Лев Рубус - Запах лимона

Проснулся утром. Яркое солнце забралось уже в купе. Проводник уже два раза постукивал в дверь…

«Вставай, милый чилавек! Кофей пить будем». Но не храпит, не отвечает и утром воспитанный собеседник… Купец за одеяло… Что такое? Нет никого! А чемоданы? Желтые чемоданы лежат.

В купе пришел проводник, пора убирать постели. Нет пассажира № 11. Проводник его с вечера ни разу не видел… Недоумение, волнение, справки в других вагонах. Нет нигде: как в воду канул. Шах-Назарьянц боится: не свалился ли после легкого кавказского вина при переходе из вагона в вагон? Спокойный немец-проводник полагает, что пассажир № 11 вышел где-нибудь на станции и опоздал к отходу:

«О, это бывает. Теперь надо вещи сдать на хранение в Махач-Кала (Порт Петровск). Оттуда телеграфируют по линии».

Махач-Кала. Железнодорожный агент, встав на диван, снимает с сетки желтые чемоданы. Огорченный Шах-Назарьянц глубокомысленно думает, как нехорошо слезать на маленьких станциях и опаздывать к поезду… Внезапно резкий толчок. Подали паровоз. Дикий звериный визг Назарьянца. Маленький желтый чемоданчик упал с сетки на стол, раскрылся. А… а… а… словно тяжелый мяч, на колени Назарьянцу упала человеческая голова… В неистовом ужасе он одним прыжком — на плюшевый диван. Тучное тело вдавилось в спинку, глаза выпучились, остекленев, руки в безумной судороге вцепились в материю, а голова, брызгая жидко-красным соком, как спелый арбуз, захлюпала по полу.

Трясется, как сало на крюке, глава фирмы Назарьянц и К° в транспортном отделении ГПУ. Он ничего не понимает. Дрожит его жирный затылок, трясутся пухлые губы. А агенты медленно, осторожно вынимают из желтых чемоданов: из одного — две ноги в серых, хорошо сшитых брюках и черных ботинках, потом — две руки в серых рукавах; из другого — тяжелый, четырехугольный обрубок, в сером, на все пуговицы застегнутом пиджаке, без рук; разложили на столе и приставили голову… И еще сильнее затрясся Шах-Назарьянц. Золотистая бородка, хорошо знакомая голова. Перед ним на столе, в сером костюме, любезный сосед, — только нет на руках неизменных перчаток.

А агенты ГПУ тем временем уже вынули из кармана бумажник с документами и отрывной талон плацкарты спального места № 11: Николай Трофимович Утлин, инженер-химик, жительствующий в Баку, Крепостная 7, кв. 8.

В кабинете начальника отделения решается судьба Назарьянца, которому срочно, срочно нужно быть в Ростове.

«Удивительный случай… когда его успели разрезать? И так аккуратно. А между тем все опознали. Садился в поезд, ехал, кутил с этим старым нэпачем, его-то, по-моему, во всяком случае задержать необходимо… Дай телеграмму по линии и в Баку нашим».

И скорый «Баку-Москва» мчится верста за верстой к Ростову без желтых чемоданов, без Утлина, без главы торгового дома Шах-Назарьянц и К°, а по проволокам, во все стороны, экстренные телеграммы несут весть о странном и страшном загадочном убийстве, интригуя телеграфисток, а, домчавшись, поставят трудную задачу перед Азербайджанским ГПУ и уголовным розыском.

Ничего не добиться от совсем раскисшего Шах-Назарьянца. Он плачет и бессмысленно твердит на все вопросы: «Хороший человек, слабый человек!.. Не может пить кавказского вина, выпил бутылочку и вот…»

И не понять сразу, сознательно ли притворяется хитрая бестия, или действительно не перенес жуткого приключения несчастный старик.

Баку. Крепостная, 7. Молодой человек долго звонил в квартиру № 8. В ответ ни звука. Недоумевает, — пошел к управдому. «Квартира № 8, а вам кого — Утлина? Да он вчера уехал на пару дней» — «Не может быть?» — «Ну вот, не может быть! Уехал на пару дней в Ростов. При мне вчера вечером на извозчика садился. Три чемодана взял. Сказал, в Ростов на пару дней. Да».

«Управдом здесь?» — Мандаты ГПУ и угрозыска… «А… а… В чем дело, товарищи?». — «Кто у вас живет в квартире № 8?» — «Инженер Утлин. В Совнархозе служит. Он вчера уехал». — «Куда?» — «Сказал, в Ростов.» — «Отметился?» — «Никак нет; сказал, в Ростов на пару дней». — «Проводите в его квартиру. Он вчера убит в поезде».

Молодой человек, тревожно слушавший разговор, заметался. «Что? Не может быть!..» — «А вы кто такой?» — Управдом, человек, видимо бывалый, привычный ко всему, охотно сообщил: «А они его только что спрашивали… И все допытывали, действительно ли уехавши…» — «Вы его знаете?».

И тот, запинаясь, волнуясь, чуть не плача, теряя слова и мысль: «Моя фамилия — Борщевский; Николай, немного старше… Росли вместе. Я ему телеграфировал. Он ответил, что ждет. Мы условились. Я приехал из Тифлиса. Он никуда не собирался уезжать».

