Чингиз Абдуллаев - Субъект власти

Деньги лежали перед ними, и Холмский озадаченно кусал губы. Отказаться было уже нельзя, это он начал понимать.

– Хорошо, – сказал он, – я беру ваши деньги, и мы подписываем конфиденциальное соглашение. Я обязуюсь в течение месяца размещать скрытую рекламу вашего спектакля на радио, в телевизионных передачах, во всех основных газетах. Будут статьи критиков, восторженные письма читателей, специальные передачи о вашем спектакле. Только, черт возьми, объясните мне, зачем это все вам нужно?

– Вы отказываетесь? – Курыловичу приятно было осознавать себя хозяином положения.

– Я только спрашиваю. Какой срок?

– Месяц-полтора, не больше. Об этом спектакле после Нового года должна говорить вся Москва. Билеты должны раскупаться с рук и заранее. В общем, создайте нужный ажиотаж. За такие деньги, я думаю, можно скупать все места в зрительном зале.

– Можно, – согласился Холмский, – мы сейчас подготовим соглашение.

Он продолжал волноваться, пока его секретарь и юрист готовили соглашение. И лишь когда обговаривали заключительные условия договора, Курылович вдруг потребовал указать сумму в пятьсот тысяч, пояснив, что десять процентов – его гонорар. Холмский улыбнулся. Теперь он несколько успокоился. Если посредник привычно ворует деньги и требует свои десять процентов, значит, это обычная коммерческая сделка. Ничего страшного в ней нет. Конечно, сам Холмский тоже украдет, и не меньше ста тысяч долларов. Но оставшиеся триста пятьдесят будут честно пущены на рекламу. Или это очень большая сумма? Хватит и трехсот тысяч, тем более что жуликоватый поляк, кажется, готов покрыть все недостачи. Холмский опять улыбался, этот Курылович даже не подозревает, в какую яму сам себя загнал. Конечно, договор был подписан на пятьсот тысяч. И конечно, Холмский уже знал, кому и куда нужно позвонить, чтобы уже завтра статьи начали появляться в газетах. Некоторых критиков достаточно накормить хорошим обедом, некоторым женщинам – послать мелкие подарки. Для телевизионного сюжета понадобится тысяч пятьдесят, для нескольких статей еще столько же. Можно сэкономить огромные деньги. Холмский вновь улыбнулся.

– Мы согласны на все ваши условия, – сказал он, протягивая руку своем партнеру.

– Я рад, что мы пришли к взаимопониманию, – пожал ему руку не менее радостный Курылович.

В отель он вернулся через час. Пять пачек денег были его неслыханным гонораром, которого он не имел никогда в жизни. Курылович был счастлив. К тому же ему позвонил Дзевоньский и сообщил, что после Нового года они снова вызовут Ежи в Москву. Курылович заверил патрона, что готов летать сюда еженедельно и бросить все свои дела в Варшаве.

Холмский оказался человеком дела. Уже через два дня в двух крупных газетах появились прекрасные отзывы о состоявшемся спектакле. А на следующий день по главной программе новостей был показан целый сюжет из этого спектакля с подробным комментарием, в котором говорилось о блестящей игре актеров и продуманной тонкой режиссуре. Рекламная кампания началась…

Можно напиться и на одну ночь забыть все свои проблемы. Можно пить достаточно долго, пытаясь утопить свою обиду в алкогольных парах. Можно пить всю жизнь, пропив прошлое и будущее, чтобы жить одним настоящим и загубить свою жизнь. Дронго не умел пить. Он вообще не понимал, для чего нужно напиваться до скотского состояния, чтобы на следующий день просыпаться с гудящей головой и похмельным синдромом.

После ухода Машкова несколько дней назад он проснулся с ощущением собственной вины. Дронго не мог понять, откуда оно взялось. Все было нормально, он честно провел расследование, обнаружив обман Гейтлера в Берлине. Но чувство вины, возникшее во сне, вызывало беспокойство. Дронго сел на кровати. Он любил спать один, даже когда ночевал в доме Джил. Сказывалось его постоянное одиночество, его сложная жизнь и чуткий сон, при котором любой другой человек мешал ему проваливаться в небытие.

Голова сильно болела, и он выпил таблетку болеутоляющего. Затем принял душ, прошел в кабинет. Сел в кресло, включил компьютер и задумался. Почему он решил, что его будут долго терпеть? Почему считал, что они обязаны держать его в своей группе? Ведь Хеккет вызвал его всего лишь для передачи информации. Даже Хеккет не рассчитывал, что Дронго включат в эту группу. И никто не рассчитывал. Машков согласился включить его на свой страх и риск. Риск не оправдался. Генералу Машкову указали на его ошибку и предложили удалить иностранного эксперта. Все правильно, все так и должно быть.

