Анатолий Чехов - Чёрный беркут

Проснулся, когда солнце стояло уже высоко. В кустах сирени под окном пели и щебетали птицы. Он открыл глаза, увидел в проеме окна вороватую физиономию Барата. Сначала тот просунул в палату костыли, потом забрался сам.

— Ай, салям, Ёшка! Только сейчас заходил к тебе доктор, посмотрел, ты спишь, говорит сестре: «Не надо его будить». Смотри, дорогой, костыли я тебе еще лучше сделал. Так. Вставай, держись за меня... Якши... Подпирайся костылем... Бик якши... Раньше ты, Ёшка, ой, какой тяжелый был, а теперь ничего, легче стал... Ходи, дорогой, ходи. Сразу шибко нельзя... Давай тихонько...

Счастливый Яков, едва переставляя непослушные, словно ватные ноги, сделал несколько шагов по комнате, буквально повис на Барате. Вдруг почувствовал, что в груди у него словно что-то прорвалось. Страшное головокружение до темноты в глазах закачало комнату. С тяжелым стоном он стал скользить вниз. На губах появилась розоватая пена.

— Ай, Ёшка-джан! Ай, дорогой! Ав-ва-ва-ва-ва! — во все горло завопил Барат, распахнув дверь, призывая на помощь.

По коридору уже кто-то бежал, слышались возбужденные голоса.

— Что случилось? Как ты сюда попал? — донесся до Якова голос врача.

— Ай, доктор, лечи скорее, друг помирает! — еще громче завопил Барат.

Едва увидев лежавшего навзничь Якова, самодельные костыли, валявшиеся в стороне, доктор рассвирепел:

— Вон отсюда!

Барат схватился за рукоять бичака.

— Ты сам вон отсюда! Давай друга лечи. А то тебя сейчас резать будем!

— Вон! — вне себя от гнева снова закричал врач.

И тут не испытывавший особой боли, но чувствовавший сильное головокружение Яков увидел, как Барат, никогда ни перед кем не отступавший, с достоинством отступил. Ускоряя шаги, он прошел по коридору, скрылся за поворотом.

Санитары уложили больного на каталку. В горле у него что-то клокотало.

— В операционную! — сухо приказал врач.

На лицо легла марлевая повязка со знакомым приторным запахом хлороформа...

Лишь на следующий день очнулся он от прикосновения прохладных пальцев. Из-за недомогания не сразу понял, кто к нему подошел. Сначала показалось, что это вернулись Ольга с Катюшей и Гришаткой, но рука была не детская, хотя такая же мягкая и прохладная, как у Катюшки.

Он несколько минут лежал, не открывая глаз, чутко прислушиваясь к тому, что происходит в палате. Услышал подавленный вздох. Кто-то наклонился к нему. Он приоткрыл глаза, близко увидел чистый лоб, темную прядь волос, выбившуюся из-под косынки, озабоченный взгляд темных глаз.

— Светлана! — он подумал, что крикнул громко, но из груди вырвался лишь хриплый стон. Все подпорные стены, какие он мысленно воздвигал против нее, разрушились в один миг.

— Лежи и молчи, — сказала Светлана, заметив, что он хочет говорить. — Ни двигаться, ни разговаривать тебе нельзя. Я буду с тобой, пока не поставлю тебя на ноги. Сейчас — полный покой. Закрывай глаза и лежи, пока не уснешь. Разговаривать будем потом. Только говорить буду я, а ты молчать. Расскажу тебе все новости. Запомни, поправляться тоже работа, и нелегкая. Так что постарайся...

Она все говорила и говорила, будто боялась замолчать, встретиться с ним взглядом, услышать вопрос, на который не сможет ответить. Но он ни о чем не спрашивал ее. Лучшим ответом на все его вопросы было то, что она здесь, рядом с ним.

Наклонившись к нему, Светлана поправила простыню, поудобнее взбила подушку, сделала все это с такой любовью, что он вдруг почувствовал, как сразу отошли от него все волнения и заботы. Она пришла и все взяла на себя. Не первый раз выручает его...

— Верно, дорогой, — словно подтверждая его мысли, сказала Светлана. — Встречаемся мы с тобой лишь тогда, когда ты болен. Но я пришла сейчас не к тебе, а просто к больному. Я все еще хорошо помню наш разговор в гавахе.

Он протестующе покачал головой.

— Не согласен? Все же придется согласиться и... подчиняться. Первым делом снимем эту ужасную бороду. Потом будем мыть уши, вытирать нос, чистить зубы, умоемся, причешемся, сделаем зарядку, почитаем книжку. Ты, наверное, по-прежнему очень мало читаешь? Ну ладно, ладно, не сердись, — заметив, как самолюбиво нахмурил он брови, продолжала Светлана. — Читать не будем. Не любишь, не надо. Лучше я тебя перебинтую. Кормить буду с ложечки. Никуда, голубчик, не денешься. Уж тут-то я до тебя доберусь. Прошло время, когда, как архар, по горам бегал, теперь ты весь в моей власти.

