Йен Пирс - Перст указующий

Я должен сейчас же заявить, что принадлежу к тем, кто ни на йоту не разделяет господствующую точку зрения, будто готовность все делать самому унижает чистоту опытной философии. В конце-то концов, есть четкое различие между трудом, исполняемым за денежное вознаграждение и отдаваемым на благо человечеству. Иначе говоря, Лоуэр как философ был вполне равен мне, даже если он и покинул эмпиреи, став практикующим врачом. Я нахожу достойной смеха манеру тех профессоров анатомии, кто считает ниже своего достоинства самому взять нож и ограничивается пояснениями, пока препарирует служитель. Сильвию никогда бы даже в голову не пришло восседать на помосте и излагать правила, пока другие препарируют. Когда он учил, нож был у него в руке, а его фартук испещряли пятна крови. Бойль тоже не брезговал сам ставить опыты и однажды в моем присутствии собственноручно препарировал крысу. И когда он завершил этот опыт, то ни на йоту не утратил своего благородного достоинства. Напротив, по моему мнению, это добавило ему величия, ибо в Бойле сочетались богатство, смирение и любознательность, и от этого мир стал богаче.

– А теперь, – сказал Бойль, когда днем явился Лоуэр и мы сделали перерыв в наших трудах, – для Кола настало время отработать медяки, которые я ему плачу.

Это меня встревожило, так как я усердно трудился по меньшей мере два часа и теперь подумал, что, возможно, я допустил какие-то промахи или же Бойль не заметил моих стараний. Однако он просто хотел, чтобы я, как говорится, оплатил свой ужин пением. Я находился там не только чтобы учиться у него, но и чтобы его учить – таково было дивное смирение этого человека.

– Ваша кровь, Кола, – сказал Лоуэр, успокаивая мою тревогу. – Расскажите нам про вашу кровь. Чего вы искали? На каких опытах основаны ваши выводы? Собственно говоря, каковы ваши выводы?

– Боюсь, что я сильно вас разочарую, – начал я нерешительно, увидев, что они намерены настоять на своем. – Мои исследования не успели продвинуться достаточно далеко. Меня главным образом занимает вопрос, для чего существует кровь? Мы уже тридцать лет знаем, что она обращается в теле, это доказал ваш собственный Гарвей. Мы знаем, что животное, если выпустить из него кровь, тут же умрет. Дух витальности в крови – это средство сообщения между разумом и силой движения, благодаря которому и происходит движение…

Тут Лоуэр погрозил мне пальцем.

– А, так вы попали под влияние мистера Гельмонта, сударь! Тут мы поспорим.

– Вы с этим не согласны?

– Нет. Хотя сейчас это не важно. Пожалуйста, продолжайте. Я перестроил свои аргументы и изменил мое вступление.

– Мы верим, – начал я, – мы верим, что кровь переносит жар брожения в сердце к мозгу, тем самым обеспечивая тепло, которое необходимо нам для жизни, а избыток выделяется в легких. Но так ли это на самом деле? Насколько мне известно, проверки на опытах не производилось. Второй вопрос очень прост: для чего мы дышим? Мы предполагаем, что для балансирования температуры телесного жара, чтобы втягивать прохладный воздух и тем умерять жар крови. Опять-таки верно ли это? Хотя склонность дышать чаще, когда мы напрягаемся, словно бы указывает на нечто подобное, обратное неверно. Я поместил крысу в ведро со льдом и заткнул ей ноздри, но она все равно сдохла.

Бойль кивнул, а Лоуэр как будто хотел задать вопрос-другой, но, заметив, что я сосредоточился, дабы представить мои опыты в наилучшем виде, он любезно не стал меня перебивать.

– Еще меня поразило то, как кровь меняет свою консистенцию. Например, вы замечали, что, проходя через легкие, она приобретает иной оттенок?

– Признаюсь, что нет, – ответил Лоуэр задумчиво. – Хотя, разумеется, я знаю, что в банке кровь обретает другой цвет. Но причина же нам известна, не так ли? Более тяжелые меланхолические элементы крови оседают, и поэтому вверху она светлее, а внизу темнее.

– Нет, – твердо сказал я. – Закройте банку, и цвет не изменится. И я не нахожу объяснения тому, каким образом подобное разделение может происходить в легких. Однако, когда кровь выходит из легких – во всяком случае, у кошек, – она много светлее, чем когда поступает туда. Из чего как будто следует, что из нее извлекается некая темнота.

– Надо будет разъять кошку и посмотреть. У вас ведь была живая кошка?

