Марк Миллз - Дикий сад

Открыв дверцу и поднявшись по принесенной из библиотеки приставной лесенке, Адам оказался лицом к лицу с жуткими экспонатами. Черепа были не человеческие — хотя и имели с ними немалое сходство — и принадлежали каким-то приматам. Сравнимые по размерам с человеческими, они заметно отличались от последних. Череп слева был уже и менее угловат. Его сосед поражал длинными клыками, выдающимися скулами и костным гребнем, пересекающим череп от уха до уха и соединяющимся в верхней точке с двумя наростами, идущими от края глазниц.

Приподнявшись на цыпочках, Адам поднес руку к черепу и провел пальцами по бороздкам.

И тут же услышал шаги.

Повернувшись, он увидел Марию, входящую в кабинет с террасы. Брошенный ею укоризненный взгляд наверняка согнал бы его с лесенки, если бы он уже не спускался.

— Очень интересно, — виновато пробормотал он, кивая за спину.

— Кофе будете?

— Да, спасибо.

Мария остановилась и повернула к двери в библиотеку.

— Orangotanghi. — Она бросила короткий взгляд на черепа.

— О… да…

Едва за ней закрылась дверь, как Адам уже схватился за словарь.

Он все правильно понял.

Несмотря на предложение приготовить кофе, Мария с заметным облегчением восприняла известие о том, что кормить гостя ланчем не требуется. Около трех часов она снова появилась в кабинете с сообщением, что Адама желает видеть хозяйка.

Синьора Доччи сидела в постели, протирая лицо и шею свежим фланелевым полотенцем. Рядом с ней, на кровати, стояла печатная машинка с неоконченным письмом, надежно зажатым стальными челюстями.

— Я попросила Фосколо приготовить для вас велосипед. Чтобы не приходилось каждый раз ходить пешком.

— Спасибо, вы очень добры.

— В такую жару и умереть недолго, а мне бы не хотелось обременять свою совесть.

Она поинтересовалась, как продвигается работа, и он признался в своей проблеме и принятом решении.

— Вам нравится дом?

— Да. Очень.

Она с явным одобрением выслушала его объяснение. Адам спросил, кто был архитектором.

Синьора Доччи пожала плечами:

— Никто толком не знает. Где-то встречалось упоминание о некоем молодом человеке, Фульвио Монтальто. Мой отец занимался этим вопросом, но никаких записей не обнаружил. Он как будто исчез. В любом случае никакой другой виллы этот Монтальто уже не построил. Печально, не правда ли? Большой талант.

— Да.

— Я рада, что вы так думаете. Этот дом открывается не каждому. Криспин, например, никогда не считал его чем-то особенным.

Слышать, как профессора Леонарда называют Криспином, было непривычно, и Адам ответил не сразу.

— Наверное. При мне он ни разу о нем не упомянул.

— А о чем упомянул?

— Разумеется, о саде.

По выражению лица Адам понял, что, задавая вопрос, она имела в виду другое.

— Сказал, что вы старые друзья.

— О да, мы старые друзья.

— Еще о том, что ваш муж умер несколько лет назад. И что ваш старший сын погиб во время войны.

— Эмилио. Да. Что именно рассказал Криспин?

— Только то, что его убили захватившие виллу немцы.

— Они его застрелили. Хладнокровно. Там, вверху. Над нами. — Она вздохнула.

Адам хотел спросить, почему, и как это случилось, и не потому ли верхний этаж до сих пор закрыт. Но в ее глазах застыла такая боль, что он воздержался от вопроса.

— Вы не должны рассказывать, если…

— Расскажу. Лучше уж вам услышать все от меня.

Она заговорила — сухо, отстраненно, монотонно, — словно рассказывала о чем-то обыденном и заурядном, а не о кровавой драме. По ее словам, немцы заняли виллу, чтобы использовать ее в качестве командного пункта, поскольку с верхнего этажа открывался отличный вид на окрестности. Синьора и ее муж, Бенедетто, перебрались к Эмилио и его молодой жене, Изабелле, которые жили в большом доме на склоне, за хозяйственными постройками.

Отношения с новыми жильцами бывали порой напряженными, но не выходили за границы приличий. Немцы с самого начала отнеслись к хозяевам уважительно, заранее предупредили о том, что с виллы нужно съехать, предложили убрать предметы искусства и даже помогли вывезти их в безопасное место. На склады никто не покушался, скот сохранялся, винные подвалы не разорялись. Поместью позволили функционировать, как и раньше, но при условии, что оно будет обеспечивать оккупантов немногим необходимым.

