Сергей Костин - Афганская бессонница

Малек помог мне опереться спиной о подушку. Потом он протянул руку к тумбочке у моего изголовья, взял что-то со стеклянного блюдечка и поднес к моим глазам. Это был осколок металла, по форме напоминающий скребок каменного века, только маленький, сантиметра три длиной.

— Вот виновник всего! — объявил хирург. — Кость не задета, но осколок перебил артерию. Если бы вас привезли минут на десять позже, я бы уже ничего не смог сделать.

— Я ваш должник, доктор!

Малек замотал головой:

— Не мой! Крови в первую ночь родственники сдали много, но третьей группы почти не осталось. С вами поделился наш санитар.

Я надеялся, что это был не тот придурок, который показывал мне морг. Хан-ага с робкой улыбкой смотрел на меня. Я подмигнул ему.

— Я трижды колол вам морфий. У меня кетамина почти не осталось, и я берегу его для самых тяжелых случаев, — продолжал Малек. — Как у вас, голова не кружится? Попробуйте выпрямиться. Не вставайте, не вставайте — сидя!

Я оторвался от подушки. Небольшая слабость, но в остальном все было нормально. На мне была какая-то чистая, но слегка обветшавшая белая больничная рубаха. Левый рукав у нее был обрезан из-за нагромождения бинтов на моем плече. Малек вопросительно смотрел на меня.

— Я в порядке, — заключил я.

— Вы сможете перейти в общую палату? Здесь реанимационных только две, а тяжелораненых много.

— Я думаю, что я смогу даже пойти домой.

Я спустил ноги с постели.

— Аккуратно, аккуратно! — бросился помогать мне Малек.

Я встал. Голова не кружилась, только бетонный пол был холодный. Плечо тупо ныло, но это была вполне терпимая боль. Я сделал несколько шагов — по-моему, я был в состоянии добраться до мечети.

Малек взял со стула у двери мою одежду и положил ее на кровать. Я влез в свои джинсы — трусы были на мне, следующим и последним предметом, если не считать ботинок, была уже куртка.

— Все, что выше пояса, я изрезал, — извиняющимся тоном сказал Малек. — Рубаху оставьте себе.

— Ничего! У меня дома в сумке есть все, что нужно.

Я взял куртку. Левый бок задеревенел из-за застывшей крови, но дырочка от осколка была совсем небольшой. Я похлопал по месту, где у меня лежал бумажник. В кармане было пусто.

Малек понял меня неправильно. Он вытащил ящик тумбочки: там лежал «макаров» и даже кусок эластичного бинта. Только скрепка с зубчиками куда-то пропала. Я сунул пистолет в боковой карман. Хан-ага с гордостью смотрел на меня: какой мужчина без оружия?

— Спасибо, но я имел в виду не это. У меня в куртке был бумажник. Там все деньги и, главное, паспорт.

— Подождите, я спрошу у санитара.

Малек вышел в коридор. Хан-ага был явно рад, что я выкарабкался и сейчас пойду с ним. Я потрепал его по голове — он уже не отшатнулся, как в первый раз. Мальчик сунул руку в карман, вытащил ее и раскрыл ладонь. На ней лежал красный швейцарский нож. Хан-ага улыбнулся и, довольный, вернул ножик на место.

— Ну, видишь, как хорошо! Ты рад — я рад.

Малек вернулся с санитаром — тем самым тупым упрямцем с насупленными бровями, который показывал мне морг. Надеюсь, в моих жилах текла кровь кого-то другого!

— Кадыр говорит, что он не успел забрать ваш бумажник. Вас сразу отвезли в операционную, а куртка осталась лежать в коридоре. Потом он перенес ее сюда вместе с обувью.

Санитар все это время не переставал что-то бурчать, типа: «Нет у меня других дел, кроме как следить за чужими вещами!»

— Кстати, это теперь ваш кровный брат, — добавил Малек.

Так я и знал! Я широко улыбнулся и протянул санитару руку:

— Ташакор! Ташакор! Спасибо!

Тот чуть расправил брови и что-то снова проворчал.

— Он говорит, что не брал ваш бумажник. Кто угодно мог взять, пока вы были на операции.

Я обнял санитара — мы же теперь были братья.

— Скажите ему, что мне эта мысль и в голову не приходила. Человек, который готов отдать свою кровь раненому, на воровство не способен. Мне просто жаль, что я теперь не смогу его отблагодарить.

Малек перевел. Санитар снова что-то пробурчал. Он, видимо, поклялся никогда не улыбаться.

— Он говорит, что, если повезет, паспорт где-нибудь оставят. Деньги — нет. Я тоже так думаю. Мне очень жаль!

— А куда могут отдать паспорт? Кто сейчас в городе: белые, красные? Кто победил?

Малек засмеялся:

— Масуд вернулся.

— А почему талибы ушли без боя?

— Как — без боя? Здесь такое было! И вечером, когда вас привезли, и всю ночь, и утром вчера до обеда.

— Вчера?

Малек снова засмеялся.

