Джон Макдональд - Смерть в пурпурном краю

Только никогда не найдешь ответа на вопрос – зачем?

Эй, парень, разве ты можешь позволить себе такое праздное любопытство? Не счесть, сколько таких диких кошек отправилось на тот свет!

Однако подстроенный завал на дороге свидетельствует о продуманной подготовке. Почему были уничтожены все следы? Зачем?

Идиот, ты же можешь заняться простенькой, милой проблемой той старой грымзы из Джэксонвилла, у которой пасынок заграбастал коллекцию золотых монет. Там задача беспроигрышная. И решить ее можно без особых усилий. Достаточно припереть его к стенке, и монеты посыплются сами. Работенка на четыре-пять дней.

Эта история имела еще одну неприятную сторону. У меня наверху в спине между лопатками тоже есть небольшое прохладное местечко. Я был с ней, когда все случилось, на дачу она давно уже не приезжала. Кто-то знал, что она сегодня поедет туда. И знал, что с ней буду я?

Если убийца собирался прихлопнуть нас обоих, он мог бы сначала снять мою голову, потому что женщина, надо полагать, не сразу опомнилась бы и застыла, скованная страхом. Почему чужака оставили в живых? Чтобы обвинили его?

Может, за меня уже никто не даст и ломаного гроша? Возможно, здесь у меня земля горит под ногами и даже воздух опасен. Клянусь, ноги моей не будет возле того холма, не стану следить за неизвестными мне людьми и не сяду спиной к окну.

Самое разумное, наверное, исчезнуть немедленно.

Только подумай, приятель: если ты отступишься, кто-то выйдет сухим из воды.

А кто ты такой, Макги? Хранитель общественной морали? Каждый день, каждый час кто-то выбирается сухим из чего угодно. И убийство не такое уж чрезвычайное событие. Знаешь ведь хорошо, что в первую очередь возьмутся за тебя. Это обязанность полиции, а тот полицейский, с которым ты познакомился, вовсе не похож на простофилю.

Все мои рассуждения имели один изъян: было ясно, что я уже решился. И даже знал, когда и как, когда вынул из ее сумки восемьдесят долларов. Я их взял не просто так, не себе, а ради нее. Как берешь патроны, рассчитывая на стрельбу.

Стоило это признать, и мне немного полегчало. Хотя кое-что продолжало тревожить. Я ведь хотел в этом холмистом краю держаться в тени. А эта история затянет меня в водоворот. Слишком долго я жил в покое. По словам моего приятеля Мейера, экономиста, одни кретины могут быть уверены, что им не грозит затмение рассудка. Остальные раскачиваются над бездной на мостике с шаткими перилами. Тот, кто верит, что в нем нет ни капли безумия, просто обыкновенный лжец. К сожалению, никак не узнать, когда вас швырнет за перила. А тот незабываемый гудящий звук, связанный с тяжелым ударом в беззащитную шею сквозь шелковую блузку, проник за границу моего сознания. И привел в движение нечто примитивное, первобытное и неуловимое.

Выйдя из номера, я отыскал холодильник и, вернувшись, приготовил выпивку в стакане, извлеченном из пергаментного кармашка с уведомлением, что сосуд простерилизован с помощью пара. На краю стакана алело небольшое пятнышко от помады, по-видимому, тоже стерильное. Можно сообщить шерифу. Ловкая горничная обычно протирает стаканы полотенцами, использованными съехавшими постояльцами, а уже затем сует их в благонадежный кармашек. Потом теми же полотенцами протрет унитаз и перетянет его бумажной полоской, удостоверяющей верх стерильности. Поменяв постельное белье, вытащит свою тележку на колесиках, ногой захлопнет дверь и, откашлявшись, прочистив горло, начнет перекличку с подружками в другом конце коридора.

Со стаканом в руке я умостился, полусидя в постели, и, подавив все чувства, попытался с холодной головой обдумать, что, собственно, произошло. Кто-то решил убить ее и исполнил свой замысел. Для чего при этом был нужен свидетель? Кто-то знал, что она приедет на дачу. Вряд ли она доложила мужу, что в полдень встретится в карсонском аэропорте с незнакомым мужчиной и отвезет его на дачу. Но ей показалось, что кто-то уже следил за нею. А если бы она перед завалом развернулась и доставила меня для беседы в другое место? Кто-то знал ее слишком хорошо и предугадал ее реакцию. Раз она решила говорить со мной именно там, сам черт ее не остановит. Если знали, что я должен был провести там какое-то время, точно рассчитали, что доберемся и пешком. А стрелок уже поджидал наготове. Мы облегчили ему задачу, когда вышли и встали на краю обрыва. Да в любом случае перед отъездом мы оказались бы на какое-то время в открытом пространстве. Ясно одно: стрелок и тот, кто отъезжал на машине, – разные люди. Слишком много времени потребовалось бы стрелявшему, чтобы спуститься по неровной дороге на такое расстояние. Мои действия после падения женщины можно было предвидеть – сначала найду укрытие, а потом отступлю к машине. Выясню, что она исчезла, уйду пешком, предоставив ему или им возможность уничтожить следы преступления.