– Да, некоторое время она жила. Вполне возможно, что в легких из крови извлекаются какие-то другие вредные элементы, вычищаются при проходе сквозь ткань, как сквозь сито, и выдыхаются. Более светлая кровь – это очищенная субстанция. В конце-то концов, нам известно, что выдыхаемый воздух часто имеет неприятный запах.

– А вы не взвешивали две чашки крови, чтобы проверить, не изменяется ли ее вес? – спросил Бойль.

Я слегка покраснел, потому что эта мысль мне в голову не приходила.

– Совершенно очевидно, что именно это должно быть следующим шагом, – сказал Бойль. – Конечно, это может оказаться пустой тратой времени или же открыть новое направление для исследований. Но это второстепенный момент. Прошу вас, продолжайте.

Допустив такой простейший промах, я утратил желание продолжать; мне уже не хотелось приобщать их к более фантастичным полетам моей фантазии.

– Если сосредоточиться на двух гипотезах, – сказал я, – возникает проблема, как проверить, какая верная: выбрасывает ли кровь в легких что-то или вбирает?

– Или и то, и другое, – сказал Лоуэр.

– Или и то, и другое, – согласился я. – Я уже обдумывал, как поставить опыт, но в Лейдене у меня не было ни времени, ни необходимых приспособлений, чтобы продолжить эти исследования.

– А именно?

– Ну, – начал я, немного нервничая, – если цель дыхания – выбрасывание лишнего жара и ядовитых отходов ферментации, тогда воздух сам по себе значения не имеет. И если мы поместим животное в вакуум…

– Понимаю, – сказал Бойль, взглянув на Лоуэра, – вы хотели бы воспользоваться моим вакуумным насосом.

Как ни странно, мысль об этом мне в голову не приходила до того, как я заговорил. Насос Бойля был настолько знаменит, что я по приезде в Оксфорд даже не вспомнил про него: ведь мне и не снилось, что я мог бы им воспользоваться сам. Машина эта отличалась такой сложностью, великолепием и дороговизной, что была известна любознательным людям во всей Европе. Теперь, конечно, такие приспособления достаточно распространены, но тогда в христианском мире их, вероятно, было всего два, причем машина Бойля была лучше и настолько хитроумного устройства, что никому не удалось повторить ее – как и полученные им результаты. Разумеется, пользование ею строго ограничивалось. Лишь очень немногим дозволялось наблюдать ее в действии, а уж тем более принимать участие в опытах с ней. И я допустил большую дерзость, вообще коснувшись этого предмета. Меньше всего мне хотелось бы получить отказ. Я поставил себе задачей завоевать его доверие, и вызвать теперь его неудовольствие было бы губительно.

Но все обошлось. Бойль задумался, потом кивнул:

– И как бы вы за это взялись?

– Подойдет мышь или крыса либо даже птица. Поместите ее под колокол и удалите воздух. Если предназначение дыхания – избавление от вредных паров, тогда вакуум обеспечит для этого больше пространства и существовать животному будет даже легче. Если же для дыхания требуется, чтобы в кровь всасывался воздух, тогда вакуум вызовет у животного недомогание.

Бойль обдумал мои слова и кивнул.

– Да, – сказал он затем. – Отличная идея. Мы можем заняться этим теперь же, если хотите. А почему, собственно, и нет? Идемте. Машина стоит в готовности, и мы можем приступить незамедлительно.

Он направился в соседнюю комнату, видевшую многие из прекраснейших его опытов. Насос – одно из искуснейших приспособлений, которые я когда-либо видел, – стоял на столе. Тем, кому он неизвестен, я советую ознакомиться с превосходнейшими гравюрами в opera completa[10] Бойля; здесь же я просто скажу, что это весьма сложное приспособление из бронзы и кожи с рукояткой, подсоединенной к большому стеклянному колоколу, и набором клапанов, через которые гонимый парой мехов воздух может двигаться только в одном направлении, но не в другом. С его помощью Бойль уже продемонстрировал немало чудес, включая опровержение dictum[11] Аристотеля, что природа не терпит пустоты. Как он сказал с редкой для него шутливостью: возможно, природа ее и не любит, но мирится с ней, если ее принудить. Вакуум – пространство, полностью освобожденное от какого бы то ни было содержимого, – действительно может быть создан и обладает многими странными свойствами. Пока я внимательно разглядывал насос, Бойль рассказывал мне, как звенящий колокольчик, помещенный под стеклянным куполом, перестает звучать, когда вокруг него создают вакуум; чем совершеннее вакуум, тем слабее звук. Он сказал, что даже нашел объяснение этому феномену, но не пожелал сообщить его мне. Я сам увижу в опыте с животным, даже если опыт и не удастся.