Сергей Гайдуков - Вендетта по-русски

— Мне это не нравится, — вполне обоснованно пробормотал Горский, хлопнул себя по карману и вспомнил, что «беретта» уже пристроена. — Костя…

— повернулся он ко мне. — Что ты делаешь?!

Я резко вскинул револьвер и практически не целясь нажал на спуск.

Было немного странно видеть страх на лице такого большого и сильного человека, как Горский. Он вытаращил на меня глаза и испуганно вскрикнул:

— Что ты делаешь?!

Я выстрелил практически не целясь, потому что на эти дела времени уже не оставалось. Вылезший из-за каменного блока Булгарин выронил свой «вальтер» и рухнул наземь. Его левая рука даже сейчас сжимала ручку чемодана.

Горский резко крутанулся на звук падающего тела, увидел распростершегося на земле Олега Петровича и досадливо сплюнул:

— Надо же!

Вот уже действительно — крандец подкрался незаметно… — Спасибо, Костик, век не забуду! — пообещал он.

— Четыреста двадцать тысяч, — сокрушенно пробормотал Валерий Анатольевич, поеживаясь от холода. — Я ему заплатил четыреста двадцать тысяч…

— Но вы получили за эти деньги все, что хотели, — сказал я. Пока пистолет был в моей руке, они были вынуждены меня слушать. А мне надо было высказаться. Позарез. Иначе я бы сошел с ума. Иначе этот пистолет оставалось только приставить к виску и нажать на спуск. Мне столько врали за эти недели. Столько людей. Столько вариантов лжи. Это оказалось заразительно, и я тоже включился в общий процесс. Но дольше это не могло продолжаться. Без всяких высоких целей, без подспудного смысла — я просто хотел знать, чтобы успокоиться. Чтобы знать, кто был кем и кто кем не был.

— Вы получили за эти деньги все, что хотели, — сказал я Абрамову. — Вы узнали, что Яковлев погиб в Чечне, но зато трое остальных были в поле досягаемости. Вы чуть выждали, навели справки, все подготовили, а потом приступили.

— Что это вы такое говорите, Константин? — удивился Абрамов. Но я уже привык к его маскам. Я не обратил на новую маску никакого внимания. А Горский нахмурился.

— Я говорю, что в августе этого года по вашему указанию был убит Стас Калягин. Позже — сбит машиной Павел Леонов. Совсем недавно — застрелен Василий Кожухов. И вот теперь вы окончательно завершили свою месть — Яковлев и Булгарин мертвы. На триста процентов, как говорит Горский. Вам грех жаловаться, Валерий Анатольевич. Вы так отомстили… С размахом, по полной программе.

— Вы сами мне говорили, что это Яковлев убирал свидетелей! И вдруг — такая чушь… — едва ли не с обидой в голосе произнес Абрамов — Что с вами такое?

— Яковлев вернулся в Москву из своей чеченской командировки десятого сентября этого года. Это совершенно точная информация. К этому времени Стас Калягин уже был мертв, Яковлев не мог быть к этому причастен. Он спохватился, что творится неладное, только после того, как узнал о гибели Леонова. Тогда начались обыски в леоновской квартире, поиски документов, могущих компрометировать Яковлева… Но начали все вы, Валерий Анатольевич.

Отложили в девяносто шестом году свою месть, заперли ее в сейф, а потом выпустили…

— Яковлев мог направить убийц, даже находясь в Чечне, — возразил Абрамов. — Разве нет? Наверное, стоило хорошенько допросить его перед смертью, чтобы у вас, Константин, не осталось сомнений. Но, увы…

— Он сказал. Он признал, что виноват в смерти сына Павла Леонова.

Бумаги Булгарина и Леонова уличают его в убийстве вашей дочери. И все.

— Да он лгал! Он скрывал свои преступления…

— Зачем признаваться в одном преступлении и отказываться признаться в другом таком же?

— Нам уже этого не понять и не узнать. — глубокомысленно произнес Абрамов.

— Послушайте, — я посмотрел ему в глаза. — Я не служитель закона. Я ни на кого не работаю. Я делаю это только для себя. Скажите мне правду. Только один раз — правду. Вы уже добились своего, вы отомстили. Я не смогу причинить вам вреда, это даже смешно; миллиардер и простой частный детектив.

Я не смогу, да и не хочу этого делать. Убийство вашей дочери было зверством, за которое стоило отплатить, возможно, не так жестоко, но это уже ваш выбор, ваша боль… Яковлев заслуживал такой смерти, даже если он не виноват в убийствах Леонова, Калягина Кожухова. Ваша дочь и сын Леонова — еще более тяжкий грех. Мы сейчас с вами разойдемся в разные стороны и никогда больше не увидимся. Так почему же не разойтись, имея точное представление о том, кто чего стоит? Я рисковал жизнью, чтобы подставить вам Яковлева. Я не требовал денег. Я не требовал ничего. Я и сейчас не требую, я прошу у вас — правду.