Ключа к французскому замку не подобрать. Приходится выпиливать… Наконец открыли, вошли… В квартире ничто не говорит об ужасной смерти хозяина. Все, очевидно, на своих обычных местах, никакого беспорядка, никаких записок; ящики стола заперты, шкафы тоже. На столе стакан недопитого чаю с лимоном, рядом сухарики на тарелочке и недорезанная половинка лимона, распространившая по всей трехкомнатной квартирке острый, может быть, слишком острый свой запах. Тут же рядом — телеграмма из Тифлиса… «Это ваша телеграмма?» «Да, да, да — моя, моя!».

Осмотр квартиры ничего не дает: да это и естественно, раз его видели целым и невредимым в поезде. Пытаются выяснить у Борщевского, что ему известно. Какие люди у него бывали? Он не знает… Судя по его письмам, у него друзей не было. Может быть, служебные знакомые. Немножко замявшись: «Он жил… с одной… Евгения Георгиевна Джавала». — «Вам адрес ее известен?». — «Да, да». — «Немедленно съездить туда». Петров, которому на первых же порах работы в ГПУ пришлось принять непосредственное участие в этом трудном деле (председатель сразу понял в нем очень дельного работника), вместе с двумя старыми сотрудниками, захватив с собою Борщевского, помчались в конец Меркурьевской улицы. Два агента угрозыска остались на месте.

В автомобиле Борщевский заметил: «она живет со старушкой матерью, я с ними знаком. Не стоит пугать бедную. Лучше войдемте вдвоем, и я при вас спрошу, не знает ли Женя чего-нибудь о Николае».

Петров согласен. «Хорошо. Но вот еще… Вы сами не можете ничего предположить, никакой подкладки этого убийства?»

— «Нет, нет… Хотя, впрочем… Позвольте, погодите… Единственное, что я могу предположить… Хотя…»

— Ну, не мямлите. В чем дело?

— «Да вот… Я был здесь недели две тому назад, и он мне говорил в случайном разговоре, что он работает над открытием колоссальной важности. Он всегда очень скромен, но тут страшно, необычайно вдохновился… Говорил о том, что если его открытие попадет в руки трудящихся, то оно будет солнцем, которое озарит все человечество. Наша победа во всем мире обеспечена. Но в руках капиталистов это наша смерть. Мне страшно подумать: что, если это и стало причиной его гибели?… Но ведь он никому об этом не говорил. Это никто не может знать. Мне, единственному другу, он ведь тоже не сказал, — в чем заключается его открытие. Может быть, только Женя знает…» Нахмурился Петров. Сильней застучало сердце. Скорей, скорей! Но машина уже хрипит у подъезда небольшого серого дома.

Чистенькая, очень чистенькая старушка: «Нет Женички, нет ее дома. Она, верно, у Николая Трофимовича. Эх, хоть бы поженились они! А то так болит мое сердце! А вчера Женичка ездила в Баладжары к тетке. В 6-ом часу вечера зашла домой, побыла у меня с часик и пошла к Николаю Трофимовичу…» Большая собака, помесь овчарки и сенбернара, вошла в комнату. Почуяв незнакомых, глухо зарычала. «Молчи, Абрек», зацыкала на нее старушка. — «Это его собака, Николая Трофимовича. Женичка ее очень любит. Она у нас иногда по нескольку дней живет. Вот уж теперь который день здесь околачивается. Недели две, должно быть… Я-то ее, признаться, даже и боюсь: все-таки пес, псиное и на уме. Так вы уж поезжайте к нему прямо. Там их обоих и застанете. Там она, там. Ох горе мое с ними!..»

Дело захватывает Петрова все сильнее и сильнее. Хорошо знакомая всем, кому приходилось распутывать нити преступлений, лихорадка овладела им. Скорее, скорей! Автомобиль полным ходом — обратно. Петров — Борщевскому: «О ваших предположениях об изобретении Утлина — никому ни слова. Поняли?!»

Агенты уголовного розыска, оставленные на Крепостной 7, сообщают Петрову: «Мы пока допросили швейцариху (швейцар недели две, как болен). Она по утрам прибирала квартиру Утлина и вечером ставила ему самовар. Обедал он не дома. Она показала, что Утлин почти никого к себе в дом не водил, за исключением своей любовницы, Евгении Георгиевны Джавала, да последние две недели к нему захаживал молодой человек, фамилии которого она не знает. Слышала, что он спас Евгению Георгиевну от каких-то хулиганов. Кто вчера был у Утлина, она сказать не может, так как мужа сильно скрутило и она почти не выходила на лестницу. В четвертом часу инженер Утлин сказал, что уезжает по делам в Ростов, неожиданно, и записочку Евгении Георгиевне оставил. Часу в седьмом Евгения Георгиевна приходила, записочка ей была передана и она поднялась наверх. Когда уехал Утлин и когда ушла Евгения Георгиевна — она не видела. Сегодня она, швейцариха, только что пришла из страхкассы…»