Борис Акунин - Шпионский роман

— Теперь идите в травмопункт, — велела удивительная девушка. — Он должен круглосуточно работать.

Рюха шмыгнул носом, закряхтел, встал.

— Спасибо сказал бы, что ли, — сурово произнес Дорин.

Отойдя на безопасное расстояние, шпанец сплюнул.

— Барышне, само собой, спасибо. А тебе, гнида белобрысая, я еще железку в печень вставлю.

И побежал прочь, придерживая сломанную руку. Началась картина третья: Зорро и спасенная дама. Провожая взглядом побежденного неприятеля, Егор чувствовал, что девушка на него смотрит, глаз не сводит. Это было нормально.

— Вы врач? — обернулся он. — Или студентка на медицинском?

— Я санитарка.

— Даже не медсестра? — удивился он. — А чего не выучитесь?

Девушка на вопрос не ответила, вместо этого вдруг спросила:

— Зачем вы сломали ему руку? Нет, я понимаю, если бы это произошло во время драки, но я видела — вы сломали ее намеренно, когда он уже капитулировал.

Слово-то какое «капитулировал», будто Франция в Компьене.

— Чтоб знал, гаденыш, как на людей ножом махать, — объяснил Егор.

— Вы что, жестокий?

В ее голосе прозвучала тревога, личико вытянулось.

— Ему же самому лучше будет. Привык силой действовать. Пусть походит месяц-другой в гипсе, поразмыслит над своей жизнью. А если б я был жестокий, то доставил бы его вместе с финкой в отделение, и впаяли бы ему два года. Железно.

Нож он подобрал, покрутил в руках — дрянь, обычная самоделка. Отломал рукоятку, зашвырнул в кусты.

— Как хорошо, что вы не жестокий. Это бы все испортило.

Она улыбнулась, да так ясно, с искренним восхищением, что сразу стало видно — Егор ей ужас до чего нравится.

Тогда-то он и решил: ладно, берем в прицел. Не Целиковская, конечно, но очень уж мирово улыбается.

— Меня Егор зовут. А вас?

— Надежда.

Предложил проводить.

Она нисколько не удивилась — словно это само собой разумелось. Взяла Егора под руку. То и дело поглядывала на него снизу вверх, помахивала узелком.

— Чего это? — спросил он.

— Пасха. И кулич. Освященные. Я в вешняковскую церковь ходила.

— Для бабушки, что ли? Болеет?

— Почему для бабушки? — удивилась Надя. — У меня нет бабушки, мы с папой живем.

— Что ж вы, комсомолка, а в церковь ходите?

— Я не комсомолка. А вы что, комсомолец?

И опять в ее голосе прозвучала непонятная тревога.

— Нет, — пренебрежительно пожал плечами Егор. Он уже полгода как стал кандидатом в члены ВКП(б), но с девушками о таких серьезных вещах предпочитал не говорить.

Она снова улыбнулась и так на него посмотрела, подняв свое худенькое личико, что Егору оставалось только наклониться и поцеловать ее в мягкие, удивительно горячие губы. Надежда ломаться не стала, сама обняла его и тоже стала целовать — быстро-быстро, в лоб, в щеки, в подбородок. Егор от подобного натиска даже малость опешил. А она еще шептала: «Точь-в-точь, ну просто точь-в-точь».

— Что «точь-в-точь»? — спросил он, задыхаясь.

— Такой, как я представляла. — И снова потянулась к нему губами. А минуту, или, может, пять минут спустя, сказала. — Пойдем ко мне. А то я больше не могу.

Вот тебе и «интеллигенция».

Он и сам уже не мог, всего колотило.

— А далеко?

— Нет, тут рядом, в Плющево.

Схватила его за руку, и они побежали — по белой заснеженной дорожке, по хрустящим лужам. Льдинки разлетались из-под ног, сверкали в тусклом электрическом свете.

Остановились перед зеленым забором, гладко выструганным и очень высоким. Вошли в калитку.

В глубине темнел дом — с терраской, с резными наличниками, с башенкой. Обычная дача, каких под Москвой видимо-невидимо, но Егору она показалась каким-то сказочным теремком.

— А что папаша-то? — шепнул Егор, поглядев на неосвещенные окна. — Спит?

— Его нет, он на дежурстве.

— А соседи?

— И соседей нет. Мы одни тут живем. У папы еще в гражданскую войну квартиру забрали, а дачу оставили. Потому что он врач.

— Тогда понятно.

— У папы руки хорошие, он тут всё сам устроил — и водопровод, и канализацию, и сад разбил. Только телефона нет, здесь ведь не Москва — область. Чаю попьем?

Но чаю они не попили. Прямо там, на крыльце, снова стали целоваться. Потом она повела его по узкой лесенке наверх, в мезонин, и там была какая-то комната, какая-то деревянная кровать, и, кажется, луна в окошке, но Егор по сторонам не смотрел, не до того было.