— Вам будет легче? — медленно, произнес Абрамов, глядя куда-то вверх, в становящееся все более светлым небо над цирком.

— Вам будет легче, — ответил я. — Ведь вы не убийца. Вы хотели отомстить… Месть завершена, и вам придется теперь жить без мести, руководствуясь чем-то другим в своей жизни… Сами говорили, что месть — это тупое чувство.

— Говорил, — согласился Абрамов, посмотрел на Горского, и тот отвернулся в сторону. — Месть действительно тупое чувство. Зато… Зато такое сладкое.

Он произнес это, и он мог больше ничего не говорить. Все ответы содержались в этом слове, произнесенном словно признание в любви на ушко любимой девушке — «сладкое»…

— Ну, допустим, я это сделал, — сказал вдруг Горский. — Это я…

Я сразу вспомнил вырвавшуюся у Горского фразу в ответ на замечание Абрамова «Хорошая работа, да, Горский?» И ответ: «Как всегда». Как всегда…

— Я их убивал, — сказал Горский. — Одного на даче, другому позвонил, вызывал на встречу якобы от имени ФСБ. Сбил его машиной. Третьего просто застрелил. Вот и все. А ты молодец, Костя, догадался.

Я подумал, что не догадаться было бы труднее. Особенно после того, как разгоряченный Абрамов, всаживая в тело Яковлева пулю за пулей, кричал: «Хотя бы одного — сам!». Особенно после того, как Олег Булгарин чувствовал себя как у Христа за пазухой, зная, что Николай Николаевич вернулся в Москву, — Булгарин-то думал, что это Абрамов мстит бывшим булгаринским сослуживцам, и не беспокоился на свой счет. Это уже я сбил его с толку, пробудил дремавший страх перед Яковлевым и погнал Олега Петровича из Москвы… Особенно после того, как сам Абрамов выкрикнул — «Нет!», когда я предположил, что Булгарин уже убит Николаем Николаевичем. Абрамов лучше всех знал, что Булгарин не может быть убит. Потому что убийства соратников Яковлева происходили с санкции его самого, Валерия Анатольевича. Яковлев к этим убийствам не имел никакого отношения. Все это сложилось в моей голове только сейчас. К счастью или к несчастью Валерия Анатольевича Абрамова.

— Ну что ж, — сказал Абрамов. — Будем считать, что мне действительно полегчало, И в хорошем настроении я полечу домой. У меня много дел дома.

Очень много дел. Теперь я хочу похоронить свою дочь. По-настоящему. Я сообщу, что она погибла в автокатастрофе в Швейцарии, инсценирую перевозку тела и похороню ее где-нибудь здесь. По-человечески. Ее душа успокоится, ну и я успокоюсь… Наверное.

Он вздохнул, на лице его проявилась смертельная усталость, охватившая этого человека теперь, когда цель последних лет его жизни была достигнута.

Абрамов говорил, что мужчине надо постоянно кого-то ненавидеть, иначе теряется инстинкт хищника. Пожалуй, ему придется искать себе нового врага.

Абрамов махнул мне рукой и пошел к выходу из цирка.

— Стас Калягин был убит вместе с женой, — почему-то сказал я. — Она-то ни в чем не была виновата.

— И что? — повернулся Абрамов — Меня теперь должна мучить совесть? Моей дочери было семнадцать лет, понимаете?! И это такая боль, которую вы не можете понять! У вас все детские игрушки, сыщики, стрелялки… Вам нечего терять в этой жизни, вы не можете оценить мое страдание! Когда вы почувствуете хотя бы что-то похожее на мою боль, вы поймете, что смерть какой-то там женщины, жены одного из убийц, — это для меня ничто!

— Думаете, боль изгоняют только болью, причиненной другим?

Но это уже был вопрос без ответа. Абрамов скорым шагом удалялся, не собираясь более вступать в бессмысленные дискуссии. Горский, помедлив, кинулся было следом, но затем вернулся, забрал булгаринский чемодан — все это не глядя в мою сторону. А потом он сказал:

— Просто работа у меня такая.

Не то чтобы я получаю от этого удовольствие, понимаешь?

— Понимаю, — сказал я.

— Еще раз спасибо тебе, что вовремя пальнул…

— Не за что.

— Кстати, — Горский переступал с ноги на ногу, никак не решаясь уйти или не зная, что сказать напоследок. Он врет, когда говорит, что заплатил четыреста тысяч баксов за те имена… — Горский сообщил это шепотом, как свою самую страшную тайну. — На самом деле он заплатил только двести штук.

Вот так… Неожиданно он сорвался с места и побежал вслед за хозяином, громко топая ботинками по цементному полу. Теперь можно было разжать пальцы и бросить револьвер наземь. Предварительно вытерев рукоятку. Выждав минут пять, я зашагал следом. Надо было выбираться из этого места. Пустого, холодного и мрачного. Совсем не похожего на цирк.