Она смочила водой полотенце, освежила ему лицо, вытерла насухо. Что ж, он не против такой заботы. Ему остается лишь одно — быстрее поправляться.

Как она нашла его, догадаться нетрудно: вон и сейчас торчит в окне носатая физиономия чернобородого Барата. Барат рассудил правильно: никто другой не поставит так быстро Ёшку на ноги, как Светлана. Для Барата это главное. И ничего, что его после истории с костылями больше не пускают в палату. Он тоже все передоверил Светлане. Уж Барат-то знает: любящая женщина так же сильна, как сам великий аллах.

На следующий день Яков почувствовал себя немного лучше. Это подтвердила и Светлана.

— Теперь дело пойдет на поправку, — сказала она. — Вы, кажется, возражаете, молодой человек? Нет? Вот и прекрасно. Лежите и хлопайте глазами сколько вам угодно. Будем возвращать вас в цивилизованный мир.

Она закрыла ему грудь салфеткой и добрый десяток минут намыливала кисточкой на щеках и подбородке густую щетину, изрядно раздражавшую Якова.

— Как в настоящем салоне. Не правда ли?

Ему нравилась ее манера разговаривать с ним, хотя он отлично понимал, как хотелось ей говорить совсем другие слова. Но сейчас возможна была только вот такая условная односторонняя беседа за двоих.

— Ну вот мы и намылились. Теперь поводим вас, молодой человек, за нос. Вашего брата обязательно надо водить за нос, иначе вы будете думать, что все вам дается слишком легко.

Светлана быстро побрила его, после чего смочила полотенце одеколоном, протерла ему лицо, шею, верхнюю часть груди.

Благодарный Яков почувствовал себя сразу лучше, хотя щемящее чувство жалости к Светлане и к самому себе не покидало его. Он ничего не может дать ей в ответ на ее самоотверженность. Он не оставит ради нее Ольгу и детей. Но вместе с тем он знал, что Светлана навсегда вошла в его жизнь, что сам он никогда не сможет отказаться от ее ласки, внимания, от этих грустных и вместе с тем улыбчивых глаз. Он пытался искать, но не находил выхода из создавшегося положения. О таких делах не с кем посоветоваться, не с кем поговорить. Даже комиссар Лозовой и тот не смог бы подсказать правильное решение. Все должен решить он сам. А он решил лишь одно: ничего не решать, по крайней мере, на то время, пока Светлана здесь. Слишком мало в жизни у него было таких безмятежных и радостных дней, как сейчас. Так пусть же все будет до краев наполнено ее заботой и лаской...

Время не стоит на месте. Все чаще видит Яков за окном улыбающуюся и одновременно озабоченную физиономию Барата. Понимает, зачем друг торчит под окном. Караулит. С этого места видна главная дорожка, ведущая к госпиталю. Если на ней появится Оля-ханум, немедленно даст знать...

С утра Светланы не было: куда-то уходила. Вернулась немного грустная, но спокойная. Справившись, как он себя чувствует, немного помолчала, постояла у открытого окна, словно собираясь с силами. Потом бледная и решительная, с таким же выражением осунувшегося лица, как тогда, в гавахе, легкой походкой пересекла комнату, наклонилась над Яковом, поцеловала его в губы, тихо сказала:

— Я ухожу, Яша. Больше мне здесь не нужно быть. Ты поправишься... Скоро поправишься... У тебя семья, ее от сердца не оторвешь. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то был несчастлив. Не хочу, чтобы ты страдал. Но ты немножко люби меня, Яша...

Изо всех сил стиснув зубы, он слушал и не слышал ее прерывающийся голос. В первую минуту даже обрадовался, что она всю тяжесть решения взяла на себя, но потом воспротивился: почему же слабая женщина оказалась сильнее его? Сбивало с толку то, что Светлана ничего не требовала для себя. Каждое ее движение, каждый шорох в комнате и там, за окном, где громко вздыхал любопытный Барат, — все слышал Яков и в то же время старался ничего не слышать, будто не его касались эти самые тяжкие минуты прощания.

— Помни наш последний разговор, Яша, — продолжала Светлана. — Ко мне ты будешь идти дольше, чем я шла в твой гавах. Захочешь, найдешь. Следопытам это проще, чем нам, простым смертным.

В палате наступила тишина, которая, казалось, вот-вот должна взорваться.

— Эй, Ёшка! Светлана-ханум! — донесся из-за окна голос Барата. — Прощайтесь скорей, не могу больше слушать: слезы, как у баджи, сами текут.

— А кто тебя заставляет слушать? — срывая на Барате зло, с раздражением отозвался Яков.

— Никто не заставляет, — согласился Барат. — Только непонятно мне, как можно так про любовь говорить?