В тот трагический день — невыносимо жаркий июльский день — начатое союзниками наступление докатилось наконец до Сан-Кассиано, и немцы приступили к эвакуации. Весь день к вилле подъезжали грузовики и, забрав ящики, уезжали под доносящееся от дороги громыханье боя. Младший сын синьоры, Маурицио, приехал из Флоренции, чтобы вместе с семьей встретить других оккупантов. Тем не менее к вечеру городок все еще оставался в руках немцев. Вот почему собравшаяся за обедом семья так удивилась, когда со стороны виллы донеслись звуки автоматных выстрелов.

Эмилио сам настоял на том, чтобы сходить на виллу и узнать, что там происходит. Руководило им скорее любопытство, чем что-то еще, потому как стрельба сопровождалась музыкой и смехом. Вместе с ним согласился пойти Маурицио и еще один человек, садовник Гаетано, который тоже слышал шум.

Подойдя к вилле сзади, они увидели, что из окон третьего этажа выбрасывают на террасу мебель. Разгневанный Эмилио бросился наверх. Маурицио и Гаетано последовали за ним. Большинство немцев уехали. Двоим оставшимся поручили сжечь документы и уничтожить оборудование, чтобы оно не досталось союзникам. Подогрев себя спиртным, солдаты решили развлечься стрельбой по фрескам и метанием мебели в окно. Тупой, бессмысленный акт разрушения привел Эмилио в бешенство.

Разгорелся спор. Наверное, дальше перебранки дело бы и не пошло, но Эмилио выхватил пистолет и дал предупредительный выстрел. На немцев предупреждение не подействовало. Они открыли огонь, застрелили Эмилио и скрылись.

— Ужасно.

— Да, ужасно. Нам не хватило нескольких часов, чтобы пройти войну без потерь.

Адаму еще хотелось о многом спросить, но синьора Доччи направила разговор в другое русло, заметив, что в то трудное время профессор Леонард показал себя настоящим другом.

— Как вы познакомились?

— Через моего отца. Они вместе работали на археологических раскопках. Хотя нет, не совсем вместе. Раскапывали этрусское поселение возле Сиены. Мой отец руководил проектом, а Криспин был одним из тех молодых людей, на долю которых выпадает вся работа, студентом, приехавшим в Италию на лето. В тот год умерла ваша королева Виктория. Да, 1901-й. Конечно, мы все здесь знали об этом. Она часто приезжала во Флоренцию. Папа однажды даже имел честь встретиться с ней. — Синьора Доччи помолчала. — Короче, как-то раз он привез Криспина домой. Из жалости. Как приводят бродячего пса. Криспин был такой бедный, такой худой и такой умный. В то, первое, лето он прожил у нас целый месяц.

Она улыбнулась воспоминаниям.

— Мои сестры ужасно из-за него волновались. Но не я. Я держала его на расстоянии, смотрела на него сверху вниз. А он совершенно меня игнорировал. Можете представить, как это раздражало и задевало. Мне казалось, он такой же, как мой отец — вечно погружен в книги, интересуется только своими артефактами, настоящего мира не замечает. В действительности же он прекрасно знал, что делает, но я поняла это много позже.

— И что же он делал?

— Играл. Вел танец, так он это называл.

— Танец?

— Под танцем Криспин понимал ухаживание.

— Ухаживание? Правда? А я всегда думал… — Адам не договорил.

— Что?

Он замялся:

— Не знаю… я думал, что он… ну…

— Да?

— Что он гомосексуалист.

Синьора Доччи ахнула от неожиданности и, не сдержавшись, рассмеялась.

Потом, когда она успокоилась, прижав к губам полотенце, Адам спросил:

— То есть я ошибался?

— Да. — Она энергично кивнула. — Да!

— Но ведь он так и не женился.

— Возможностей у него хватало. Он был очень хорош собой.

Представить такое было трудно, но это еще ничего не значило.

— Криспин очень вас хвалит, — сказала синьора Доччи.

— Меня?

— Вы, кажется, удивлены?

— Да.

— Но ведь вы здесь, не так ли? Разве это ни о чем вам не говорит?

— А должно?

— Я уже много лет назад предложила Криспину прислать кого-то из студентов для изучения сада. Он ответил, что подождет достойного.

Но ведь профессор сказал, что приглашение пришло лишь недавно? Одно противоречило другому. Кто же из них говорит неправду? И почему?

— Очевидно, Криспин счел достойным вас. У вас острый, любознательный ум. — Она, должно быть, заметила его неловкость. — Не привыкли к лести? Неловко себя чувствуете?

— Да.

— Еще он сказал, что вы весьма ленивы.