Эрик Эмблер - Эпитафия шпиону. Причина для тревоги

— Да-да, конечно. — Казалось, он с трудом сдерживает волнение. Потом на его лице появилось удивленное выражение. — Я не помню, чтобы ту книгу переводили на немецкий. На английский — да. Но у немцев есть свой достойный учебник. Дайте-ка вспомнить, как фамилия…

— Я читал вашу книгу в оригинале.

— Действительно! Очень разумно с вашей стороны.

— На многих языках читать легче, чем разговаривать.

— Да, несомненно.

Пальцы старика нервно теребили пояс халата. Как будто он хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать. Молчание меня смущало. Я избегал взгляда его дочери. Затем он снова заговорил, тщательно подбирая слова:

— Да, прошло много времени с тех пор, как я написал ту книгу. — Профессор нервно улыбнулся. — За двадцать лет появляются новые идеи. Человек не перестает учиться. Теперь я многое бы там изменил. Это очень странно, господин Маурер, когда люди думают, что через неделю, через месяц или через год придут к неоспоримым выводам. Ведь всегда найдется тот, кто их оспорит. Завтра наступит всего лишь следующий из длинной череды дней. Математик, имеющий дело с такими абстракциями, как нуль или квадратный корень из отрицательной величины, и настаивающий на существовании математической истины, — это недоступный пониманию парадокс. Да, я хотел бы переписать ту книгу.

— Позвольте заверить вас, профессор, что, с точки зрения студента, это в высшей степени достойный учебник. Его рекомендовали мне как лучшее пособие по данному предмету. Единственное, что можно было бы улучшить, — это качество бумаги, на котором напечатана книга, — слишком тонкая и прозрачная. Ваш учебник — стандарт, не требующий исправления.

Старик снисходительно улыбнулся.

— О, синьор, я не говорю об исправлении. Речь идет о том, чтобы написать заново. — Он посмотрел мне в глаза. — Эта книга, синьор, — с нажимом произнес он, — собрание самых фантастических нелепостей.

Я тоже улыбнулся. Возможно, на каких-то страницах там встречались опечатки. Или научная гиперболизация.

— В таком случае, профессор, вы единственный это заметили.

— Да, — серьезно согласился он. — Я единственный, кто заметил данный факт. И это открытие пришло ко мне любопытным образом…

— Отец!

В восклицании женщины слышались резкие, почти истерические нотки. Она встала и сурово посмотрела на нас. Я ничего не понимал.

— В чем дело, Симона? — раздраженно спросил старик.

Казалось, она с трудом сдерживается.

— Думаю, эти джентльмены очень устали. Пора оставить их в покое — пусть поспят.

— Глупости, Симона. — Профессор нахмурился. — Еще только начало одиннадцатого, и я уверен, что синьор Маурер заинтересовался. — Он выжидающе повернулся ко мне.

— Да, конечно, профессор, — сказал я и увидел, что Залесхофф едва заметно покачал головой.

Но старик уже придвигал свой стул ко мне. Казалось, он забыл о существовании Залесхоффа. Глаза его вдохновенно сияли. Очевидно, придется его выслушать. Ничего не поделаешь.

Профессор заговорил быстро, взволнованно. Как будто объяснял теорему любимому ученику.

— Это действительно очень необычно, — доверительно сказал он. — Однако, по моему мнению, многие научные истины были открыты благодаря подобным случайностям. Оставив свой пост в университете, я вскоре занялся одним курьезным предметом. По чистой случайности. Один мой студент в качестве темы диссертации выбрал критику древних теорий вечного движения. Это был блестящий молодой человек, который подошел к предмету исследования с научной серьезностью и толикой довольно милого юмора. Он привлек авторитет Стевина, Лейбница и Ньютона, чтобы доказать свою правоту. Достойная восхищения работа. Тема привлекла меня как пища для размышлений. В то же время меня больше интересовало не то, что сделал молодой человек, а то, что он упустил. Рассматривая вопрос с чисто научной точки зрения, он, похоже, подменил посылку выводом. Просто продемонстрировал путаницу в средневековой физике, не более того. Его это вполне удовлетворило — но не меня. Я считал, что более глубокое исследование данного предмета будет одновременно увлекательным и полезным. И задумал грандиозное reductio ad absurdum,[79] основанное на серьезном анализе вечного движения. Представьте, что вы решили в терминах ньютоновской физики доказать, что земля плоская, и в процессе работы нашли подтверждение истинности физики Эйнштейна.

Он умолк; его яркие глаза искали моего взгляда.