— Я вам, похоже, лишнего вколол и перед операцией, и вчера еще. Вы поступили позавчера вечером. Позавчера? — Малек сосредоточенно свел брови и начал считать. — Я вас прооперировал, потом ночь была. Плохая для вас — повезло, что Кадыр не уходил. Потом целый день здесь, потом еще ночь. У меня у самого уже с датами плохо — я неделю дома не ночевал. Да, точно. Получается, один день выпал у вас из жизни целиком.

— Это я переживу. Хорошо, что не жизнь целиком выпала в этот один день.

Хан-ага поначалу пытался меня поддерживать, но этого не понадобилось. На бег рысцой я бы не отважился, но спокойным шагом шел вполне уверенно. Навстречу нам процокал конный экипаж с упряжью, украшенной бумажными красными цветами — здесь, положительно, других пролеток не было! В пролетке сидела семья: мужчина в пакуле и чапане, женщина в глухом балахоне и двое ребятишек. Если не считать покоцанных очередями и гранатами стен, нашествия талибов как и не было.

Мы дошли до нашего перекрестка: казарма справа, мечеть прямо, гостевой дом налево. Я, естественно, направился прямо, но Хан-ага потянул меня за руку влево.

— Да? Мирная жизнь возвращается? Ну, пошли!

Часовые у ворот были незнакомые, во всяком случае, я никого не узнал. Хотя один из них совсем по-приятельски похлопал меня по спине и сокрушенно пощелкал языком, показывая на мое плечо.

— Ерунда!

К счастью, гостевой дом не разбомбили. Все фасады были в отметинах от пуль, стекла во многих окнах разбиты, но сами постройки были целы. Хан-ага провел меня в нашу старую комнату. Там тоже все было по-старому, даже окна целы. Хороший мальчик успел перетащить сюда наши вещи и сложил их в углу, как и было.

В комнату, как принято, без стука, с охапкой дров вошел Хусаин. Смотри-ка, он улыбался! Хусаин обнял меня, стараясь не задеть раненое плечо. Я искренне ответил на его объятие: я тоже был рад, что с ним все в порядке.

— Чой?

— Чой, чой! Ташакор! Спасибо!

Я предложил Хусаину с мальчиком присоединиться ко мне — Рамадан же кончился! Но они отказались, показав знаками, что у них много работы.

Я тоже не собирался рассиживаться.

Я намеревался пойти к пресс-секретарю Масуда, но он приехал сам. Асим был, как всегда, в хорошем настроении. Посмотреть на него — никогда не скажешь, что за последние четыре дня город с боями был оставлен, а потом отвоеван вновь. Он похлопал меня по здоровому плечу, спросил про больное, сел рядом со мной на лежанку. Он был готов помогать дальше.

— Асим, я бы с удовольствием просто поговорил с вами обо всем, что произошло за эти дни. Но давайте займемся самым срочным делом!

Я рассказал Асиму про надпись на стене расстрельного дома и свою догадку относительно Пайсы.

— Как его зовут. Вы не знаете?

— Конечно, нет.

— Но в лицо узнаете?

— Точно узнаю! Но вы понимаете — у меня нет уверенности, что похищение ребят организовал именно он. Это только рабочая версия.

— Ничего, он не обидится! Я пришлю вам кого-нибудь из телохранителей Масуда.

— Наджафа!

Мне нравился этот рыжий здоровяк. Асим улыбнулся:

— Наджафа, если получится.

— Отлично!

Асим поднялся на ноги и хлопнул себя по бедрам.

— Ну, я тогда пошел!

Мы пожали друг другу руку. Уже от двери Асим обернулся:

— Да, кстати! Вам послать переводчика?

— Хабиба?

Я о нем совсем забыл! Я вернул Асима и поделился своими подозрениями — про Хабиба и талибов. Про то, что он рылся в наших вещах, я не упомянул. Вдруг он делал это по приказу своего начальника по стукаческой линии — Фарука? Я вздохнул: останься он в живых, нам могли бы предстоять сложные объяснения с непредсказуемым концом, но все равно — жалко его!

Странное дело, Асима эти сведения совсем не заинтересовали. Он переминался с ноги на ногу, кивал на каждое мое слово, смотрел в сторону. Было очевидно, что Асиму хотелось поскорее завершить этот разговор.

— Вы, Пашá, — он тоже делал ударение на последний слог, — очень наблюдательный человек! Как любой хороший журналист, наверное. Спасибо, что вы все нам это сказали, но мы это знаем.

О как! Что, Хабиб был внедрен не талибами к моджахедам, а наоборот? По крайней мере, так, похоже, считали моджахеды. Знают ли они, что двойному агенту нельзя доверять — ни одним, ни другим? Двойной агент работает только на себя — забирая от каждой стороны то, что его устраивает, и отдавая строгий минимум, чтобы не разозлить другого хозяина. И уж ни в коем случае такой агент не поможет одной стороне одержать победу над другой — это лишило бы его одного из двух источников дохода. Но эти технические соображения я оставил при себе — откуда это может быть известно телевизионщику?