– Тайгер… – она протянула руку, которую я жадно схватил. Ее рот был мягким страстным цветком, горячим и влажным. Ее пальцы вцепились в мои плечи, а я прижал ее к себе так сильно, что мы казались одним человеком, который объят непомерным, всепоглощающим желанием. Но тут было нечто другое, и она сразу же это почувствовала: оторвалась от моего рта, вывернулась из кольца моих рук и посмотрела вопросительно:

– Милый, что с тобой?

У нее был низкий, чуть хрипловатый голос, который всегда меня волновал. Она взяла меня под руку, и мы вошли в комнату. Как непросто все объяснить! Я подал ей кофе, и сам выпил полчашки. Она терпеливо ждала.

– Придется отложить нашу свадьбу, киска… – наконец сказал я.

Боль, вспыхнувшая в ее глазах, была мимолетной, она пропала, оставив печальный блеск, который слишком многое объяснял:

– Ты можешь рассказать… Я качнул головой: