Михаил Любимов - И ад следовал за ним: Приключения

Надеюсь, Вы не будете возражать, если я опубликую наш эпистолярный обмен в качестве предисловия к книге.

С искренними пожеланиями,

Михаил Любимов

P.S. Вы упрекаете бедного Уилки в пристрастии к эзопову языку и излишней конспирации. Что ж, возможно, в Англии художественный вымысел не может быть положен в основу уголовного обвинения. Однако не забывайте, уважаемый сэр, что время не стерло из памяти Уилки нашумевшие процессы Даниэля и Синявского, на которых им, увы, инкриминировались высказывания героев их собственных литературных произведений. Что тут удивляться? Мне вполне понятны перестраховка и предусмотрительность осужденного разведчика, решившего не давать никаких карт ни самому гуманному в мире британскому правосудию, приговорившему его к тридцати годам, ни так и не признавшему его Отечеству.

Я выключил телевизор, набросил пиджак, обозрел из окна темную ночь, в которой только пули свистели по степи, и спустился вниз по лестнице, позванивая ключами от машины. У подъезда под суровым ветром трепетали белый плащ миссис Лейн и ее продрогший сеттер с отвратительной мордой судьи, не устающего выносить смертные приговоры.

– У вас железная воля, миссис Лейн! Подумать только, в такую тоскливую погоду не пожалеть себя ради этого благородного создания (тут создание, словно почувствовав мое кривляние на котурнах, состроило рожу еще постнее, вызвав не предусмотренное ситуацией воспоминание о предводителе Монастыря, Мане), а я еду ужинать в Сохо, ведь в местных пабах дай Бог, чтобы раздобыть вечером пару хот-догов, да это и понятно: народ экономит, обжирается овсянкой дома и выбирается за сто ярдов лишь за пинтой пива. Какой смысл держать в пабе горячие блюда? К тому же я люблю итальянские рестораны, не зря ведь во мне горит четвертушка итальянской крови, хотя все остальные предки – австралийцы (время от времени не мешает обыгрывать легенду, это полезно для дела и тренирует и без того феноменальную память), и посему день, проведенный без ветчины по-пармски, то бишь дыни с ветчиной, похож на муки человека, который с утра не успел почистить зубы и мечтает вечером добраться до щетки[1]. Хорошо, что в тратториях цены вполне доступны для скромных тружеников (легенда – всегда легенда, соседей интересует чужой карман, и никто толком не знает доходов на радиофирме почтенного Алекса), хотя, признаюсь, миссис Лейн, ветчина по-пармски – это не главное в жизни (мысль простая и афористичная!). Счастливой прогулки, не простудите гордость нашего дома! Разве встретишь такую прелесть даже на лужайках Хемстед-Хита? Спокойной ночи, привет вашему мужу, у него уже прошел насморк? Мне всегда приятно с вами поговорить, я ему так благодарен за то, что вчера он помог завести мне машину – проклятая сырость, – у него золотые руки, ему надо открыть частную мастерскую, вам бы не помешала пара миллионов, миссис Лейн, правда? Хватит и одного? Смех. Аплодисменты. Занавес.

Первый переулок, второй, третий, поворот направо, левое колено[2], выезжаем из Хемстеда, два километра по прямой, налево и правое колено, далее прямо к автостраде.

На уроках в семинарии за такую грубую проверку прочистили бы во всех наклонениях, представляю своего грозного дядьку: “Попытка с ходу выявить «хвост» сразу обнаруживает вашу принадлежность к известной организации”.

На автостраде фиксирую “роверы” 07435 и 24132, впрочем, наружное наблюдение – по-простому наружна – обычно меняет номера. А если серьезно – обложили и оборудовали закрытые посты, и пошли несколькими бригадами по параллельным, и вставили в машину игрушку-датчик, он же “клоп”, и прочее, и прочее, то все равно полная хана – проверяйся хоть сутки. Если ты погорел и петля затягивается, то остается только зайцем бегать вокруг капкана – никуда не деться! – или ожидать шапку-невидимку да ковер-самолет.

“Хвост” – почти всегда конец, финита ля комедия, почти всегда. Бывают, конечно, и случайности – так однажды меня взяла в Веве швейцарская полиция, клюнув на иностранный номер машины. С тех пор бегу провинциальных мест, где тупые ксенофобы видят в каждом заезжем гангстера и шпиона. Нельзя нашему брату играть с “хвостом”, мы же не белая кость, прикрытая дипломатическим паспортом: они, как свободные лорды, раскатывают на своих лимузинах с “хвостами” и еще предлагают на остановках пиво утомленным сотрудникам наружки, мышкам-норушкам.

Небольшой “форд” резко вывернул из темноты и остановился у бензоколонки, другая машина, полыхая дальними фарами, приближается сзади, карамба, стоп! Выскакиваю к автомату за сигаретами, которые не курю, дамочка в спортивной куртке роется в сумке, достает свои гривны, получает пачку и отходит к “форду” 125-11, сзади она вполне ничего, хотя ноги чуть подкачали.

“Мерседес” 767-19 проскочил мимо, ложная тревога! Разворачивайся, Алекс, доезжай до бакалеи и дуй на другую автостраду.

Мышек-норушек вроде бы нет, но в голове учебный фильм ужасов, популярный в семинарии: встречный поток разбегается в боковые улицы, на ходу меняя номера, поворачивает на все 180°, пристраивается сзади, по бокам и впереди, блондины перекрашиваются в брюнетов, бросают под заднее стекло клетчатые кепи, розы и апельсины, дабы выглядеть гуляющими ковбоями, шоферы наклеивают бороды патриархов или перевоплощаются в юных леди, музыка играет танец с саблями, в кадре – объект слежки, зловещий и неврастеничный, как все иностранные шпионы. Вот он паркует машину, вытягивает трубочкой губы в любимой “Боже, славь королеву!”. Бодро шагают бригады сыска: обнявшиеся две сестрички-шизофренички, старушка – божий одуванчик и пьянчуга с расстегнутой ширинкой (действие, естественно, разворачивается в Мекленбурге).

Расслабившийся объект мирно движется к перилам универмага, где в магнитном контейнере таится план уничтожения всех военных баз Мекленбурга, вот он прикоснулся к перилам – вспышки, вспышки, вспышки фотоаппаратов! И берут подлеца под белы руки наши молодцы, и тянут, завернув оные за спину, в “черный ворон”… Не дай Бог такое!

Правый поворот – до сих пор холодок пробегает по телу при воспоминании об этой альпийской дыре Веве – от страха чуть не выпрыгнуло сердце и дрожали руки, когда разводил костерик в унитазе гостиничного номера.

В окна летели липовый цвет и дурацкие марши из соседнего ресторана, полиция повертелась вокруг, проверила подозрительного австралийца у портье и бросила к чертовой матери: почему меня зацепили?

Перехожу в другой ряд, набираю скорость. В зеркальце – пустая мгла, сворачиваю налево, еду на красный (благо на улице ни полицейских, ни собак), еще пару миль, и, если не верить во всевидящее око спутника, в черную магию, в сверхдостижения электроники и химии, от которых и блохе не укрыться в Лондоне, то можно бросать машину и двигать по маршруту проверки на своих родимых костылях.

До встречи с Генри еще целый час, с ума сойти, как медленно тянется время! “The inaudible and noiseless foot of Time!”[3]', как писал идол моего австралийского папы. Что же скажет Генри? Неужели рыбка сорвалась с крючка? Будет очень обидно, это затянет всю операцию “Бемоль”, потребует новых сил.

Нет, Генри настойчив и родился с серебряной ложкой во рту, у него не сорвется… А если вдруг ни черта не выйдет и все полетит в тартарары? Центр меня по головке не погладит, такое вставит…

И прежде всего старый друг Челюсть, подброшенный фортуной под самый купол Монастыря, уважаемый Николай Иванович, один из главных распорядителей судьбы владельца небольшой фирмы радиотоваров, легкомысленного австралийца Алекса, – видимо, зависть к его звезде никогда не вылезет из моих пропитых печенок.

Так и видится он мне в далекой ретроспекции в виде огромного бесформенного юнца, входящего в кабинет, что выходит окнами на улицу Несостоявшегося Ксендза (весь район дышит этим именем, тут и его памятник, и площадь, чего тут только нет), вот Челюсть входит в развевающихся штанинах и мрачном, как вся страна, галстуке, открывает дверь и впускает вместе с собою шквалы коварного ветра. “Дуй, ветер, дуй!” – словно кричит король Лир из своего небесного угла[4], и ветер отбрасывает оконную раму, звенит стеклами, обходит все углы и выдувает (еще не повесили нитяные сетки) в июльскую жару документ на тонкой бумаге, и не просто выдувает, а возносит над площадью и несет в сторону улицы Убиенного Царевича, показывая нижестоящим гриф “Совершенно секретно”.