— Вы поняли идею, господин Маурер? Я собирался допустить, что вечное движение возможно. И на основе этой гипотезы создать всеобъемлющую теорию математического абсурда. Доказать реализуемость таких идей, как удвоение куба, трисекция угла и квадратура круга. Я задумал интеллектуальный розыгрыш, математическую сатиру, над которой смеялись бы во всех университетах.

Огонек в его глазах погас.

— Это был розыгрыш, на который попался я сам, — тихо сказал он.

Профессор умолк. Было слышно лишь тиканье часов и шипение сосновых поленьев в камине. Потом он вздохнул и продолжил рассказ:

— Лучшая сатира основана на правдоподобии. Она может выглядеть сколь угодно фантастичной, но должна быть безупречна с точки зрения логики. Я понимал: для того чтобы придать шутке глубину, нужно привести какое-то доказательство моей гипотезы. Причем доказательство должно быть на первый взгляд убедительным, однако не выдерживающим анализа быстрого и острого ума. Моим коллегам в Берлине и Бонне, Оксфорде и Кембридже, Париже и Гарварде будет над чем поломать голову. Я представлял себе их изумление, когда они начнут искать ошибки в моих аргументах. Шутка должна была получиться на славу. Поэтому я со всей основательностью принялся за доказательство возможности вечного движения. И начал с истоков.

Он прижал кончики пальцев друг к другу.

— Вскоре я убедился, что средневековые шарлатаны мне не помогут. Большая часть их усилий была направлена в практическую плоскость, на создание колеса, вечно вращающегося на оси без какого-либо внешнего источника силы. Большинство таких колес строилось на основе системы неравных моментов. Неравновесное состояние поддерживалось с помощью падающих грузов или других не менее изобретательных конструкций.

Профессор улыбнулся:

— Разумеется, господин Маурер, мы с вами знаем: в основе этой идеи лежит достойное жалости заблуждение. Согласно законам динамики, даже если мы избавимся от трения — что само по себе абсурдное допущение, — колесо не будет вращаться без внешней силы. Если мы просто уравняем работу, которую совершает колесо, с работой, требуемой для его вращения, оно должно остаться неподвижным. Вечный двигатель явно должен вырабатывать энергию в форме движения. Понимаете?

— Конечно.

Почти незаметно его речь стала напоминать лекцию в аудитории. Слова он выговаривал медленно и отчетливо, в голосе появилась уверенность. Старик откинулся на спинку стула и устремил взгляд в точку на стене над моей головой. Я посмотрел на дочь профессора, сидевшую позади него. Она отложила шитье, лицо ее смертельно побледнело. Залесхофф чиркнул спичкой и закурил.

Профессор откашлялся.

— Однако, синьор Маурер, в прискорбном перечне человеческих глупостей мне попался один весьма любопытный случай. Клочок твердой почвы на болоте.

Продолжая говорить, он начал медленно поглаживать подбородок.

— В самом начале восемнадцатого века некий швейцарец, называвший себя Орфиреусом, сконструировал вечный двигатель. Настоящее имя изобретателя было Иоганн Эрнст Элиас Бесслер. Колесо, которое он придумал, достигало в диаметре четырех метров и помещалось на видимой оси. Внутренность колеса, однако, скрывалась тканью, натянутой на деревянный каркас. В этом не было ничего примечательного, маленькая тайна всегда убеждает легковерных. Однако колесо Орфиреуса отличалось от всех остальных в одном важном аспекте — оно работало. Изобретение продемонстрировали покровителю Орфиреуса, ландграфу Гессегн-Кассельскому в комнате его замка в Вейсенштейне. Ландграф засвидетельствовал тот факт, что к колесу не прилагается никакая внешняя сила или энергия и что оно приводится в действие рукой. Помещение, в котором стояло колесо, затем опечатали. Восемь недель спустя, когда комнату открыли, колесо все еще вращалось.

— Электричество или часовой механизм? — предположил я.

Профессор с улыбкой покачал головой:

— Не угадали, синьор Маурер. Естественно, эти же мысли пришли в голову и мне. Однако выяснилось, что в начале восемнадцатого века не существовало источника электрической энергии, пригодного для выполнения такой задачи, и даже если предположить, что Бесслер изобрел примитивный электродвигатель, ему требовалось изобрести еще и аккумулятор достаточной емкости, чтобы питать двигатель в течение восьми недель. Что касается часового механизма, то я экспериментальным путем выяснил: даже при самых тяжелых грузах и самых лучших шестеренках колесо такого размера может вращаться не более нескольких часов, поскольку перепад высот составляет всего четыре метра. О пружинах не может быть и речи. Остается возможность обмана. Ландграфа нельзя считать надежным свидетелем.