Пока что я не искал мотивы убийства, а занялся вопросом, куда делся труп. В той выжженной, обрывистой полупустыне в радиусе километра от дачи и внизу и наверху найдутся десятки тысяч укрытий. Можно засунуть тело в небольшую расщелину и засыпать камнями. За два дня неистовое солнце сожжет и высушит все соки и превратит ее в двадцать килограммов сухой кожи, сухожилий и костей, скукоженных в складках ковбойского костюма.

Разве для убийцы не было бы разумнее заманить ее на дачу одну? Застрелить с меньшего, но безопасного расстояния? Быть уверенным, что никто не помешает? Зачем понадобился свидетель, которому позволено свободно передвигаться и твердить, что она мертва?

Однако один вывод я сделал – если все произошло по плану, то все это выглядело бессмысленным, потому что отсутствовали некоторые факты. Кто бы мог их сообщить мне? Тот безымянный адвокат из Беласко? Джон Уэбб? Долорес?

Окно в номере было открыто, в комнате темно. Снаружи доносился гул и скрежет движения на автостраде, музыка из гриль-бара, приглушенные возгласы игроков из «Тихой пристани». Зато детские крики в бассейне затихли. В соседнем номере во всю мощь работал телевизор. Мимо моего окна прошагала парочка, и я услышал слова женщины: «У нее весь день течет из носа, а ты, Гарри, оставляешь ребенка в воде, пока он не посинеет...»

Я зажег свет, закрыл окно и долго регулировал вентилятор, нагонявший в комнату струю влажного воздуха и сдержанным рокотом перекрывавший внешние звуки. Этот монотонный шум, действующий вам на нервы и создающий такое же чувство уединения, как в заводском цехе, представляет собой новый вид комфорта.

Я задремал, а когда проснулся с пересохшими губами и заплывшими глазами, было уже почти девять часов. Казалось, сон затуманит образ мертвой женщины, но мозг по-прежнему воспроизводил одну картину: толчок – и она падает, рывок – и падение. Поплескав в лицо пригоршнями холодной воды и почистив зубы, я покинул мотель и перешел через дорогу в фермерскую столовую. Купив вечернюю газету, просматривал ее в ожидании заказанного бифштекса, уединившись в одной из кабинок напротив длинной стойки. Газета состояла из одних дифирамбов: немыслимый прогресс; Эсмерелда – прекраснейший из городов; жилищное строительство идет полным ходом. Обещали второй этап, в течение которого очистят все трущобы на окраинах. Фабрика «Калко» начнет строительство в новом промышленном квартале. Северо-восточная магистраль на пятнадцать минут сократит путь от аэропорта до центра города. Специалисты предсказывают, что за ближайшие девять лет население Эсмерелды удвоится. Тренер уверяет, что наступающий сезон пройдет без поражений, и предсказывает прекрасные результаты в шести окружных соревнованиях. Школы подготовили невиданное количество выпускников.

Снаружи буйствовал шум, но в закусочной царило затишье. Потом заявились пять молодых женщин – команда из кегельбана. В белых майках, белых коротких теннисных юбочках в складку, с яркими спортивными сумками. На спине красовалась надпись «ЭЛИТА», а над сердцем у каждой имя: Дот, Конни, Бетт, Марго и Дженни. Куртки и сумки они сложили в одну кабинку, а сами втиснулись в другую. Я не мог решить, секретарши это или молодые домохозяйки, часто они бывают и теми и другими. Две из них обладали крепкими спортивными фигурами. Заказав кофе, они беспрестанно хихикали, вскрикивали, перешептывались, хохотали, держались как заговорщицы, и порой я слышал, как о края толстых кофейных чашек позвякивало стекло – девушки слегка подкреплялись, наверное, отмечали победу. Заметив меня, они начали переговариваться, хихикая, а те, что сидели спиной ко мне, оборачивались, вроде бы равнодушно осматривали кафе, награждали меня цепким, оценивающим взглядом и, повернувшись к столу, сдвинув головы, обменивались шутками. На одинокого мужчину есть смысл обратить внимание. Загорелый незнакомец с широкими плечами вызывает у них интерес. Громкие, почти истерические взрывы смеха говорили о том, что их комментарии становятся все смелее. Потом одна из этих великанш что-то долго, проникновенно шептала, и затем раздался взрыв неудержимого хохота.