Грэм Грин - Грэм Грин — Стамбульский экспресс

— Ах уж эти девушки, — сказал Стейн, покачивая головой. — Знают, как окрутить мужчину. Это все обаяние сцены. Помню, когда я был молодым парнем, часами ждал у артистического подъезда, чтобы только увидеть какую-нибудь потаскушку, танцевавшую в первом ряду. Шоколад. Ужины. — Он на мгновение остановился, увидев грудку дикой утки у себя на тарелке. А потом добавил: — Огни Лондона.

— Раз зашел разговор о театре, Джанет, хотите сегодня вечером сходить со мной куда-нибудь? — спросил Майетт.

Он назвал ее по имени, чувствуя себя с ней непринужденно после того, как узнал, что ее мать была еврейка, а дядя у него в руках.

— С удовольствием пошла бы, но я обещала мистеру Сейвори пообедать с ним.

— Мы могли бы пойти в ночное кабаре.

Но он не собирался позволять ей обедать с Сейвори. Весь день он был слишком занят и не мог побыть с ней; ему пришлось провести в конторе много часов, распутывая все дела, которые Экман так искусно запутал; да еще нужно было нанести кое-кому визиты. В половине четвертого, проезжая на машине через Ипподром, он увидел, как окруженный детьми Сейвори фотографирует; он снимал быстро, успел три раза нажать грушу, пока такси проезжало мимо, и всякий раз дети потешались над ним. Только в половине седьмого Майетт вернулся в отель.

— Мисс Пардоу у себя, Калебджян?

Калебджян знал все, что происходило в отеле, Его полная осведомленность объяснялась только непоседливостью: он вдруг нырял куда-то из пустынного холла, с шумом носился вверх и вниз по лестницам, проникал в отдаленные гостиные, а потом возвращался к своей конторке и сидел без дела, зажав руки между коленями.

— Мисс Пардоу переодевается к обеду, мистер Карлтон Майетт.

Однажды, когда один из членов правительства останавливался в отеле, Калебджян огорошил дотошного сотрудника британского посольства, позвонившего по телефону: «Его превосходительство в уборной. Но он пробудет там еще не больше трех минут». Калебджян рысцой бегал по коридорам, подслушивал у дверей ванных, затем возвращался к своей конторке, где ему нечего было делать, кроме как раскладывать в голове по полочкам крохи полученных сведений. В этом была вся жизнь Калебджяна.

Майетт постучал в дверь номера Джанет Пардоу.

— Кто там?

— Можно войти?

— Дверь не заперта.

Джанет Пардоу почти кончила переодеваться. Ее вечернее платье лежало поперек кровати, а она сидела перед туалетом и пудрила себе руки.

— Вы и в самом деле собираетесь обедать с Сейвори?

— Так ведь я обещала!

— Мы могли бы пообедать в «Пера-Палас», а потом пойти в «Пти Шан».

— Вот было бы чудесно! — сказала Джанет Пардоу и принялась красить ресницы.

— Кто это? — Майетт указал на большую фотографию в складной рамке: женщина с квадратным лицом. Волосы круто завиты; фотограф попытался заретушировать резкие очертания ее подбородка.

— Это Мейбл. Она ехала со мной в поезде до Вены.

— Я вроде бы ее не видел.

— Теперь она коротко подстрижена. Это старая фотография. Мейбл не любит сниматься.

— Она выглядит мрачно.

— Я поставила здесь ее фото на случай, если стану гадко себя вести. Она пишет стихи. На обратной стороне написаны какие-то. По-моему, очень плохие. Я ничего не понимаю в поэзии.

— Можно я прочту?

— Конечно. Вам, наверное, кажется забавным, что кто-то посвящает мне стихи. — Джанет Пардоу посмотрелась в зеркало.

Майетт перевернул фотографию и прочел:

Стройна, скромна, но, как вода, прохладна

И недоступна, хоть и ненаглядна.

Русалка, знаю я твою беду.

Стремишься в море, а живешь в пруду.

Здесь затхлый омут, потерпи чуть-чуть.

Отправишься ты в море, в дальний путь.

— Оно нерифмованное. Или рифмованное? А все-таки, что оно означает?

— Я думаю, оно звучит как комплимент, — ответила Джанет Пардоу, полируя себе ногти.

Майетт сел на край кровати и стал рассматривать Джанет. «Что бы она сделала, если бы я попытался соблазнить ее?» — подумал он. Ответ он знал: она бы рассмеялась. Смех — лучшая защита целомудрия.

— Вы не будете обедать с Сейвори. У меня такие люди вызывают отвращение. Выскочка из-за прилавка.

— Дорогой, я же обещала. А кроме того, он ведь гений.