В седьмом часу утра Дронго отправился спать и проспал весь день. Сказалась изрядная доля алкоголя и лекарство, принятые почти одновременно. Потом было несколько дней тишины. Он читал газеты, смотрел телевизор, что-то искал в Интернете, дважды говорил с Джил и объявил ей, что приедет в Италию на Рождество. В эти дни периодически проглядывая прессу, Дронго обратил внимание на периодически появляющиеся статьи о новом спектакле Сончаловского «Чайка» и решил, что надо купить два билета, привезти в Москву Джил и сводить ее на него. С другой стороны, он обратил внимание, что рекламировали этот спектакль как-то уж очень навязчиво, даже подумал, что такая слишком откровенная рекламная кампания может повредить и постановке, и театру в целом.

В понедельник вечером ему позвонили снизу от охраны, которая была в его доме. Он удивился. Никто из его друзей не приезжал без предварительного телефонного звонка. Ни Кружков, ни Вейдеманис. А посторонних не пропустила бы охрана. Именно поэтому он так удивился, услышав, что звонок от нее.

– К вам пришла женщина, – доложил дежурный охранник, – но вы нас не предупреждали.

– Как ее фамилия? – нахмурился Дронго. Он не любил неожиданных визитеров.

– Госпожа Нащекина.

– Пропустите, – разрешил Дронго.

Через несколько минут она была в его квартире. Он принял ее пальто, провел в гостиную. Эльвира Марковна была в темном костюме, длинной юбке, на ногах – изящные сапожки. Было заметно, что она волнуется. Дронго уселся в свое любимое глубокое кресло, предложив ей выбрать куда садиться. Нащекина выбрала диван. И оказалась рядом с ним.

– Может, вы хотите что-нибудь выпить? – предложил Дронго.

– Нет, – женщина явно была не в себе, – я хочу с вами поговорить.

– Я думал, что уже стал неинтересен членам вашей группы, – грустно заметил Дронго, – или там что-то изменилось?

– Ничего не изменилось. Но я пришла извиниться. Оказалось, что я невольно подставила вас.

– Каким образом?

– Прислала восторженный отчет в нашу совместную группу. Отчет размножили и передали во все службы. В результате руководства Службы Безопасности и ФСБ забеспокоились, что вы и так слишком много узнали. И приняли решение отстранить вас от работы в группе. Увы. Я думала, что вас поблагодарят за помощь, а все обернулось таким печальным образом. Я повела себя непростительно неразумно, как начинающая девчонка. И в результате вот что вышло. Понимаю, что вам неприятно и обидно. Поэтому я пришла к вам извиниться. Я сама узнала обо всем этом только сегодня. Мне рассказал Алексей Николаевич. Кстати, он и Машков возражали против вашего отстранения. Но их не стали слушать.

Дронго улыбнулся. Ему приятно было узнать, что Машков не сдался. Сам Виктор не рассказывал ему, как он возражал. И это тоже ему понравилось.

– Надеюсь, вы доведете это расследование до конца, – сказал Дронго, – и спасибо, что вы пришли. Я очень вам благодарен.

– Мне показалось, что так будет правильно, – Эльвира Марковна взглянула на часы. – К сожалению, я должна идти. Я сказала вашим охранникам внизу, что выйду через пятнадцать минут. И они разрешили мне оставить машину во дворе.

– Это единственная причина, по которой вы так быстро уходите? – мягко спросил он.

Она посмотрела ему в глаза. У нее они были карие.

– Вы забыли, что я знакома с вашим досье, – улыбаясь, лукаво заметила Нащекина. – Там есть пункт о ваших отношениях с женщинами. Должна признаться, в этом деле вы одерживали самые убедительные победы. Поэтому я лучше побыстрее уйду, чтобы не попасть в этот список. Так будет лучше для нас обоих.

Она поднялась с дивана. Он встал с ней.

– Контакты офицера разведки с подозрительным иностранцем, – прокомментировал Дронго, провожая ее к входной двери, – все правильно.

Он видел только ее спину. Снял с вешалки пальто, помог ей одеться. Открыл дверь. Нащекина повернулась к нему.

– Это всегда очень предосудительно, – произнесла она, все еще продолжая улыбаться, – и опасно. Для нас обоих, господин эксперт. – Затем вдруг шагнула к нему и легко коснулась его губ.

Дронго не успел ничего понять. Эльвира Марковна вышла из квартиры, закрыв дверь. Дронго провел языком по своим губам. Они пахли чем-то вкусным, словно карамелью. Он повернулся и вернулся в гостиную. Дронго знал, что улетит из Москвы через несколько дней.