Надежда оказалась девушкой страстной, нежной, ласковой. Можно сказать, повезло Дорину. Никогда еще он не чувствовал себя таким желанным, таким любимым. Ну и вообще — здорово было. С другими девчонками не сравнить.

Он и после тоже блаженствовал, когда уже всё закончилось. Лежал на спине, курил папиросу, она перебирала ему волосы, терлась о плечо щекой.

Потом вышла, и донесся звук льющейся воды. Хорошо, когда жилье с удобствами. И комнатка мировая. Чистенькая, с фотографиями на стенах, шкаф вон с книгами.

Тут папироса погасла, стал Егор чиркать спичкой — уронил коробок под одеяло. Пришлось зажечь лампу. А как откинул одеяло — обалдел.

Вот тебе на! А кидалась на него, будто опытная-разопытная.

— Я что у тебя, первый? — спросил он, когда Надя вернулась.

— И последний.

— Чего?

— Я еще в детстве придумала: у меня будет только один мужчина — такой, какой мне нужен. Смелый, красивый, а главное — благородный. Я полюблю его на всю жизнь и всегда буду ему верна. Если же такого не встречу, пусть лучше никакого не будет. А увидела тебя, и сразу решила: это он.

Егору стало не по себе. Во-первых, как это так: увидела и сразу решила? Чокнутая она, что ли? Ну и потом, он-то ведь ничего такого для себя пока не решал.

Хотел сразу одеться и уносить ноги — мол, пора, срочные дела и всё такое. Но посмотрел в ее глаза — и не ушел.

— А откуда ты знаешь? Может, я не такой, какой тебе нужен?

Надежда снисходительно потрепала его по челке.

— Знаю и всё. Ты смелый и благородный. Ты меня спас. Их трое было, и у одного нож, а ты не испугался и всех победил. Еще ты красивый. И глаза у тебя такие, как надо. Уж можешь мне поверить.

И смутился Дорин. Сделалось совестно.

— Да чего, — пробормотал он. — Подумаешь, трое. Я же спортсмен.

— И еще спортсмен, — сказала она.

Короче, Егор не только не ушел, но на всю ночь остался. И правильно сделал, что остался. А может, неправильно. Это как посмотреть.

Потом они говорили про разное — про что придется. Потом снова любились, даже еще лучше, чем в первый раз. Просто удивительно, такая интеллигентная девушка эта Надежда, а не было в ней совсем никакой жеманности.

Незадолго до рассвета заснули. Или, может, она не спала, а только он один.

Во всяком случае, когда Егор открыл глаза, Надежды рядом не было. В окошке синело небо, светило солнце, с крыши капало. Похоже, весна наконец опомнилась, взялась за ум.

Откуда-то снизу доносился звон ложечки о стакан, и гудел что-то неразборчивое густой мужской голос.

Дорин вмиг оценил ситуацию.

Вернулся папаша. Неожиданно — иначе Надя разбудила бы. Сейчас она проводит операцию прикрытия, а он, как порядочный человек, должен потихоньку сматывать, чтобы не срамить дочь перед родителем.

Однако это оказалось не так просто. Одежда была разбросана и в комнате, и в коридоре, и на лестнице. Например, свою бекешу на собачьем меху Дорин обнаружил на самой нижней ступеньке. Там же лежал второй сапог с галошей.

Оттуда было рукой подать до кухни, где дислоцировался предполагаемый противник, поэтому двигался Егор согласно науке бесшумного перемещения, которую изучал на первом курсе ШОНа.

— …Ты послушай эти их культурные новости, Надюша, — доносилось из кухни.

«ОТЧЕТ О ВТОРОМ ДНЕ ДЕКАДЫ ТАДЖИКСКОГО ИСКУССТВА

В помещении Большого театра Союза ССР состоялся общественный просмотр музыкального представления „Лола“. Первое действие происходит у колхозной мельницы, где собралась передовая молодежь, чтобы повеселиться, поплясать и послушать шутки мельника-орденоносца Бобо-Набода и его закадычного друга Навруз-Бобо. Среди девушек — певунья Кумри, чья бригада завоевала первенство во время сева. Здесь же и ее возлюбленный пограничник Фирюз. Второе действие разворачивается в колхозной чайхане, где хлопкоробы устраивают праздник тюльпанов. Заканчивается торжество общим хором, прославляющим Великого Друга и Вождя Народов».

— Скоро будут ему молитвы возносить, вот увидишь. И это в Большом театре! Жалко, Петипа не дожил.

Об стол грохнул подстаканник, задребезжало стекло.

— Папа, тише! Ты его разбудишь! — услышал Егор голос Нади и понял, что конспирация ни к чему. Придется знакомиться.

Он надел сапог, бекешу положил на ступеньку и с приличествующим ситуации выражением лица (осторожно-нейтральное, почтительное) вышел на трудные переговоры.