— Вы сейчас спуститесь со мной вниз, быстро сядете в такси и будете обедать в «Пера-Палас».

— Бедняга, он никогда не простит мне этого. А было бы забавно.

«Вот так-то, — подумал Майетт, поправляя черный галстук. — Все теперь просто, когда я знаю, что ее мать была еврейкой». Было так легко без умолку разговаривать с ней во время обеда и вести ее под руку, когда они шли пешком от «Пера-Палас» к «Пти Шан», расположенному возле английского посольства. Ночь была теплая, ветер утих; все столики в саду были заняты. Суботица стала еще более нереальной, когда он вспомнил, как снег бил ему в лицо. На сцене француженка в смокинге важно расхаживала с тростью под мышкой и пела песенку о «моей тетушке» — благодаря Спинелли эта песенка стала популярной в Париже лет пять тому назад. Турки смеялись и болтали, как горластые домашние птицы, потягивая кофе и качая маленькими, словно покрытыми перьями головами, а их жены, с одутловатыми тупыми лицами, лишь недавно освобожденные от чадры, сидели и молча глазели на певицу. Майетт и Джанет Пардоу шли вдоль сада в поисках свободного столика, пока француженка пронзительно кричала, смеялась и вышагивала, безнадежно предлагая свои непристойности безразличным и невеселым зрителям. Пера круто спускалась вниз, у их ног огни рыбачьих лодок на Золотом Роге вспыхивали, как карманные фонарики; официанты сновали вокруг, подавая кофе.

— Вряд ли мы найдем столик. Придется войти вовнутрь театра.

Какой-то толстяк помахал им рукой и улыбнулся.

— Вы его знаете?

Майетт немного подумал и потом ответил:

— Да, кажется… Его фамилия Грюнлих.

Он ясно видел этого человека только дважды: один раз, когда тот влезал в машину, и второй раз, когда он вылезал из нее, намереваясь сесть в стоявший на станции освещенный поезд. Его воспоминания об этом человеке были смутны, казалось, он знал его когда-то ближе, но было это давно и в другой стране. Едва они миновали его столик, Майетт сразу забыл о нем.

— Вон там свободный столик.

Под столом их ноги коснулись одна другой. Француженка, качая бедрами, исчезла, а из-за кулис по сцене колесом прошелся мужчина. Он встал на ноги, снял шляпу и сказал что-то по-турецки, отчего все засмеялись.

— Что он сказал?

— Я не расслышал.

Мужчина бросил в воздух шляпу, поймал ее, поклонился, почти согнувшись пополам, и выкрикнул одно только слово. Все турки опять захохотали, и даже их жены с одутловатыми лицами заулыбались.

— Что он сказал?

— Это, должно быть, диалект. Я не понял.

— Я хотела бы что-нибудь трогательное. Слишком много выпила за обедом и стала сентиментальной.

— Здесь хорошо кормят, правда? — с гордостью сказал Майетт.

— Почему вы не останавливаетесь здесь? Говорят, это лучший отель.

— Ну, знаете, наш тоже очень хороший, и мне нравится Калебджян. Он всегда действует на меня успокаивающе.

— А все-таки, лучшая публика…

На сцене танцевала группа девушек в шортах и в гвардейских шапках. На шее у них висели свистки, но сидевшие за столиками турки не понимали значения всего — они не привыкли видеть гвардейцев в шортах.

— Думаю, это английские девушки, — сказал Майетт и вдруг наклонился вперед.

— Вы знакомы с кем-нибудь из них?

— Я думал… надеялся… — Но он, пожалуй, испугался при появлении «Девочек Данна». Корал не говорила ему, что собирается танцевать в «Пти Шан», но, скорее всего, она еще и сама этого не знала. Он вспомнил, как она, храбрясь, растерянно вглядывалась в полную разных звуков темноту.

— Мне нравится «Пера-Палас».

— Да, я как-то здесь останавливался. Но со мной случилась одна неприятность. Поэтому я никогда больше тут не жил.

— Расскажите мне какая. Ну, не ломайтесь, расскажите же.

— Так вот. Со мной была подружка. Казалось, очень милое юное существо.

— Из варьете?

«Девочки Данна» запели:

Так волнует сердце, если молод,

Когда тебя бросает в жар и в холод.

— Нет, нет. Она была секретарем моего друга. Торговый флот.

— «Идите сюда, к нам. Идите сюда», — пели «девочки Данна». Несколько английских моряков, сидевших в конце сада, захлопали и закричали:

— Подождите нас. Мы идем.

Один моряк начал пробираться между столиками к сцене.

Что чувствуешь, скажи?

Но только честно!

В гостинице один,

А номер твой двухместный!

Моряк упал на спину, и все засмеялись: он был совершенно пьян.